ЧЕРЕЗ МЕРТВУЮ ПАСЕКУ
	Рассказ Валериана Правдужина
	молча, раесматривал^ воду. Чего он там
	ищет?

— Ах, маленько не дождались, а 10 бя
тебя харюзами угостил. Вшшь, гляди, корче-
бочки 1 побежали вверх по ручью. Теперь
жди со дня-наздень: н рыба вверх по Тар-
гусуну пойдет после зимней спячки. ЭХ,
ухой не побаловались! А вон и харюзовки 3
‚раскачиваются на булке, на промысел
ладятся.

— Иней с утра лег на землю, робва вы-
пала, дождя не будет цельный день,—иди,
не опасайся. А вот пчелы заторопились,
река помутнела, прибывает,—значит, где-то
вверху непогодь зачинается, кости лемит
(лоб старика, разбитый в детстве лошадью,
заболел), — это к непогоде, хорониеь в
избушке.

Двое суток шли мы домой в Кутиху, и
все время Атафон Семенович учил меня
жить природой, не ошибаяеь даже в мело-
чах. Показыват мне старые кулемы на мед-
ведя, плалики, силки на птицу и мелкого
зверя. Промынменнику иногда по неделям
не приходится пересматривать: расставлен-
ные ловушки, и на этот елучай силок был
устроен так, что пойманная птица вздер-
тивалась вверх в 060бо устроенный рукав-
чик из бересты, —тогда ни сорока, ни хорь
не могли полакомиться добычей.

К полудню мы прибрелн на, разрушенную,
брошенную пасеку деда Гаврилы, умершего
этой зимой. Заилесневелая избушка, про-
мерзшая амбарушка, где раньше хранился
мед, пустые поваленные колоды из-под
пчел, лошадиная голова, потнившие ко-
сточки белок, пустые коробки из-под спичек,
разбитые корчаги, разваленная печь, сло-
манная дверь, — все это выглядело как
запущенное кладбище. Черная ворона, си-
дела на дереве над пасекой и каркала
протяжно. словно над падалью.

Старик долго молча, глядел на, порушен-
ное хозяйство, потом тихо сказал:

— Обегают нае православные, а тут
на——какой грех неделали: свой труд нару-
шили. Семьдесят ульев у трех хозяевов
было, дедушка Таврило один караулил без
платы, вот и возроптал, смерть свою скорую
почуял. Покупали у них пчел-то, не захо-
тели продать. Дед Гаврило, пожалуй, про-
дал бы, да Анисим, компаньон его, угрюмый
самолюб, не схотел. Выломали мед, пчел
разогнали, вишь, все побросали. Эх! Я
вот тож окину судьбой своей, сердце
заходится, а жалко пчел-то нарушать, ох,
жалко. Кержакам нельзя жизнь нарушать,
отцы не велели. Ишь, — улыбнулся ста-
рик‚—синочка поважилась на амбаре жить,
& вот на песочке рябки играют по утрам.
А деда, нет...

Мы стояли на мертвой пасеке, как на
старом кладбище. Атафон Семенович брал
в руки брошенные вещи, долго их разгля-
дывал, качал головой и осторожно, словно
с опаской, клал их на старое место.

— Дедушка Гаврило еще раньше меня
на этом солнцепеке обосновалея. Лет два-
дцать, не,—гляди, все тридцать жил тут
со своей сучкой. А прошлым летом ее,
Лыску-то, на пэдле замест зверя. Ванька,
Новиков убил,—осталея дед один и зато-
сковал. Отсюда и пошло рушенье.

— Неужели тридцаль лет дед Гаврило
так и жил с одной собакой?

— А что-ж, родни у него не было. А если
нет фрейлины,—утешишься и с мерином.
Оно так. Куда подашься? А бравый был
старик, ох, бравый, куда нам с тобой до
него: восемьдесят лет ему стукануло, & на,
коне скакал, где хотел. И умирал браво.
Хоронил его я. Гулять он любил, а тут
	: Геловастики, земноводные эмфибин.
 ”Птички—алаоки,
	маслену ждали, так он все Семе моему
паказывал лошадей готовить, они с ним на
масленой в коробушке для половы кала-
лись, всех рысаков обгоняли. А пебни
какие играли! А тут он ветать © кровали
не мог. Приказал напоследок медовухи себе
сварить. Покренше. Пришел я к нему, он
лежит и тянет медовуху.

— Ну что, деда Гаврила, как медовуха-
то? —спрашиваю его.

— Хороша,—товорит,—хороша, но пить
мне трудно, в тук попгла, она, мне, тажелит,
не веселит. Чую, не встану больше.

— Смерть, видно, друг, пришла. Охота
умираль-то?

— Ну, кака же охота, умирать-то?—отве-
чает он мне. Растревожил я его. Поды-
мается он с постели и тянется к гармони.

— Мотри,—говорю,—не упади, деда.

Он смеется:

— Ну, я еще бегом забегу.

— А вечером умирать етал. Умирал ве-
село, с песнями, & потом вдруг ему муторно
стало, он все головой тряе, боль отгонял.
Захрипел перед кончиной, но выговорил
напоследки:

— Выпьем, Сема!..—Сема тут же был.—И
поедем, говорит, поедем!.. Пов-е-дем!—И вы-
тянулся. Длинный он был, большой, а тут
на сажень протянулся. Ох, растрепался я
положеньем, как его смерть увидал. Скоро
и мне умирать!

Часа три просидели мы на мертвой па-
секе, предаваясь воспоминаниям. Атафон
Семенович жалел очень погубленных пчел,
но надеялся на, их мудрость.

— Умны они, несказимо’ умны. Защиту
от всего имеют. Много врагов у них, но и
залцита, им дана. Вот пчелиный волк летает,
во—емотри, черный, длинный, они и крас-
ные бывают, шмель или ‘шершни зовется,
Полезет в колодку, не гляди большой, жи-
во закочкают. Раз я наблюдал: соловей
песочек клевал, а пчелки метешились во-
круг, он одну ухватил да’и сам затрепы-
халея и не улетел, пропал.

— А вас они кусалот?

— А как же? Враки это пишут, будто
пчела к хозяину привыкает, хозяин к ней
привыкает. Да!

Ночеваль Атафон Семенович на пасеке
`не захотел, повел меня дальше.

— Заночуем где-нибудь на, горе; в сиве-
ру, в сиверу весной змей не бывает. Вишь,
на Белках погода гремит, знай, завтра,
ведра, будут. Там слободней. Да сверху и
видно кругом, може на зверя налакаемся.

К вечеру мы увидали след зверя. Он
прошел утром и двинулея вперед по’ на-
шей путине. Промышленник пошел за ним,
но не прямо по следу, а все на перекосы.

— Вот здесь он прорезиком лез, мы за
ним не пойдем ноги ломать. Там, мотри,
через скалу перешел, дальше логом под
утес проследовал, вот туда мы и греба-
немся. А здесь он заломил косогором, зверь
завсегда в полгоры ходит.

И так в течение полутора, суток мы на-
ходили один и тот же след, как указывал
старик.

— Ну, конечно, в Каменный мыс напра-
вляется, там у них завсегда свадьбы бы-
вают. Черемуха, зацветет, он ходит, затевы
на дереве делает, к свадьбе силы пытает.

При под‘еме на Каменный мые, где нам
предстояла, последняя ночевка, Агафон Ce-
менович, вглядываясь в-снег, поманил меня
к себе и сказал:

— Вот гляди, напг зверь-то гребанулся
в гору, как сумасшедший. Вишь, другие
следы. Он на них напоролея и тигаля за-
дал во страху. Потому новый зверь боль-
шой, калоши-то как у попа, матерой зверь!

На вершине мыса Атафон Семенович по-
казал мне зарубы медведей на, лиственнице
	Bh Троице Агафон Семенович во что бы
то ни стало решил уйти с гор домой. Мне
не хотелось покидать Развил, но что же
тут делать? Охотиться на медведей было
поздно: прошел теплый дождь, емыл снега,
и на „сиверу“ зверь стал ‘свободным.
„зверь теперь широко живет,—не уго-
нишься“,—сказал старик.

Домой он повел меня кружным путем,
в надежде вотретить бродяжного зверя.
Переправившись через ревущий Тургусун
и выйдя на реченку Большая Сычиха, мы
залагали вверх по ее камениетому берегу.
Агафон Семенович всегда ходил не спеша,
размеренно: „Торбочку на себя, и Taye“...
Я поражался и завидовал старику: в леву—
он разбирался, как наследник в дедовеком
хозяйстве. Иго глаз сразу ухватывал все,
что ему было нужно. Увидав кривую березу,
он приостановился:

— Ишь, кокора-то к лодке, надо запри-
метить.

И он примечал все:

— Вот кто-то лонивь рубил пень, ишь,
ножом желобки на бревне тесал, кулему
на, зверя ладил, настораживал. Это, поди,
покойный дед Гаврило, —повалил бревно-то
како, страсть! Не любил малых дел. А тут,
гляди, молонья краем в дерево ударила,
дерево надломилось и наджабилоеь. А здееь,
в скалах давным-давно лежка-денник мед-
вежий был, мотри, шерсть гнилая в земле
попадается. Вчера тут косогором зверь
прошел, на камень ступил, серые пятна
оставил. Через реку шел: мокрые лапти-то...

Вглядевшиеь в ручей, старик захохотал:

— Ах, распрожабь его в душу-то! По
лесине захотел протить да оборвалея, бе-
реза-то повернута, когтем покорябана!

В кустах у берега промышленник раз-
тлядел помет рябца:

— Зимовали они парочкой здесь, побли-
зоети выводок будет, осенью на, белкованье
покормимея. Весна ноне смачлива: ореху,
шишки много будет, белка прикочует.
А вот, гляди, помет глухариный, помет
свежий, поди, е верхнего тока, с Малого
Тургусуна летали... Зверек прошел через
мурашиный бугор. Какой же это зверюга?
Вот задача, дальше нигде следа не оста-
вил... Колонок али хорь? Вот беда, не
узнаешь.

— Лет пятв-назад здесь с горы сплывину
снежную бурей стронуло. Как весело она
прошла, прокатилася, весь лее посчистила,
молодая пороель пошла. Ишь ты, мура-
шиные постройки этой весной зверь уже
проведовал. Малой зверь, немного поел,
больше баловался. А в этом дупле белка
знмовала, орешки грызла, кедровых шишек
цельную паевку напасла.

В россыпях, сползавших с гор серыми
плитами, промышленник остановилея в
изумлении и молча стоял минуты две, не
меньше.

— Хы! И как это мы не `приметили, ведь
здесь же соболь вею зиму прожил. Гляди,
снег неталый, утоптанный, ленточкой, 0-
хранился: это непременно его дорога, он
один знает свой путь.

Старик долго, горестно качал круглой
головой и ахал:

— Hy, погоди! Накажу Семе, он тее
осени уследит. Ты где-нибудь тут непода-
леку. Сворошить тебя некому было. Выха-
живай свою шубку, выгуливай. На этом
приторчике глухариный ток был: вее ветки
	на, соснах обиты, а вот и перо. завалялось,
	еще одна. Драка, гляди, была жестокая.
И то ты думаешь, ведь не. говорил о нем
дед Гаврило, никогда, не говорил. Для себя
хоронил. Умный был старичуга, хозяй-
ственный.

Промышленник наклонился над ручейком,
где мы приостановилиеь напиться, и долго