Вся намазанная, подведенная и полуголая вышла она на эстраду и заба-
сила. Первые две строчки („Я вас люблю, вы мне поверьте“) она спела необык-
новенно спокойно и неподвижно, механически, без всякого чувства, как заучен-
ный урок, как бы и не имея желания, не ставя своей задачей
кого-либо убедить в своей искренности. Пусть читатель не думает,
что это была случайность или неудача, артистка старалась это под-
черкнуть. Вторую строчку—,„Я буду вас любить до смерти“— она спела вне-
запно совсем в другом роде, вдвое быстрее, с гримасами, истерическими выкри-
ками, задыхаясь и запрокидывая голову. Певица, быть может, сама того не
сознавая, изображала проститутку. Она, примерно, передавала такое
содержание: „мне трудно уверить вас и доказать вам, что я люблю, трудно вы-
звать в себе какие-либо чувства, но не беспокойтесь, я все-таки это сделаю.
Вот смотрите, я горяча, страстна, ваша пятерка не пропадет даром“. И это
как раз и нравилось. Нравилось потому, что большинство присутствующих
здесь мужчин совершенно бессознательно чувствовало что-то очень знакомое и
близкое. Поверьте, что если бы эта артистка передала настоящую большую лю-
бовь и искреннюю настоящую страсть—это не нашло бы такого отклика и тро-
нуло бы меньше, потому что к этому меньше привыкли, меньше любят.

Итак, цыганщина — пропаганда проституции. Она, не имея никакого отно-
шения к песне цыган, ведет свое начало от того времени, когда женщины-
цыганки массами заполняли рестораны, кабаки и публичные дома. Дочь степей, —
непосредственная и дикая цыганка пела и плясала. Русский купчик, подражая
Европе, тянулся к „экзотическому“, „восточному“. Цыганка-содержанка, цыганка-
проститутка считалась „женщиной первого разряда“, и потому проституционный
мир равнялся по цыганке, подражая ей уменьем петь и плясать. Содержание,
однако, вносилось самое обычное проституционное. Оставался только заголовок
„цыганский романс“—больше ничего. Запомним же твердо: цыганщина—откро-
венная пропаганда проституции; эта пропаганда ведется с эстрады наших клу-
бов; ведется тонко, настойчивыми способами, достигающими бесконечно ббль-
шего эффекта, нежели если бы она проводилась в обычных, так сказать, публи-
цистических формах. Так что, если бы, например, мне лично пришли и сказали,
что в таком-то клубе прочтена первая лекция о пользе и красоте проституции,
я возмутился и обеспокоился бы несравненно меньше, чем теперь, когда я знаю,
что ежедневно в сотнях мест такая пропаганда ведется при помощи необыкно-
венно сильно и незаметно действующего средства—при помощи искусства.
		С этим злом мы еще не начинали бороться. Бсякие толстые и
тонкие журналы и журнальчики, все мало-мальски уважающие себя музыкальные
деятели считают своим долгом во всяком номере, во всяком выступлении раз-
разиться благородным негодованием по адресу „этой бульварщины“. Все это
делается „между прочим“, как бы для очистки совести, „на-ходу“, дальше же
этого—дело не идет, и практически борьбы с этой литературой не ведется. На-
оборот, мутная волна пошлости, цинично-откровенной нэпманской идеологии
продолжает усиленное наступление, завоевывает новую подрастающую молодежь,
овладевает новыми позициями, часто такими, откуда ей необыкновенно удобно
распространять свое влияние: она завоевывает клубы. Мы сидя в центре
и не представляем себе, насколько большие успехи сделал этот „легкий жанр“
на местах, особенно на Юге, в приморских городах, в Крыму, на Кавказе, куда
массой устремляется так называемая эстрада центра — Москвы и Ленинграда,
эта, поистине, армия агентов нэпмановской идеологии. Мне в течение двух не-
дель пришлось в Тифлисе походить по клубам, где почти каждый день—