Договор в Локарно—петля на шею Германии. За „высокую“ честь, оказанную. ей принятием в лигу наций, рабом лиги, т.-е., главным образом, Англии, Недовольство договором было так велико по всей Германии, против „цепей, наложенных на Германию в Локарно“ и даже устроили в Берлине демонстрацию против Л оказались только средством обмана народных масс и теперь националисты благополучно примирились с демонстрация националистов против Локарно. Германия становится покорным что нациовалисты заявили протест окарно. Но протест и демонстрация „Локарнскими цепями“. На снимке— дорой, как при крещеньи нарекли. А в постриженьи в мо- настыре Феоктистой звалась. Дальняя ты, не знаешь, в здешнем округе все меня знают. Ну, иди в горницу спать, там на полу, постель дам. Ая около сына на кровати. Перед сном не беседовали. Обоих усталость скоро сморила. Но в глухой час густой прелрассветной тьмы отчаянный детский крик забился: в стенах горницы, раз- несся по всей избе, прорвался и за окна в степь. Хо- зяйка вскочила, быстро под подушкой ущупала спички, зажгла свет в маленькой жестяной лампочке. Руки у нее gg fh с дрожали. Она долго не могла попасть стеклом в решетку, уговаривала прерывистым голосом: — Сынок... Володенька... Я сейчас. Я здесь, сыночка Я с тобой, родненький, Старухе снилось, что она стоит на колокольне, а рядом мужик, очень схожий лицом с родителем Татьяни- ным, непрерывно и сильно трезвонит в разбитый дре- безжащий колокол. От этого трезвона свербит в ушах, вздрагивает кровь в висках, а мужик вдруг страшно осклабился и пронзительным ребячьим голосом закричал: — Мама, боюсь, боюся я... Монашка проснулась вся в холодном поту. Мельтеша рукой, быстро испуганно закрестилась: — (Свят, свят, свят... Да воскреснет бог... Живый в помощи вышнего .. О-ох Медленно раскрыла глаза. И, трясясь всем телом, стала озираться, входить в явь. Не сразу вспомнила, что это за горница, где она. Ребячий крик звучал слабей — (Обокрали, разорили всех, где капитал найдут. Далдонят для дураков, а ты, старый ворон, каркаешь. Уж тебе то ли не сладко под большевиками пришлось, а говоришь так, словно на их руку гнешь. Мужик, взглянув на нее исподлобья, очень сдержанно отозвался: — Уж согнутый, гнуться дальше некуда, с прежнего- то житья у тебя в батраках со всем семейством. Остальные все молчалик Сидели за столом густо. Кроме хозяйки, монахини и Таньки, еще пятеро: роди- тели Татьянины, еще не старые, но в годах оба, и трое их сыновей, все погодки, старшему лет семнадцать. Мо- нашка с уваженьем, все нараставшим, поглядела на хо- зяйку. Подумала: Сама-то у них, на ногу ей не ступишь. Все по- корствуют. От улыбочки искательной лицо у старушенки смор- щилось ласковыми морщинами, сладко спросила: — А как звать тебя, хозяюшка? Все не собралась ни- как спросить. А в молитве поминать придется. Хозяйка не сразу ответила. Встала из-за стола, по- молилась на иконы, громким шепотом произнося: — Благодарим тя, создателю, яко насытил... В завершение молитвы отвесила поясной поклон пе- реднему углу. Только собирая ложки и чашки, когда семья, быстро крестясь, потягиваясь, почесываясь, расхо- дилась от стола, она негромко сказала: — Помолись сестрица. Молитвы за меня много тре- буется. За то, вот, за самое, что опять меня зовут Фе-