ПРОШЕВТОР. а алан Джек Алтаузен. УХОДЯЩИМ Hapumany Нариманову. Ив. Вольнов. Друзья, друзья, глотайте воздух KACHKHA, Нам суждено в шумихе и в глуши Терять года, как медные копейки, И находить счастливые гроши; Вот час прошел, и мы осиротели. Пройдут года, нагретые, как медь И песни те, что мы над вами пели, Над нашим прахом будут внуки петь. Но грустно нам: еще один не дышет, Один из тех, кого заметил рок. И азиатскими глазами пышет, Дымится скорбью золотой» Восток. Он к нам пришел из дальних рощ Ираны, Кто не видал той мудрой головы. И под ковровым небом Тегерана, И под старинным бархатом Москвы. Прощайся, курд, и ты ямул чубарый, НИ зимние серы и коротки. Гемными оскалами в мутном небе торчат раскры- тые крыши деревенских изб. В угаре, в скотном пару, в пыли кудель, жуж- жаньи прялок, надсадном плаче боль- ных детей, как в тине, барахтается деревня. Тонет в сугробах. Сугробы тают. Тонет в лужах. Утрами белеет изморозью, инеем, пушистым новым, чистым снегом. Деревня нанизана Ha узкую, темную тропочку. От порога к порогу, от крыльца к крыльцу тянется про- топтанная валенками ниточка, на конце деревни ниточка вливается в большак: тоненькая, слабая, единственная; льдисто-хрупкая паутина, которая связывает гнилые хаты с миром, жизнью, иными, далекими людьми, далекими, сказочными, чужими странами. От порога к порогу, от окна к окну, по темной стежке, скользя чунями, с палкою выше головы, ходит беловолосый мальчик. Он мал, худ, синь. На голове его— замызганная солдатская шапка. За спиной— сума. С под- вывом за мальчиком гонится стая собак. Но он не боится их, привык, как привык к сиротству, колотушкам, голоду, бездомью, вшам, расчесам на угловатом тельце. Когда собаки подбегают близко и вот-вот ухватят за лоскутья одежды, он быстро наклоняется к земле и шарит зябну- щими пальцами камень. Собаки с визгом отскакивают прочь. Мальчик самодовольно блестит живыми глазенками, поправляет шапку, тихо улыбается. Или грозит собакам палкою. И снова идет—худенький, тонкий, с большими, удивленными глазами. — Подайте, благодетели, милостыньку сироте безрод- ной, пожалейте, товарищи, дитю малую... Напев—привычен, прост. —`А-а, Василий Иваныч, мое почтенье!.. Заходи, мил друг, Василий Иваныч, покурим .. Мальчик бежит к дверям. Двери примерзли. Он тужится отворить их и не может. Через мокрое рядно дверей слышится шорох и стук его. -— Дяденька, силы нет, отвори! — А ты надуйся, Василий Иваныч! Мальчик собирает последние силы, глаза его напря- женно выкатываются. —- Orsopu, дяденька, ей-бо силы нету!.. — Ах ты, Василий Иваныч, Василий Иваныч, неужто и‘с дверями не справишься? Мальчик робко становится у дверей ‘и дышит в крас- ные не гнущиеся от озноба пальцы. — Ну, как, Василий Иваныч, поживаешь? — Хорошо, дяденька,—сквозь слезы говорит он,- руки только зябнут. Твой вождь ‘уснул. Дремотная земля. Плывет луна, как дервиш сухопарый У мшистых стен багряного Кремля. Друзья, друзья, все дальше, все далече ходим мы от прожитых годов. Уж не тоскует суздальское Вече В прибое ржавленных слепых колоколов. Под тень веков уходят понемногу. Несись, корабль, под парусом крутым. Мы расступаемся, мы вам даем дорогу Итти вперед за мертвым рулевым, Прощай, прощай, стареющее племя, В годины новые печали и побед Нас не сразит пылающее время. У выука каждого есть знаменитый дед. Прощай, прощай, стареющее племя. ВАСИЛИЙ ИВАНЫЧ. Рассказ. — Эко напасть какая... В работники ко мне неё най- мешься? Говори по правде. — Возьми, дяденька, я в ножки re6e MOKAOHICCD..: Мальчик опускается на колени и трется личиком о мужичий лапоть. . — Миленький, желаннёнький, возьми меня! Папаш- кой тебя буду звать, слушаться буду, веревки вить буду, воду носить буду, тетю любить буду, овечек любить буду, лошадку любить буду... озяин, хватаясь за живот, хохочет. — А кур будешь любить? — И курок любить буду. С задохшимся открытым ртом мальчик по-собачьи восторженно глядит в`лицо мужика. — А вот энту, как ее, кувшин вон любить будешь? — Дяденька, она не живая... — Стало-быть, не будешь любить? — Кабы она, дяденька, живая—кувшин, она—глиня- ная. — Ага, значит, разобъешь?.. — Дяденька!- Как крылья ласточки, на мужика взме- тываются длинные темные ресницы в слезах.—Папаша, не разобью, вот как хочешь побожусь— не разобью! И кувшин любить буду,—не разобью, и окно любить буду—не разобью, и все не разобыю. — А скамейку вот эту? — И 6камейку любить буду, —страстно шепчет мальчик. — А ухват? — И ужват, и прялку, и самовар любить буду!., — Ха-ха-ха. Кто его не любит Ты- хитрый бес!.. А работать? - — И работать, дяденька. Мальчик захлебывается от слез, восторга, бедности, голода, надежды. — Ну, принеси овцам соломы,-—-говорит мужик,—а то мне слезать с печки не хоцца. Как стрела, мальчик выскакивает из избы. Середь улицы виднеется фигурка его под тяжелым снопом пере- битой снегом старновки. Он еле несет пук. Ветер бросает его в стороны, он выхляется, падает. Глядя в окно, мужик хохочет. — Дяденька, теперь я лошадке принесу соломы, *: говорит мальчик, вбегая в избу—потный, возбужденный, счастливый,—потом коровке, ‘потом... — Потом—бабам... Тащи, Василий Иваныч! Только кобыла не будет жрать солому, она у нас— дворянка, волоки ей сена,—понял? Покурить хочешь? ты — Потом, дяденька. - В награду мальчик получает толстую цыгарку йз ‘самобалочнбго TIOTIONA. ©