на очевидную ея къ нему холодность, что конечно не могло укрыться отъ наблюденіи свѣта и должно было породить множество толковъ. Думать же, что Онѣгинъ гнался только за удовле
твореніемъ своего тщеславія нельзя уже и потому, что побѣды, льстящія толькоэтому чувству, судя по очерченной Пушкинымъ кар
тинѣ молодости Евгенія, должны были ему надоѣсть уже давно.
Итакъ, скажемъ вмѣстѣ съ Пушкинымъ, — Онѣгинъ былъ влюбленъ какъ дитя. Наконецъ, отъ безпрерывнаго душевнаго волненія, онъ заболѣваетъ п—
Смѣлѣй здороваго, больной,
пишетъ къ княгинѣ письмо. Это письмо, какъ образецъ языка страстей, стоитъ выше всякаго сравненія. Прочитавъ его, никому, сколько-нибудь способному чувствовать н одаренному эстетическимъ пониманіемъ, невозможно сомнѣваться въ томъ, что ве
ликій художникъ именно хотѣлъ изобразить самую жгучую, самую безпредѣльную страсть—и какъ онъ успѣлъ въ этомъ! Съ какимъ искусствомъ, напримѣръ, схваченъ оборотъ, посред
ствомъ котораго Евгеній касается первой своей встрѣчи съ Татьяною—единственное мѣсто, гдѣ онъ говоритъ не искренно:
Въ ваеъ искру нѣжности замѣтя, Я ей повѣрить не посмѣлъ.
Черезъ строчку онъ самъ, увлекшись искренностью своего настроенія, какъ-будто забываетъ придуманное имъ объясненіе и говоритъ уже правду:
Свою постылую свободу Я потерять не захотѣлъ.
Тутъ какъ-будто бы противорѣчіе; но въ такихъ противорѣчіяхъ и заключается тайна генія. Кто бы захотѣлъ подробно разобрать это письмо Онѣгина и указать на самыя прекрасныя мѣста въ немъ, тотъ незамѣтно выписалъ бы его все до послѣдней строки.
Мы не сомнѣваемся въ томъ, что поэтъ, который написалъ бы только это письмо, уже тѣмъ самымъ заслужилъ бы одно изъ почетныхъ мѣстъ въ каждой изъ европейскихъ литературъ.
Несмотря на дивное краснорѣчіе его, письмо Онѣгина не имѣло успѣха и осталось безъ отвѣта. Второе и третье письмо подверглись той же участи. Встрѣтившись съ Онѣгинымъ въ обществѣ, квягивя не сказала съ нимъ ни слова, и на лицѣ ея Онѣгинъ нашелъ «лишь гнѣва слѣдъ»,
Да, можетъ быть, боязни тайной,
Чтобъ мужъ иль свѣтъ не угадалъ Проказы слабости случайной.
Доведенный до отчаянія Онѣгинъ запирается въ своемъ кабинетѣ и не выходитъ изъ него цѣлую зиму. Онъ читаетъ безъ разбора все, что ни попадется подъ руку, но «духовные глаза» его водятъ «межъ печатными строками, другія строки». Наконецъ, въ одивъ изъ первыхъ дней весны онъ рѣшается выѣхать, н пріѣзжаетъ къ княгинѣ 14., которую овъ находитъ въ ея комнатѣ одну, неубранную и блѣдную. Она
Письмо какос-то читаетъ
И тихо слезы льетъ рѣкой, Опершись на руку щекой.
О кто бъ нѣмыхъ ея страданій
Въ сей быстрый мигъ не прочиталъ, Кто прежней Тани, бѣдной Тани
Теперь въ квягпвѣ-бъ не узналъ!
Въ тоскѣ безумныхъ сожалѣній, Къ ея ногамъ упалъ Евгеній, Она вздрогнула и молчитъ, И на Онѣгина глядитъ
Безъ удивленія, безъ гнѣва... Его больной, угасшій взоръ,
Молящій видъ, нѣмой укоръ— Ей внятно все. Простая дѣва
Съ мечтами, сердцемъ прежнихъ дней, Теперь опять воскресла въ ней. Она его не поднимаетъ
И, не сводя съ него очей,
Отъ жадныхъ устъ не отнимаетъ Безчувственной руки своей...
Какая дивная картина! И какой великолѣпный высоко-поэтическій контрастъ съ тѣмъ холоднымъ свѣтскимъ величіемъ, въ ко
торомъ до сихъ поръ являлась намъ княгиня! Наконецъ она начинаетъ говорить. Рѣчь ея, вполнѣ женская и полная неспра
ведливостей, вмѣстѣ съ тѣмъ полна глубокаго чувства н, по этимъ самымъ несправедливостямъ, составляетъ верхъ художе
ственнаго совершенства. Въ княгинѣ дѣйствительно воскресла прежняя Таня, съ ея нѣжнымъ, искренно чувствующимъ серд
цемъ и съ ея совершеннымъ непонимаиіемъ людей. Впрочемъ, мы выше видѣли, что и Онѣгинъ, при первомъ объясненіи своемъ съ нею, также отчасти ошибся въ ея характерѣ. Не даромъ же доктора не берутся лечпть самихъ себя и своихъ близ
кихъ. Видно есть въ самой природѣ вашей что то такое, что ослѣпляетъ нашъ умственный взоръ, когда разсматриваемый вопросъ касается до пасъ самихъ. Но какою жестокою и ос
корбительною для Онѣгина ошибкою отплачиваетъ ему Татьяна, и съ какою естественностью, съ какою увлекательною просто
тою высказана эта ошибка! Читая рѣчь Татьяны, большая часть людей и въ особенности женщины такъ увлекаются красотою формы и естественностью въ самомъ складѣ сужденій, что во
все п не задаютъ себѣ вопроса о томъ, справедливы ли эти сужденія, и вѣрятъ княгинѣ на слово; а это, между прочимъ, составляетъ блистательное доказательство народности типа Татья
ны, которая здѣсь высказывается вполнѣ. Каждой русской женщинѣ, почти безъ исключенія, кажется, что она сама на мѣстѣ ея сказала бы точво то же. Мы, съ своей сторовы, прибавимъ, что каждая жевщииа, которая бы это сказала, была бы въ высшей степени несправедлива и для доказательства постараем
ся разобрать всю рѣчь Татьяны. Начинаетъ она воспоминаніемъ о первой встрѣчѣ своей съ Онѣгинымъ и упрекаетъ его въ томъ, что онъ тогда не отвѣчалъ на ея любовь:
Овѣгинъ, я тогда моложе, Я лучше, кажется, была,
говоритъ она, какъ будто бы молодость и свѣжесть—единственныя качества, привлекающія насъ къ женщинѣ.Бѣлинскій видитъ въ этомъ взглядѣ характеристическую черту русской женщины, и дѣйствительно пе мудрено, что грубый матеріализмъ, преобла
дающій въ большей части вашихъ мужчинъ, могъ привить ей эту черту. А о томъ, какъ далека она была отъ того развитія, котораго достигла впослѣдствіи, Татьяна и не думаетъ. Одвако, искренно или нѣтъ (вѣрнѣе, что нѣтъ), но вслѣдъ за этимъ упрекомъ она говоритъ:
Вы была правы предо мной; Я благодарна всей душой.
Далѣе она высказываетъ свою главную мысль,^ что «въ пустынѣ, вдали отъ суетной молвы» ова не нравилась Евгеиію, что если овъ теперь ее преслѣдуетъ, если она у него на примѣтѣ
твореніемъ своего тщеславія нельзя уже и потому, что побѣды, льстящія толькоэтому чувству, судя по очерченной Пушкинымъ кар
тинѣ молодости Евгенія, должны были ему надоѣсть уже давно.
Итакъ, скажемъ вмѣстѣ съ Пушкинымъ, — Онѣгинъ былъ влюбленъ какъ дитя. Наконецъ, отъ безпрерывнаго душевнаго волненія, онъ заболѣваетъ п—
Смѣлѣй здороваго, больной,
пишетъ къ княгинѣ письмо. Это письмо, какъ образецъ языка страстей, стоитъ выше всякаго сравненія. Прочитавъ его, никому, сколько-нибудь способному чувствовать н одаренному эстетическимъ пониманіемъ, невозможно сомнѣваться въ томъ, что ве
ликій художникъ именно хотѣлъ изобразить самую жгучую, самую безпредѣльную страсть—и какъ онъ успѣлъ въ этомъ! Съ какимъ искусствомъ, напримѣръ, схваченъ оборотъ, посред
ствомъ котораго Евгеній касается первой своей встрѣчи съ Татьяною—единственное мѣсто, гдѣ онъ говоритъ не искренно:
Въ ваеъ искру нѣжности замѣтя, Я ей повѣрить не посмѣлъ.
Черезъ строчку онъ самъ, увлекшись искренностью своего настроенія, какъ-будто забываетъ придуманное имъ объясненіе и говоритъ уже правду:
Свою постылую свободу Я потерять не захотѣлъ.
Тутъ какъ-будто бы противорѣчіе; но въ такихъ противорѣчіяхъ и заключается тайна генія. Кто бы захотѣлъ подробно разобрать это письмо Онѣгина и указать на самыя прекрасныя мѣста въ немъ, тотъ незамѣтно выписалъ бы его все до послѣдней строки.
Мы не сомнѣваемся въ томъ, что поэтъ, который написалъ бы только это письмо, уже тѣмъ самымъ заслужилъ бы одно изъ почетныхъ мѣстъ въ каждой изъ европейскихъ литературъ.
Несмотря на дивное краснорѣчіе его, письмо Онѣгина не имѣло успѣха и осталось безъ отвѣта. Второе и третье письмо подверглись той же участи. Встрѣтившись съ Онѣгинымъ въ обществѣ, квягивя не сказала съ нимъ ни слова, и на лицѣ ея Онѣгинъ нашелъ «лишь гнѣва слѣдъ»,
Да, можетъ быть, боязни тайной,
Чтобъ мужъ иль свѣтъ не угадалъ Проказы слабости случайной.
Доведенный до отчаянія Онѣгинъ запирается въ своемъ кабинетѣ и не выходитъ изъ него цѣлую зиму. Онъ читаетъ безъ разбора все, что ни попадется подъ руку, но «духовные глаза» его водятъ «межъ печатными строками, другія строки». Наконецъ, въ одивъ изъ первыхъ дней весны онъ рѣшается выѣхать, н пріѣзжаетъ къ княгинѣ 14., которую овъ находитъ въ ея комнатѣ одну, неубранную и блѣдную. Она
Письмо какос-то читаетъ
И тихо слезы льетъ рѣкой, Опершись на руку щекой.
О кто бъ нѣмыхъ ея страданій
Въ сей быстрый мигъ не прочиталъ, Кто прежней Тани, бѣдной Тани
Теперь въ квягпвѣ-бъ не узналъ!
Въ тоскѣ безумныхъ сожалѣній, Къ ея ногамъ упалъ Евгеній, Она вздрогнула и молчитъ, И на Онѣгина глядитъ
Безъ удивленія, безъ гнѣва... Его больной, угасшій взоръ,
Молящій видъ, нѣмой укоръ— Ей внятно все. Простая дѣва
Съ мечтами, сердцемъ прежнихъ дней, Теперь опять воскресла въ ней. Она его не поднимаетъ
И, не сводя съ него очей,
Отъ жадныхъ устъ не отнимаетъ Безчувственной руки своей...
Какая дивная картина! И какой великолѣпный высоко-поэтическій контрастъ съ тѣмъ холоднымъ свѣтскимъ величіемъ, въ ко
торомъ до сихъ поръ являлась намъ княгиня! Наконецъ она начинаетъ говорить. Рѣчь ея, вполнѣ женская и полная неспра
ведливостей, вмѣстѣ съ тѣмъ полна глубокаго чувства н, по этимъ самымъ несправедливостямъ, составляетъ верхъ художе
ственнаго совершенства. Въ княгинѣ дѣйствительно воскресла прежняя Таня, съ ея нѣжнымъ, искренно чувствующимъ серд
цемъ и съ ея совершеннымъ непонимаиіемъ людей. Впрочемъ, мы выше видѣли, что и Онѣгинъ, при первомъ объясненіи своемъ съ нею, также отчасти ошибся въ ея характерѣ. Не даромъ же доктора не берутся лечпть самихъ себя и своихъ близ
кихъ. Видно есть въ самой природѣ вашей что то такое, что ослѣпляетъ нашъ умственный взоръ, когда разсматриваемый вопросъ касается до пасъ самихъ. Но какою жестокою и ос
корбительною для Онѣгина ошибкою отплачиваетъ ему Татьяна, и съ какою естественностью, съ какою увлекательною просто
тою высказана эта ошибка! Читая рѣчь Татьяны, большая часть людей и въ особенности женщины такъ увлекаются красотою формы и естественностью въ самомъ складѣ сужденій, что во
все п не задаютъ себѣ вопроса о томъ, справедливы ли эти сужденія, и вѣрятъ княгинѣ на слово; а это, между прочимъ, составляетъ блистательное доказательство народности типа Татья
ны, которая здѣсь высказывается вполнѣ. Каждой русской женщинѣ, почти безъ исключенія, кажется, что она сама на мѣстѣ ея сказала бы точво то же. Мы, съ своей сторовы, прибавимъ, что каждая жевщииа, которая бы это сказала, была бы въ высшей степени несправедлива и для доказательства постараем
ся разобрать всю рѣчь Татьяны. Начинаетъ она воспоминаніемъ о первой встрѣчѣ своей съ Онѣгинымъ и упрекаетъ его въ томъ, что онъ тогда не отвѣчалъ на ея любовь:
Овѣгинъ, я тогда моложе, Я лучше, кажется, была,
говоритъ она, какъ будто бы молодость и свѣжесть—единственныя качества, привлекающія насъ къ женщинѣ.Бѣлинскій видитъ въ этомъ взглядѣ характеристическую черту русской женщины, и дѣйствительно пе мудрено, что грубый матеріализмъ, преобла
дающій въ большей части вашихъ мужчинъ, могъ привить ей эту черту. А о томъ, какъ далека она была отъ того развитія, котораго достигла впослѣдствіи, Татьяна и не думаетъ. Одвако, искренно или нѣтъ (вѣрнѣе, что нѣтъ), но вслѣдъ за этимъ упрекомъ она говоритъ:
Вы была правы предо мной; Я благодарна всей душой.
Далѣе она высказываетъ свою главную мысль,^ что «въ пустынѣ, вдали отъ суетной молвы» ова не нравилась Евгеиію, что если овъ теперь ее преслѣдуетъ, если она у него на примѣтѣ