талантов—„умеренности и аккуратности”,
классический тип утодпика, — Молчалин
‘может быть рассматриваем не только как
интересная сценическая антитеза, воинству-
ющему и неукротимому Чацкому, не
только как необходимый персонаж в гри-
боедовекой композиции, но и как символ
„молчалинетва“ в общезначимом смысле
Этого. слова, символ той самой Пошлости
(не случайно это слово написано здесь
с большой буквы), которая преследует по
пятам не одного лишь грибоедовского Чац-
кого, но и всех протестантов, не жела-
ющих жвачно - равнодушно примиряться
с гегелевской „разумной  действитель-
ностью“ как в сфере житейского. быта, так
и в области социального уклада жизни,
Возьмем для иллюстрации этой мысли-—пу,
Хотя бы, напр. общераспространенное в
капиталистическом мире явление, которое
известно под кличкой. меньшевистекого
социал-предательетва. Разве же это не то
же молчалинство, но только раздвинутое
в политические рамки мирового масштаба?
Разве это не всемертвящая политическая
Пошлость, которая сойдет с исторической
сцены лишь тогда, когда в мире не будет
уже благоприятных условий для преуспе-
яния и расцвета пышным цветом средин-
ного, межумочного. мещанства?  Попро-
буйте соединить марксистско-образованную
мыель мелкого буржуа с духом бесемерт-
ного грибоедовекого Молчалина,—и вы как
рав получите сущность того, что назы-
вается 2-м Интернационалом. Молчалин
строго различает два, рода „любви“: дочку
своего шефа он любит „по должности“, ‘&
хорошенькую румяную горничную Лизу по
естественному влечению. И воциал-демо-
крат из 2-го Интернационала „по долж-
ности“ любит марксову теорию, но наето-
ящую, подлинную симпатию питает к румя-
ной, бойкой капиталистической философии
жизни. Молчалин необычайно робок во
время свидапий © Софьей, но лезет
со своими откровенными поцелуями к Лизе.
Герой из 2-го Интернационала, тоже чрез-
вычайно импотентен, . когда, ему приходится
	с опущенными глазками стоять. перед мар-
	ксистской идеологией: ни она его не может
вдохновить, ни ‘он ее ‘не в состоянии
оплодотворить, Зато к буржуазной теории
гражданского мира. и постепенного вра-
	‚стания еоциализма в капитализм, — к те-
	ории,  отрицающей идею необходимости
классовой борьбы, он чувствует неудержи-
мое и страстное влечение. Молчалин—пол-
ное олицетворение двух добродетелей:
умеренности и аккуратности. Социал-демо-
крат и всякого рода меньшевик не менее-

олчалина гордится тем, что он далек от
»максимализма“ и политических излишеств
„неумеренных“ ‘большевиков, что его чи:
стенький и аккуратный меньшевистский
костюмчик не отпугивает от пего буржу-
азных заправил жизни, Что он со своей на
все пригодной серединностью и половин-
чалостью вполне приемлем и’для Пуанкаре,
и для Чемберлена, и даже для ‘самого
Гинденбурга.

Эту аналогию можно было бы продол-
жать как угодно далеко, но досталочно и
	_ сказанного уже выше. Молчалинетво всегда,
И везде обычно отравляло житейскую или
	политическую атмосферу, но в наши дни,
в наше время все более и более обостря-
ющейся классовой борьбы (накануне по-
	‚следних и решительных битв труда с ка-
	питалом), молчалинство особенно бьет в нос,
особенно разит трупным смрадом, особенно
отвратительно, особенно напрашивается Ha
презрительное к нему отношение. И если бы
Грибоедов ничего другого не дал нам,
кроме образа Молчалина, то и в этом
случае его комедия имела бы право на
наше сугубое внимание к ней, как к лите-
ралурному документу, свидетельствующему
0 том, что революционная мысль может
пробитьея даже через толщу все ухудиа-
ющей политической реакции, вроде той,
о характеризируетея эноха Нико-
лая 1.
EH. Tenewunexwt
	народном, их пустословие и их почтитель-
ное преклонение перед мнением Марин
Алексеевны...

Ha каких же „китах“ держался весь
этот общественный строй? Таких главных
„китов“ было три: царское чиновничество,
бездушная тупая военщина и православ-
ное духовенство. Это последнее не выве-
дено в комедии Грибоедова, но бюрокра-
тня и военщина, грибоедовекой эпохи пред-
ставлены очень недурно в лице Фамусова
и Скалозуба.

_ Фамусов сам’не делает истории, —он не
	Сперанский, не Мордвинов, и вообще. не
	рулевой государственного корабля. Но
зато он один из многих, на которых. по-
коится вся бюрократическая система, обу-
	словливающая устойчивость ‘и незыбле-о
	мость царской монархии. Он не начетчик,
до иностранной литературы ему нет ника-
кого дела, а от русвеких книг ему „больно
снится“. Подведомственная: ему бюрократи-
	ческая машина, работает чисто автомати--
	чески. Ведь для составления `всевозмож-
ных циркуляров и отношений за такими-то
номерами у него имеется делец—секретарь
Молчалин, будущий такой же Фамусов, а,
его роль сводится в этом: деле лишь к
подписыванию бумахт: -

. „АУ меня,—признается он,—что дело,
что не дело, — обычай мой такой: подпи-
сано, так © плеч. долой“.

Этого нехитрого искусства совершенно
достаточно, чтобы лозунги, выходящие из
кабинетов министров, шли по традиционным
каналам через разных Фамусовых`в канце-
	лярии губернаторов, & оттуда распростра-
	нялись дальше — вплоть до „волостного
правления и расправы“, где царская поли-
тика, довольно-таки чувствительно отзыва-
лась на жалком хозяйстве крепостного раба
	и на его многострадальной, привыкшей:.
	к лозам спине. От Фамусова. требуется
	только одно — быть врагом веякого ` рода, _
	новшеств и почтительно сгибать свой эла
стичный хребет перед звездоносцами выбо
кого ранга, И он ничуть не скрывает эти»

 
	i

своих добродетелей, и даже наоборот—гор-

 
	дитея ими, считая себя превосходным чи-
новником. Идеалом его жизни являетея
	„покойник, дядя Максим Петрович“, который
когда-то вызвал высочайшую улыбку своим.
	неловким паденьем на скользком. паркете,
	а затем стал уже. нарочно падать, чтобы
	сделать себе на; этом. окоморошестве карье-
ру. „А? Как по-вашему? По-нашему, емы-
шлен,захлебывается отвосторгадостойный
племянник своего. дяди: — упал он больно,
ветал здорово“. „Да Вы, нынешние, —
	нутка!“— бросает он задорный вызов: Чац: ›
	_ Кому, который очень неодобрительно отзы-
	вается о тех временах, когда, „тот и ела-
BYICH, чья чаще гнулась шея“ и когда, „не
	в войне, а в мире брали лбом, стучали 00
пол. не жалея“. Здесь, кстати сказаль,
Чадкий немного погрешает против истины
	(очевидно, предвидя для своего литератур-
	ного создания цензурные затруднения):
выстукиванье лбом карьеры не только не
было таким явлением „века минувшего“. ко-
	торое в двадцатых годах XIX столетия
	будто бы отошло уже в область преданий;
а являлось необходимейшим этрибутом бю-
	рократической динамики и в эпоху Нико-.
лая Г, как и в век Екатерины П. Косвен--
	_ ное осуждение Чацким этой священной для
Фамусова, традиции приводит старого бю-
рократа в ужас. Ему начинает казаться,
что перед ним стоит грозный карбонарий,
не признающий властей, потрясатель основ,
осмеливающийся выразить ту стралино воль-
нодумную мысль, что он, Чацкий, „елужить
бы рад; прислуживаться тошно!“ Самое
	естественное, что приходит при этом Фа-
	мусову на ум, так это то, что такого не-
возможного и непереносного в среде верно-
подданного русского дворянства воль-
терьянца, как Чацкий, следует поекорее
отдать под суд. Николаевские жандармы
там ужо как следует разберуться, в какой
мере приемлем и терпим этот преступный
хулитель излюбленных Фамусовым поряд-
ков, отнюдь Не мешающих ему, Фамусову,
	мелаихолически, но’не: без чувства притчно-
сти, философствовать на тему о том, что,
мол, странное дело—„ешь три часа, а в три
дни не сварится“, — не мешающих и ему
самому блатоденствовалъь, и для родни быть
отцом-благодетелем: „При мне, —хвастается
`он, — служащие чужие очень редки; все
больше сестрины, сволченицы детки“. И он
даже не понимает, как ото можно „не по-
радеть родному человечку!“ ^^ ,
Ну, хорошо, а что же будет, если Чац-
кий вдруг зарвется в своем либеральнича-
нии до такой степени, что, станет действн-
тельно посягать на’. основы . етроя, — на
самодержавие, на крепостничество ит. п.
священные принципы, — да, не только за-
рвется, а.и учинит, чего доброго, сговор
в такими же, как и он, молодцами, да; еще
увлечет за собою толну (ведь было же,
например, такое дело на Сенатской пло-
щади в декабре’ 1825 г.!)? Что же тогда
делать? О, не беспокойтесь, на этот пред-
мет ‘у самодержавия есть хорошо вышко-
ленные и вымуштрованные Скалозубы
(в кавалерийских или жандармеких мун-
дирах— это. все. равно). =
Полковник Скалозуб чувствует себя
именинником. Он не нищий („золотой ме-
шок“, по выражению непочтительной к ав-
торитетам горничной Лизы), и по’ службе
преуспевает: „метит в генералы“. Да и как
‚же ему не преуспевать, если он обладает
всеми достоинствами хорошего военного
‹служаки своего‘времени: „Он. слова ум-
ного не выговорил ероду“—товорит о нем
Софья. Вее, что. выходит за, пределы фрун-
	 TOBOH жизни и казарменных интересов,
	абсолютно: не пользуется его вниманием.
Москву он может оценить только с точки
`врения „дистанций огромного размера“. Из
‘знаменитого монолога Чадкого ‘„А судьи
кто?“—он со свойственным ему тупоумием
ничего не понял, и ему только понрави-
лось? что Чацкий, дескать, ‘искусно кос-
улея „предубеждения Москвы к. любим-

‚К гвардии, к гвардейским, к тварди-
`онцам“, т.-е, к его соперникам по служеб-

‘карьере.  

` Корла же ему от слов болтунишки
 Ренетилова, померещилось что-то ‘краеное,
столь: же непереносное для него, как крас-
ный платок для выгнанного на цирковую
арену быка, тогда он в грозном рыке вы-
‘кладывает вею_ свою несложную филосо-

   

 
	_ фию:

fe
	. Избавь. Ученостью ‘меня не обморочишь;
Скликай других, а если хочешь,
Я кназь Григорию и вам ~
Фельдфебеля. в Вольтеры дам,
Он в тр шеренги вас построит,
А рикните, так мигом успокоит“.

Non. multum, ; зе@ тиНа! В немногих сло-

вах — многое. сказано. Фельдфебель в цар-
ской: России — это BNE - великолепнейший
эквивалент Вольтера/ А в случае какого-
	‚нибудь проявления недовольства, со сторо-.
ны онекаемых, достаточно.будет простого -
„пли!“— и сразу же наступит вожделенное ©
	кладлбищенское успокоевие.
	и Е НОЕ ВАРЫ ИЕ

С. этой послушной, лукаво не мудретву-_
ющей, подкупленной золотом, чинами и.
орденами военщиной русская монархия

 

 
	обеспечивала себе .„тишину и благоден-
‘ствие“ в стране. Не только карикатурное
	вепышкопускательство Репетиловых, но и
	довольно грозный, на, первый взгляд рево-.
	_лющионный жест декабристов не очень-то
	пугал самодержавие, которое смело могло
опираться. на плетущих свою бюрокрали-
ческую сеть вокруг народного тела Фаму-
совых и на таких цепных собак, как вос-
питанные на ‘аракчеевщине. солдафоны
Скалозубы. —

Но сугубого внимания заслуживает один
великолепно очерченный Tun трибоедов-
ской комедии, который по своей универ-
сальности. и распространенноети во. все
времена и во всех местах земного шара
имеет право на признание за ним особого
значения. Таков именно Молчалин. Пред-
ставитель „золотой середины“, раснолага-
ющий всю евою жизненную тактику „при-
менительно к подлости“ (но выражению
Щедрина); обладатель двух неоценимых