ГИБЕЛЬ КУЛЬТУРЫ
	Иллюстрации В. КОЗЛИНСКОГО.
	„.. Алина Яковлевна в прозрачном вуалевом платье казалась воздушной и какой-то подчеркнутой,
несмотря на прыщи. Нюта и Сима — в батистовых японках, с обнаженными руками—были каждая
по-своему пикантны и интересны...
	Алина Лковлевна будет сейчас перетирать посуду, потом
пойдет в кладовую, а девушки отправятся заниматься; по-
этому решил принять обычную, утреннюю порцию Бетхо-
вена и открыл рояль. Инструмент Стейнвея принадлежал
раньше бывшему владельцу „Заречья“, члену Государ-
ственной Думы, видному кадету; пережил революционную
бурю прекрасно благодаря Александру Павлычу, а от-
части бронзовому каркасу; всем этим Александр
Павлыч гордился и любил, особенно во время хоро-
шей выпивки, прихвастнуть перед начальником станции
„Дубки“.

В кабинете заворковала нежная, чувственная, и вто же
время грозная лунная соната. Это был конек, шедевр,
венок творчества Александра Павлыча, не одно женское
сердце было повержено в прах этим венком; в частности
упорство оборонявшейся колючками хорошего тона Алины
Яковлевны было сломлено только отчасти спиртом, а глав-
ным образом, именно этой сонатой. И — под вдохновен-
ный гимн любви — в голове Александра Павлыча по-
неслись покойные, счастливые мысли:

— Да Только мгновение прекрасно! Стоит ли ло-
мать голову над связью явлений, искать какую-то логику
событий, когда нужно только мгновение! Все равно, жизнь
пройдет, как дым! Так чего же рипаться? Создай обста-
новку, устройся— не ропщи. Все в мире падает к ногам умно-
го, развитого человека! И никакая революция не в силах...

Истошным визгом, иступлен-
ным негодованием, отчаянным
призывом на помощь упал в му-
зыку, расколотил ее в кусочки,
уничтожил все утро — нелепый,
пронзительный женский ор.

— Алекса-а-андр Павлыч!
Алекса-а-андр Павлыч!

Сердце грохнулось стреми-
тельно куда-то.

Вниз. Что-то случилось!
Возможно, какая-нибудь ин-
спекция, ! внезапная ревизия,
(или, что ‘всего хуже: узнали
про тайное, скрытое
ото всех — и пришли,
пришли)... И тогда —
чека, расстрел.

Быстро -быстро, во-
ровски тихо: закрыл ро-
яль содрал голубую
шелковую рубаху (чем
хуже одет, тем лучше),
выпустил из брюк ноч-
ную. сунул за диван по-
чатую бутылку спир-
та (прийдут — найдут,
чччорт).

Возможно, что все
кончено. — Впрочем, бра-
вада, бравада!

Страх — где-то на
самом донышке упав-
шего сердца, в темном
уголке, снаружи не вид-
но... Главное, — внеш-
ность, внешность! Уж
сколько раз спасала спо-
койная,  невозмутимая
казалась воздушной и какой-то подчеркнутой внешность. Взять хоть

нпонках, с обнаженными руками—были каждая
ги интересны. бы недавнюю ревизию...

   
 
 
 
 
  
  
 
 
   
 
 
  
	Культура симфоническая.
	Чай пили на стеклянной террасе. Солнце уже при-
пекало через утренний холодок. Кофе,— правда, ячмен-
ный, — был все же вкусен с горячим топленым молоком;
но особенно подчеркивали сытость и приволье, напоми-
нали довоенную жизнь — румяные сдобные пирожки с ри-
сом и мясом, мясо было, правда, консервное, красное, но
запечено было с толком: это были те самые пирожки,
которыми летом девятнадцатого года славилось „За-
речье“ и из-за которых к Александру Павлычу — хлебо-
солу и гостеприимцу — частенько заходили соседи из Ива-
новской и даже приезжал на велосипеде начальник стан-
ции „Дубки“. .

Александр Павлыч только что выкупался в реке
и чувствовал себя прекрасно, Алина Яковлевна в проз-
рачном вуалевом платье казалась воздушной и какой-то
особенно подчеркнутой, несмотря на прыщи. Нюта
и Сима, —в батистовых японках, с обнаженными рука-
ми, — Нюта в газово-золотом загаре, а Сима — бледная
брюнетка, стиль-модерн,— были, каждая по-своему, пи-
кантны и ичтересны. Александр Павлыч знал толк вжен-
щинах и женских платьях и считал себя, как здорового
му кчину-самца, вполне достойным полигамии. По опыту
он чувствовал, что роман с Алиной Яковлевной близится
к концу и назревают отношения с Нютой. Были уже
и проявления ревности, и слезы,
даже скандальчик, — правда, под
влиянием спирта, но все это при-
давало особенную прелесть тай-
ным ночным встречам с Нютой
и первым — нервным и быстрым —
прикосновениям к ней. Дикость
Нюты, ее порывистость, колю-
честь — обостряли инте-
рес к ней до крайних
пределов. (Сейчас, на
террасе, в особенной
четкости утреннего све-
та, было окончательно
ясно, что кризис близок:
нагие и полные нютины
руки и шея — звали, то-
мили, влекли; а Алина
Яковлевна — и подчер-
кнутая и воздушная, —
была, несомненно, уже
чужой. Все же над чай-
ным столом на стеклян-
ной террасе веяло пока
миром, уютом, а самое
главное, — культурой,
той самой старой, инте-
ллигентной, ароматной
культурой, которая, ка-
залось, была так безна-
дежно взорвана войной
и революцией.

 
 
 
 
 
 
  
	Чаепитие приблизи-
лось к концу. Александр
Павлыч встал, потянул-
ся, расправил холеное
и вытренированное афи-
церством тело, тряхнул
пушкинскими кудрями и
пошел в свой кабинет-
спальню. Он знал, что