Памяти Климентия Аркадьевича Тимирязева посвящаем фильм

БЕСПОКОЙНАЯ СТАРОСТЬ

Литературный сценарий

Л. РАХМАНОВА и Д. ДЭЛЯ

Арт. Н. ЧЕРКАСОВ в роли профессора Полежаева
Памятник Тимирязеву. Ученый в тоге. Дата на мраморе 1920 г. «БОРЦУ И МЫСЛИТЕЛЮ
Часть первая
«1917... Октябрь... Дни великих тревог и великих радостей».
Героическая минорная симфония сопровождает вступительную надпись, и все переходит в тихий, притушенный лепет рояля. Кто-то играет за еле освещенным окном в бельэтаже. На улице дождь и темно.
В темноте тусклые силуэты хлебной очереди. Понурые люди, женщины и мужчины, сидят и стоят под дождем и слушают рояль.
— Когда человек играет, он не чувствует голода...
— Они и не почувствуют: у них припрятано в ванной комнате...
— Я думаю, скоро доберутся до ихних запасов...
В грязи, с совсем человеческими умными глазами служит пес. Он дрожит от осеннего холода.
Белая щеголеватая его попона в дырах, бант съехал набок, шерсть в клочьях. Он просит хлеба.
В середине очереди один молчаливый, среди говорка окружающих, Воробьев. По черному фетру шляпы текут струйки дождя. Тонкая рука в перчатке придерживает полы пальто у ворота.
Он брезгливо оглядывается на соседей, на молодого с лихорадочными глазами рабочего парня, который пристроился у походного фонаря и с увлечением читает книжку.
На плечо Воробьева мягко ложится голова соседки, простой бабы, борющейся со сном. Воробьев чмокает губами.
«Нелли» или «Тоби», так, наверно, зовут пуделя, устало поднялся на задние лапы и просит подачки.
Воробьев роется в кармане пальто, находит огрызок печения и бросает собаке.
— Душевный... — усмехается кто-то в очереди.
Какой-то парень, посиневший от холода, сохраняя серьезность в лице, великолепно отщелкивает чечетку, почти не шевелясь. Рояль умолк. Одинокие выстрелы отзываются эхом в переулках. Очередь шарахнулась и прижалась к стене. Сразу стало тихо. У Воробьева закрыты глаза.
И только парень с лихорадочными глазами глянул по направлению стрельбы и, успокоившись, перевернул страницу.
Далекий выстрел. Вспыхивает прожектор на корабле и щупает берег.
Витрина винного магазина Шитта. Зияющая дыра в стекле. Глупо и не к месту улыбающаяся фигура Бахуса, сидящего на бочке.
У входа в подвал бочки с вином. За бочкой ноги трупа. Куприянов вкладывает еще дымящийся маузер в кобуру и говорит патрулю:
— Громил и бандитов класть на месте!
Он дает знак, и патруль разбивает бочку с вином. Вино льется в водосточный жолоб через ноги трупа.
— Подозрительных, — продолжает матрос, — задерживать! Пьяных тоже...
— Во всем районе произвести обыски в буржуйских квартирах. Запасы забирать и выдавать расписки...
Видно вдали, как ночной сторож, перекрестившись и упав на колени, жадно припал к винной луже. Обезумевший от ужаса чиновник, нагруженный бутылками, жмется к стене. Неподалеку от отряда остановился Воробьев. В руках у него кусок хлеба без бумаги и сельди в газете, с которых падают капли рассола.
Он смотрит с тоской на витрину, на труп и отряд.
— Пройдите, гражданин, — здесь вам не театр, — отчеканил Куприянов.
Воробьев вздрогнул.
— Слушаюсь! — и зашагал во мглу неестественно оттопырив руку, в которой были зажаты селедки.
Куприянов подошел к отряду у Медного всадника и сказал:
— Можно разойтись по патрулям.
Отряд пошел. Прожектор на корабле погас, и все утонуло во мгле, кроме Медного всадника, который скакал и скакал, освещенный дрожащими бликами от костра...
Лестница дома Полежаева. Темно. С огарком свечи медленно поднимается Воробьев. Хлеб и свеча в одной руке, селедки— в другой. Перила отбрасывают причудливые тени.
Торопливые шаги догоняют Воробьева. Кто-то хочет воспользоваться светом воробьевской свечи.
Шаги пугают Воробьева. Он прижимается к стене и ждет, с опаской смотря вниз.
Торопливо вбегает на площадку чиновник. В руках и карманах у него бутылки с вином. Увидя Воробьева и узнав его, чиновник неудачно пытается спрятать бутылку в уже занятый карман.