Советская массовая фотография машину И стройку сделала излюбленным сюжетом. Это хорошо!
Но при этом сплошь и рядом «забывается», стирается человек — творец и владыка машины. Это уже неправильно.
Машина не даром дорога нам. Мы твердо знаем, что «единственной материальной осно
Рис. 2. Обточка лемехов на Брянском заводе
вой социализма может быть крупная машинная промышленность, способная реорганизовать и земледелие» (Ленин). Именно поэтому партия
и рабочий класс кинули все силы на развитие крупной промышленности и — ее базы — элек
трификацию; и правильно, если фоторепортер и фотокружковец любовно фиксируют новые цехи и станки, домны и мартены, пылающие чугунные реки и черные массивы исполинских генераторов.
Однако если мы взглянем на Запад, мы увидим, что обширная часть буржуазной фотографии «тоже» переживает сейчас увлечение ма
шинной техникой: пароходы и локомотивы, за
водские корпуса и фантастические мосты, блеск крутящихся валов и тупую мощь портовых перегружателей — все это в увлечением старается передавать буржуазная фотография.
Откуда такое «сходство»? И есть ли здесь действительно сходство?
Сходства, конечно, нет, — его и не может быть.
Машина в буржуазной фотографии фигурирует как «новое» формальное искание после надоевших до тошноты лирических пейзажей и интимно-семейных сцен. Вместе с тем, это выражение близорукого восторга буржуазной мысли перед собственной «мощью». Вот, мол, какую технику родил капитализм! Пусть ком
мунисты говорят после этого, что капитализм идет к гибели — никто этому не поверит.
Таким образом буржуа рассматривает машину как опору и залог своей жизненной мощи, потому что рассматривает ее абстрактно, потому что забывает о человеке. Капитализм забы
вает о том, что машина родит пролетариат, а
пролетариат — смертельный враг капитализма, его могильщик.
Совершенно иначе смотрит на машину победивший пролетариат: он видит в ней лишь
средство к построению человеческого счастья, средство, которое подчинено человеческой воле и управляется ею.
На буржуазных снимках машин мы видим либо безлюдье, либо рабочего, который сдавлен, принижен, съеден машиной. Он только деталь, придаток, пока еще необходимая часть, без ко
торой с дальнейшим развитием техники можно будет обойтись (такие мечтания, например, высказывала в 1928 г. буржуазная пресса, обсуждая американские опыты по постройке «ме
ханических людей»). Все это соответственным образом выражается проработкой сюжета снимка, его композицией, всей его экспрессией.
К сожалению, наша советская фотография иногда оказывается не свободной от этого бур
жуазного влияния, от слепого увлеченная машинной формой как самоцелью.
Взгляните, например, на рис. 1 (снимок американского фоторепортера). Как величественна машина и как жалко и ничтожно выглядит ко
пошащийся у подножья ее рабочий! Нет ли родства между этим снимком и советским сним
ком «Обточка лемехов» (рис. 2)? Композиция последнего вся построена так, что машина хищно наваливается на рабочего, стискивает и гне
тет его, а он возится около нее, удрученный тяжестью безрадостного труда.
Такая трактовка вступает в коренное противоречие и с нашей идеологией, с нашим поня
тием о труде. Одним из первых принципов, провозглашенных Октябрьской революцией,
было: «Нетрудящийся да не ест». А теперь, в реконструктивный период, в эпоху разверну
того социалистического наступления, труд становится «делом чести, делом славы, делом доблести и геройства» (Сталин).
Рис. 3. Как работают американские текстильщицы
Поэтому советский снимок не только должен, решительно покончить с буржуазной манерой изображать труд в виде тяжкого ярма, а рабочего — в качестве придатка к машине; советский снимок не может также ограничиться спокойным, «безразличным» показом человека у
Л. Межеричер
Но при этом сплошь и рядом «забывается», стирается человек — творец и владыка машины. Это уже неправильно.
Машина не даром дорога нам. Мы твердо знаем, что «единственной материальной осно
Рис. 2. Обточка лемехов на Брянском заводе
вой социализма может быть крупная машинная промышленность, способная реорганизовать и земледелие» (Ленин). Именно поэтому партия
и рабочий класс кинули все силы на развитие крупной промышленности и — ее базы — элек
трификацию; и правильно, если фоторепортер и фотокружковец любовно фиксируют новые цехи и станки, домны и мартены, пылающие чугунные реки и черные массивы исполинских генераторов.
Однако если мы взглянем на Запад, мы увидим, что обширная часть буржуазной фотографии «тоже» переживает сейчас увлечение ма
шинной техникой: пароходы и локомотивы, за
водские корпуса и фантастические мосты, блеск крутящихся валов и тупую мощь портовых перегружателей — все это в увлечением старается передавать буржуазная фотография.
Откуда такое «сходство»? И есть ли здесь действительно сходство?
Сходства, конечно, нет, — его и не может быть.
Машина в буржуазной фотографии фигурирует как «новое» формальное искание после надоевших до тошноты лирических пейзажей и интимно-семейных сцен. Вместе с тем, это выражение близорукого восторга буржуазной мысли перед собственной «мощью». Вот, мол, какую технику родил капитализм! Пусть ком
мунисты говорят после этого, что капитализм идет к гибели — никто этому не поверит.
Таким образом буржуа рассматривает машину как опору и залог своей жизненной мощи, потому что рассматривает ее абстрактно, потому что забывает о человеке. Капитализм забы
вает о том, что машина родит пролетариат, а
пролетариат — смертельный враг капитализма, его могильщик.
Совершенно иначе смотрит на машину победивший пролетариат: он видит в ней лишь
средство к построению человеческого счастья, средство, которое подчинено человеческой воле и управляется ею.
На буржуазных снимках машин мы видим либо безлюдье, либо рабочего, который сдавлен, принижен, съеден машиной. Он только деталь, придаток, пока еще необходимая часть, без ко
торой с дальнейшим развитием техники можно будет обойтись (такие мечтания, например, высказывала в 1928 г. буржуазная пресса, обсуждая американские опыты по постройке «ме
ханических людей»). Все это соответственным образом выражается проработкой сюжета снимка, его композицией, всей его экспрессией.
К сожалению, наша советская фотография иногда оказывается не свободной от этого бур
жуазного влияния, от слепого увлеченная машинной формой как самоцелью.
Взгляните, например, на рис. 1 (снимок американского фоторепортера). Как величественна машина и как жалко и ничтожно выглядит ко
пошащийся у подножья ее рабочий! Нет ли родства между этим снимком и советским сним
ком «Обточка лемехов» (рис. 2)? Композиция последнего вся построена так, что машина хищно наваливается на рабочего, стискивает и гне
тет его, а он возится около нее, удрученный тяжестью безрадостного труда.
Такая трактовка вступает в коренное противоречие и с нашей идеологией, с нашим поня
тием о труде. Одним из первых принципов, провозглашенных Октябрьской революцией,
было: «Нетрудящийся да не ест». А теперь, в реконструктивный период, в эпоху разверну
того социалистического наступления, труд становится «делом чести, делом славы, делом доблести и геройства» (Сталин).
Рис. 3. Как работают американские текстильщицы
Поэтому советский снимок не только должен, решительно покончить с буржуазной манерой изображать труд в виде тяжкого ярма, а рабочего — в качестве придатка к машине; советский снимок не может также ограничиться спокойным, «безразличным» показом человека у
ЧЕЛОВЕК и МАШИНА на СНИМКЕ
Л. Межеричер