канты ликовали. Первые так сразу трех зайцев убили: и царябатюшку спасали и своему карману одна польза „жидовские лавки разобьем, ан и торговать лучше будем... “, а за одно рабо
чим отомстим за лето. „Депутатишек-то этих главное бы поизбить — все фабрики испоганили... “ — лелеяли свои думы фабриканты и через подручных вдохновляли грабителей водкой и втолковывали свои думы в скрытые головы, а в своей „Думе
открыто изменялись на те же темы — стесняться тут-то уж было нечего: все люди свои - черносотенники. И те, и другие, и полиция сходились в своих планах. Летом, после 2-месячной забастовки, голодавшие рабочие, использовав все средства для мирного приведения к концу переговоров с фабрикантами, заявили им, что им больше ничего не остается делать, как насильно добыть себе пропитание: но фабриканты и тут не поже
лали даже вступить в переговоры с „своими рабочими. Тогда по городу были разбиты мелочные и мучные лавки и сожжены фабрикантские дачи. Так как же теперь не отомстить своим врагам в лице их депутатов и „подстрекателей“! В проскрип
ционные списки были внесены под рубрику „подстрекателей“
все те известные обыватели, кто имел интеллигентное обличье или обладал каким-либо другим подходящим „качеством .
И вот, напитавшись речами, залив сердце водкой, предводимые хулиганами с флагами и портретами, толпа ринулась на разбой. Полетели стекла в „жидовских магазинах, затрещали рамы, посыпались товары, мебель, утварь, пух покрыл снегом мостовые. Обитатели домов успевали большей частью бежать, не столь проворных озверевшая сотня учила, что такое еврей в России. Безумное завыванье толпы, ужасное дело разбоя, зверское калеченье мирных людей леденили душу у случайного зрителя. Видевший картины погрома навек их не забудет.
Отдельные отряды черной сотни носились по городу и громили „жидов и депутатов. Так, одним из первых был разгромлен дом, где жил бывший председатель собрания депу
татов Н.; Н. с семьей успел спастись. Тут же присутствовали околоточный и полицейские. В самом разгаре погрома на улице показались казаки. Раздались крики зрителей остановить гра
беж, но казаки, усилив галоп, пронеслись мимо дома, отдав честь громилам, стоявшим с флагом.
На следующий день погром был в полном разгаре. Фабрики стояли, закрытые на два дня владельцами. Казенки были от
крыты, на фабриках рабочие поились водкой, раздавались местами какие-то деньги. Кровожадной толпой черная сотня но
силась по городу, нигде не встречая ни тени отпора. Дограбливались разгромленные дома; громили новые, искали „жидов
и новых объектов для погрома. Были разгромлены квартиры нескольких лиц с иностранными фамилиями. Руки чесались, пролитой крови, казалось, было мало. По городу открыто хо
дили кучки человек 3 — 5 с ломами, топорами, веревками на плечах, приглашая желающих направиться туда-то. После собрания на площади толпами направились по фабрикам искать депутатов. Было ужасное, кровавое утро. Депутатов вытаскивали на фабричный двор и там на глазах полиции и фаб. адми
нистрации зверски убивали. Особенно жестокое избиение было на фабрике Г., наиболее передовой в городе по порядкам и составу рабочих. Там были убиты почти все депутаты, прихва
чены и некоторые из передовых рабочих. Их бросали в котлы, топили в реке, медленно, мучительно калечили и уже буквально растерзанных добивали на смерть. Рабочие мужественно встречали смерть и, уже искалеченные, все кричали в лицо мучителям тот же лозунг, уже отживший: долой самодержавие. К вечеру больница переполнилась убитыми и ранеными. Но изу
веры и тут не оставили своих жертв. Черная сотня дежурила у больницы, и только наряд солдат кой-как сдерживал их. Они приступили к администрации больницы с требованием выдачи им рабочих на растерзание. А в ответ им неслись из больницы среди стонов те же крики, то же проклятие отжившему строю. Вечером была охота за депутатами на Ямах. Кто мог и успел, бежал из Иваново. На вокзале было опасно показаться, чер
пая сотня работала и там. Но на следующий день, вопреки ожиданиям, рабочие стали на работу. Погром стих; массовых нападений не было, но охота за отдельными лицами продолжалась. К вечеру пронесся слух, что рабочие на двух литейных заводах толпой в 500 человек ушли совещаться для при
нятия мер против погрома. Атмосфера сразу разрядилась. А на следующий день уже передавали, что „красные оправились и засели в Боголюбовский слободе. Вздох облегчения пронесся по городу.
(Корр. „Новой Жизни“. )
Да, так могло бы быть, так должно бы быть и так было бы во всей России, если бы, с одной стороны, вчерашний обы
ватель и нынешний — с разрешения начальства — гражданин понимал, что в настоящий исторический момент у него един
ственная защита от произвола и насилия испытанная армия самоотверженных борцов-пролетариев; если бы с другой — у на
ших „последних могикан“ оставалась хоть капля, не говорю уже, сознания, ответственности перед народом и потомством: это „слишком много чести для них, — нет, а простого, самого элементарного чувства человечности, того чувства, которое заставляет профессионального разбойника - убийцу пощадить ребенка, женщину, беспомощного старика...
Я говорю об „октябрьских днях в г. Нижнем-Новгороде... Едва ли еще в России они были так знаменательны. И зна
менательны вдвойне: как по силе пролетарского движения, так и в смысле доказательства (так сказать „доказательства от противного ), с таким усердием оспариваемого сейчас правитель
ством, утверждения, что только благодаря преступным стараниям исполнителей его велений, их непосредственному участию, имели место те ужасы, так нагло, бестыдно-нагло сваливаемые на голову несчастного „народа“...
Это второе обстоятельство побуждает меня поделиться своими впечатлениями, даже больше, чем первое: как ни величечественно - прекрасна картина моря народного, прорвавшего, наконец, многовековую плотину гнета и бесправия и гордо ка
тящего свои могучие волны в страну свободного простора, но история увидит еще немало более прекрасных картин; подвиги же „слуг царевых едва ли еще повторятся на нашей многострадальной родине, по крайней мере, во всей своей теперешней гнусности (их надо торопиться запечатлеть).
Манифест 17-го октября получен был в Н. -Новгороде в ночь на 18-е число, но уже к утру этого дня о нем знал весь город.
К 12-ти часам дня стали стекаться толпы на Благовещенскую площадь, перед Кремлем, к месту строящегося памятника Александру II-му.
Толпы двигались с красными знаменами. Кошмар нашей страны полицейский мундир — блистал своим отсутствием...
Вот на пьедестале памятника появляется оратор, социал-демократ... В сжатой сильной речи поясняет он, кто именно и какими жертвами добился тех уступок, которые обещаны манифестом; их недостаточность и отсутствие гарантии осуществления обещанного; он призывает не складывать оружия и пом
нить, что впереди еще долгий, тяжелый путь борьбы — борьбы за сохранение добытого сейчас, борьбы и с теми, кто главным образом пожнет плоды геройских подвигов рабочего класса...
Толпы все прибывают... С нижней части города потоком вливаются рабочие заречной части. Их приветствуют радост
ными криками... С противоположной стороны слышатся звуки оркестра... Звуки приближаются, крепнут и, наконец, отчетливо выливаются в торжественные раскаты „марсельезы . Это движется новая толпа под пролетарским знаменем.
Настроение подымается до восторженно-боевого. Призыв итти освободить томящихся в тюрьмах товарищей находит единодушный отклик, и вся масса собравшихся на площади, с группой знаменосцев и оркестром впереди, под звуки революцион
ных песен, движется по главной улице к женской тюрьме. По дороге к ней присоединяются все новые и новые группы — и перед тюрьмой уже целое море — тысяч до 10.
Полиция и все, что с ней, —отсутствует.
Перед тюрьмой расчищается большая площадь для встречи заключенных. Оказывается, однако, что всех уже освободили заранее, кроме одной. Через несколько минут освобождается и последняя и встречается радостными криками толпы. Деле
гаты от манифестантов обходят все камеры и объявляют, что ни одной заключенной больше нет.
От женской тюрьмы манифестанты двигаются к мужской. Те же возгласы, те же песни, то же бодро-радостное настроение. По дороге узнают, что и из мужской тюрьмы все выпущены, кроме одного обвиняемого в политическом убийстве и покушениях на убийство, который, однако, сейчас тоже будет осво
божден. Известие встречается победными возгласами. Идут удостовериться, что и в мужской нет больше никого... Снова
чим отомстим за лето. „Депутатишек-то этих главное бы поизбить — все фабрики испоганили... “ — лелеяли свои думы фабриканты и через подручных вдохновляли грабителей водкой и втолковывали свои думы в скрытые головы, а в своей „Думе
открыто изменялись на те же темы — стесняться тут-то уж было нечего: все люди свои - черносотенники. И те, и другие, и полиция сходились в своих планах. Летом, после 2-месячной забастовки, голодавшие рабочие, использовав все средства для мирного приведения к концу переговоров с фабрикантами, заявили им, что им больше ничего не остается делать, как насильно добыть себе пропитание: но фабриканты и тут не поже
лали даже вступить в переговоры с „своими рабочими. Тогда по городу были разбиты мелочные и мучные лавки и сожжены фабрикантские дачи. Так как же теперь не отомстить своим врагам в лице их депутатов и „подстрекателей“! В проскрип
ционные списки были внесены под рубрику „подстрекателей“
все те известные обыватели, кто имел интеллигентное обличье или обладал каким-либо другим подходящим „качеством .
И вот, напитавшись речами, залив сердце водкой, предводимые хулиганами с флагами и портретами, толпа ринулась на разбой. Полетели стекла в „жидовских магазинах, затрещали рамы, посыпались товары, мебель, утварь, пух покрыл снегом мостовые. Обитатели домов успевали большей частью бежать, не столь проворных озверевшая сотня учила, что такое еврей в России. Безумное завыванье толпы, ужасное дело разбоя, зверское калеченье мирных людей леденили душу у случайного зрителя. Видевший картины погрома навек их не забудет.
Отдельные отряды черной сотни носились по городу и громили „жидов и депутатов. Так, одним из первых был разгромлен дом, где жил бывший председатель собрания депу
татов Н.; Н. с семьей успел спастись. Тут же присутствовали околоточный и полицейские. В самом разгаре погрома на улице показались казаки. Раздались крики зрителей остановить гра
беж, но казаки, усилив галоп, пронеслись мимо дома, отдав честь громилам, стоявшим с флагом.
На следующий день погром был в полном разгаре. Фабрики стояли, закрытые на два дня владельцами. Казенки были от
крыты, на фабриках рабочие поились водкой, раздавались местами какие-то деньги. Кровожадной толпой черная сотня но
силась по городу, нигде не встречая ни тени отпора. Дограбливались разгромленные дома; громили новые, искали „жидов
и новых объектов для погрома. Были разгромлены квартиры нескольких лиц с иностранными фамилиями. Руки чесались, пролитой крови, казалось, было мало. По городу открыто хо
дили кучки человек 3 — 5 с ломами, топорами, веревками на плечах, приглашая желающих направиться туда-то. После собрания на площади толпами направились по фабрикам искать депутатов. Было ужасное, кровавое утро. Депутатов вытаскивали на фабричный двор и там на глазах полиции и фаб. адми
нистрации зверски убивали. Особенно жестокое избиение было на фабрике Г., наиболее передовой в городе по порядкам и составу рабочих. Там были убиты почти все депутаты, прихва
чены и некоторые из передовых рабочих. Их бросали в котлы, топили в реке, медленно, мучительно калечили и уже буквально растерзанных добивали на смерть. Рабочие мужественно встречали смерть и, уже искалеченные, все кричали в лицо мучителям тот же лозунг, уже отживший: долой самодержавие. К вечеру больница переполнилась убитыми и ранеными. Но изу
веры и тут не оставили своих жертв. Черная сотня дежурила у больницы, и только наряд солдат кой-как сдерживал их. Они приступили к администрации больницы с требованием выдачи им рабочих на растерзание. А в ответ им неслись из больницы среди стонов те же крики, то же проклятие отжившему строю. Вечером была охота за депутатами на Ямах. Кто мог и успел, бежал из Иваново. На вокзале было опасно показаться, чер
пая сотня работала и там. Но на следующий день, вопреки ожиданиям, рабочие стали на работу. Погром стих; массовых нападений не было, но охота за отдельными лицами продолжалась. К вечеру пронесся слух, что рабочие на двух литейных заводах толпой в 500 человек ушли совещаться для при
нятия мер против погрома. Атмосфера сразу разрядилась. А на следующий день уже передавали, что „красные оправились и засели в Боголюбовский слободе. Вздох облегчения пронесся по городу.
Нижний-Новгород.
(Корр. „Новой Жизни“. )
„Как могло бы быть“.
Да, так могло бы быть, так должно бы быть и так было бы во всей России, если бы, с одной стороны, вчерашний обы
ватель и нынешний — с разрешения начальства — гражданин понимал, что в настоящий исторический момент у него един
ственная защита от произвола и насилия испытанная армия самоотверженных борцов-пролетариев; если бы с другой — у на
ших „последних могикан“ оставалась хоть капля, не говорю уже, сознания, ответственности перед народом и потомством: это „слишком много чести для них, — нет, а простого, самого элементарного чувства человечности, того чувства, которое заставляет профессионального разбойника - убийцу пощадить ребенка, женщину, беспомощного старика...
Я говорю об „октябрьских днях в г. Нижнем-Новгороде... Едва ли еще в России они были так знаменательны. И зна
менательны вдвойне: как по силе пролетарского движения, так и в смысле доказательства (так сказать „доказательства от противного ), с таким усердием оспариваемого сейчас правитель
ством, утверждения, что только благодаря преступным стараниям исполнителей его велений, их непосредственному участию, имели место те ужасы, так нагло, бестыдно-нагло сваливаемые на голову несчастного „народа“...
Это второе обстоятельство побуждает меня поделиться своими впечатлениями, даже больше, чем первое: как ни величечественно - прекрасна картина моря народного, прорвавшего, наконец, многовековую плотину гнета и бесправия и гордо ка
тящего свои могучие волны в страну свободного простора, но история увидит еще немало более прекрасных картин; подвиги же „слуг царевых едва ли еще повторятся на нашей многострадальной родине, по крайней мере, во всей своей теперешней гнусности (их надо торопиться запечатлеть).
Манифест 17-го октября получен был в Н. -Новгороде в ночь на 18-е число, но уже к утру этого дня о нем знал весь город.
К 12-ти часам дня стали стекаться толпы на Благовещенскую площадь, перед Кремлем, к месту строящегося памятника Александру II-му.
Толпы двигались с красными знаменами. Кошмар нашей страны полицейский мундир — блистал своим отсутствием...
Вот на пьедестале памятника появляется оратор, социал-демократ... В сжатой сильной речи поясняет он, кто именно и какими жертвами добился тех уступок, которые обещаны манифестом; их недостаточность и отсутствие гарантии осуществления обещанного; он призывает не складывать оружия и пом
нить, что впереди еще долгий, тяжелый путь борьбы — борьбы за сохранение добытого сейчас, борьбы и с теми, кто главным образом пожнет плоды геройских подвигов рабочего класса...
Толпы все прибывают... С нижней части города потоком вливаются рабочие заречной части. Их приветствуют радост
ными криками... С противоположной стороны слышатся звуки оркестра... Звуки приближаются, крепнут и, наконец, отчетливо выливаются в торжественные раскаты „марсельезы . Это движется новая толпа под пролетарским знаменем.
Настроение подымается до восторженно-боевого. Призыв итти освободить томящихся в тюрьмах товарищей находит единодушный отклик, и вся масса собравшихся на площади, с группой знаменосцев и оркестром впереди, под звуки революцион
ных песен, движется по главной улице к женской тюрьме. По дороге к ней присоединяются все новые и новые группы — и перед тюрьмой уже целое море — тысяч до 10.
Полиция и все, что с ней, —отсутствует.
Перед тюрьмой расчищается большая площадь для встречи заключенных. Оказывается, однако, что всех уже освободили заранее, кроме одной. Через несколько минут освобождается и последняя и встречается радостными криками толпы. Деле
гаты от манифестантов обходят все камеры и объявляют, что ни одной заключенной больше нет.
От женской тюрьмы манифестанты двигаются к мужской. Те же возгласы, те же песни, то же бодро-радостное настроение. По дороге узнают, что и из мужской тюрьмы все выпущены, кроме одного обвиняемого в политическом убийстве и покушениях на убийство, который, однако, сейчас тоже будет осво
божден. Известие встречается победными возгласами. Идут удостовериться, что и в мужской нет больше никого... Снова