так бешено отнесся он к вопросу о редакционной тройке
на 2-м с‘езде. „Искра“ будет организационным центром, а
он отстраняется от редакции. И это тогда, когда на вто-
	ром С‘езде больше, чем когда-либо, почувствовалось ды:
хание России.
	Когда я приехала в Мюнхен, из Группы „Освобо-
ждение Труда“ там жила только Засулич под чужим име-
	нем по какому-то болгарскому паспорту, звалась Вели-
кой Дмитриевной.
	По болгарским паспортам должны были жить и все
остальные. До моего приезда Владимир Ильич жил просто
без паспорта. Когда я приехала, взяли паспорт какого-то
болгарина, 4-ра Иорданова, вписали туда ему жену Ма-
рицу, и поселились в комнате, нанятой по об`явлению
в рабочей семье, До меня секретарем „Искры“ была
Инна Гермогеновна Смидович-Леман, также жившая по
болгарскому паспорту и звавшаяся Димкой. Владимир
Ильич, когда я приехала, рассказал, что он провел, что
секретарем „Искры“ буду я, когда приеду. Это, конечно,
означало, что связи с Россией будут вестись все под са-
мым тесным контролем Владимира Ильича. Мартов и
Потресов тогда ничего не имели против этого, а Группа
„Освобождение Труда“ не имела своего кандидата, да и
не придавала в то время „Искре“ особого значения. Ра-
боты сейчас же навалилось масса. Дело было организо-
вано так: письма из России посылались на различные
города Германии по адресам немецких товарищей, а те
все пересылали на адрес германского с.-д. доктора Ле-
мана, который все уже пересылал нам.
	Незадолго перед тем вышла целая история. В России
для брошюр удалось, наконец, наладить в Кишиневе не-
легальную типографию и заведывающий типографией
Аким (брат Либера— Гольдман) выслал на адрес Лемана
подушку с зашитыми в середину экземплярами вышедшей
в России брошюры. Удивленный Леман в недоумении
отказался на почте от подушки, но, когда наши это узнали
и забили тревогу, подушку он получил и сказал, что те-
	перь будет принимать все, что на его имя придет, хоть
целый поезд.
	Транспорта для перевозки „Искры“ в Россию еще
не было. „Искра“ перевозилась, главным образом, в че-
моданах с двойным дном с разными попутчиками, которые

nr
	Тот МАЯ еее

OTBOSHAH B Россию эти чемоданы в условленное место,
На явки.
	Была такая явка в Пскове у Лепешинских, была
в Киеве, еще где-то. Русские товарищи, вынув литературу
из чемодана, передавали ее организации. ”Гранспорт
только-что налаживался через латышей Ролау и Скубика.
	На все это тратилось не мало времени. Его уходило
	также очень много на всякие переговоры, из которых
потом ничего не выходило.
	Помню, как с неделю, кажется, ушло на переговоры
с каким-то типом, который хотел завязывать связи с KOH-
трабандистами, путешествуя по границе с фотографиче-
ским инструментом, каковой мы должны были ему купить.
	Была переписка с агентами „Искры“ в Берлине, Па-
риже, Швейцарии, Бельгии. Они помогали, чем могли,

отыскивая соглашающихся брать чемоданы, добывая
деньги, связи, адреса и т. д.
	В октябре 1901 г. образовалась из сочувствующих
	их. РЕГ: т.

групп так называемая „Заграничная Лига русской рево-
люционной социаль-демократии“.
	Связи с Россией очень быстро росли. Одним из са-
мых активных корреспондентов „Искры“ был питерский
рабочий Бабушкин, с которым Владимир Ильич виделся
перед от ездом из России и сговорился о корреспондиро-
вании. Он присылал массу корреспонденций из Орехово-
Зуева, Владимира, Гуся - Хрустального, Иваново - Возне-

сенска, Кохмы, Кинешмы и пр.

Он постоянно об‘езжал эти места и укреплял связи

с ними. Писали из Питера, Москвы, с Урала, с юга.
Вели переписку с Северным Союзом. Скоро приехал из
	но годы эмиграции не прошли для него даром. они ото-
рвали его от русской действительности. Широкое массо-
вое рабочее движение возникло в то время, как он уже
был за границей. Он видел представителей различных
партий, писателей, студентов, даже отдельных рабочих,
но русской рабочей массы он не видел, с ней не работал,
ее не чувствовал. Бывало, придет какая-нибудь корреспон-
денция из России, которая поднимает завесу над новыми
формами движения, заставляет почувствовать перспективы
движения, Владимир Ильич, Мартов и даже Вера Ивановна
читают и перечитывают ее, Владимир Ильич потом долго
шагает по комнате, вечером не может заснуть. Когда мы
переехали в Женеву, я пробовала показывать Плеханову
корреспонденции и письма, и удивляло меня, как он на
них реагировал, точно почву он под ногами терял. недо-
верие у него какое-то появлялось на лице, никогда не
говорил он потом об этих письмах и корреспонденциях.
	Особенно недоверчиво стал он относиться к письмам
из России после 9-го с“езда.
	Меня это вначале даже обижало как-то, а потом стала
думать, что это вот отчего. Давно он уже уехал из России
и не было у него того мерила, вырабатываемого опытом,
которое дает возможность определить удельный вес ка-
ждой корреспонденции, читать многое между строк.
	Приезжали часто в „Искру“ рабочие, каждый, конечно,
хотел повидать Плеханова. Попасть к Плеханову было
гораздо труднее, чем к нам или Мартову, но даже если
рабочий попадал к Плеханову, он уходил от него со сме-
шанным чувством. Его поражал блестящий ум Плеханова,
его знания, его остроумие но как-то оказывалось, что,
уходя от Плеханова, рабочий чувствовал лишь громадное
расстояние между собой и этим блестящим теоретиком,
HO © своем заветном, о том, о чем он хотел рассказать,
с ним посоветоваться —он так и не смог поговорить.
	А если рабочий не соглашался с Плехановым, про-
бовал изложить свое мнение — Плеханов начинал раздра-
	жаться: „ще ваши папеньки и маменьки под столом хо-
дили, когда я“...
	Бероятно, в первые годы эмиграции это не так было,
но к началу 900 годов Плеханов потерял уже непо-
средственное ощущение России. В 1905 году он в Россию
не ездил.
	Павел Борисович Аксельрод в гораздо большей сте-
пени, чем Плеханов и Засулич, был организатором. На
нем лежали общения с приезжими, у него они больше всего
проводили времени, там их поили, кормили, Павел Борисыч
подробно их обо всем расспрашивал.
	Он вел переписку с Россией, знал конспиративные
способы сношений. Как мог себя чувствовать в долгие
годы эмиграции в Швейцарии русский организатор-рево-
люционер, можно себе представить. Павел Борисыч на
три четверти потерял работоспособность, он не спал но-
чей напролет, писал с чрезвычайным напряжением меся-
цами, будучи не в состоянии окончить. начатой статьи,
	почерк его было почти невозможно разобрать, так нервно
он писал.
	Почерк Аксельрода производил на Владимира Ильича
всегда сильное впечатление. „Вот дойдешь до такого со-
стояния, как Аксельрод‚—-не раз говорил он,—ведь это
просто ужас один“. О почерке Аксельрода он говорил
и с доктором Крамером, который лечил его во время
его последней болезни. Когда Владимир Ильич первый
раз ездил за границу, об организационных вопросах он
больше всего толковал с Аксельродом. Об Аксельроде
он много рассказывал мне, когда я приехала в Мюнхен.
О том, что делает теперь Аксельрод, он спрашивал меня, —
указывая на фамилию Аксельрода в газете, —тогда, когда
	сам уже не только не мог писать, но и сказать ни
слова. .
	Il, Б. Аксельрод особенно болезненно относился
к тому, что „Искра“ издается не в Швейцарии, и что
поток сношений с Россией идет не через него. Потому