— Господин Воробьев! — шепчет он, притрагиваясь к фуражке рукой с бутылкой. — Не осудите, — матросня все равно разворует.
— Не осуждаю, — отвечает Воробьев.
Чиновник ныряет к себе в квартиру. Воробьев поднимается этажом выше и торопливо стучит в дверь. На двери эмалированная дощечка:
Профессор Дмитрий Иларионович Полежаев.
На стук осторожно, через цепочку, открывается дверь.
— Это я, Мария Александровна, — говорит Воробьев. Дверь открывается. Воробьев подает пожилой высокой женщине принесенный пакет. Он только сейчас пришел в себя, торопливо и старательно запирая дверь на замки и цепочку, и облегченно вздохнул. Он раздевается у вешалки в прихожей.
— Я не знаю, что бы мы с ним делали без вас... — благодарит женщина.
— Ученому, чье имя произносится с трепетом поклонения в Лондоне, Париже, Америке, —- Полежаеву, чью руку
пожимал сам Дарвин, профессору, увенчанному в Кембридже мантией великого Ньютона, —ныне едоку второй категории советская власть преподносит пакет сахаре... Он засмеялся и подал мешочек Марии Александровне:
— Едок Полежаев, едок Пушкин, едок Толстой!
— Наш едок еще ничего не ел с утра,—говорит она. — Он спешит с книгой. Викентий Михайлович, — она обращается к Воробьеву, видимо, с трудом сдерживая слезы, — только вы нас не покидайте, милый! Что мы будем делать без вас?..
— Он послал письмо в редакцию? — резко и сухо спросил Воробьев, брезгливо нюхая пропахшие селедкой тонкие пальцы.
—- Да, да, приходил человек из редакции, и он отдал ему статью. Завтра утром это будет напечатано.
-—- Прекрасно! - - искренно обрадовался Воробьев. — Все мы ждем этого...
Обрадованный, он схватил ее руку и поцеловал. Стакан горячего чаю, который она взяла со столика в передней, задрожал в ее рука. Теперь она идет вперед через столовую. Воробьев следует за ней.
Они проходят гостиную. Ее шаги становятся все нерешительнее. Он тоже идет на цыпочках и говорит уже шепотом:
— Его книга, чего бы нам теперь это ни стоило, будет напечатана, даже если бы нам своими руками пришлось ее набирать.
Он говорит, моя руки, и, торопливо вытирая их, направляется к дверям кабинета.
Вот они стоят перед заветной дверью в кабинет. Слышно, как методично ходит маятник больших старинных часов, стоящих на полу. Часы бьют один раз, и их старинный гулкий бой несется по квартире.
— Прямо боюсь... когда он работает.
Она хочет уже постучать в дверь, но не решается и беспомощно опускается в кресло. Воробьев прислушался у двери, затем смело поднял руку, но...
Раздался резкий, повелительный стук во входную парадную дверь. Мария Александровна от испуга чуть не выронила стакан чаю.
Стук еще свирепее повторился. Растерянная, побежала Мария Александровна к входной двери, через гостиную, через столовую, в прихожую.
—- Боже мой, кто так стучит? — спрашивает она.
— Открывайте! — раздается приказ. — К вам с обыском! Ее рука дрожит.
Сейчас, — пролепетала она, ставя опять стакан чаю
на столик, и дрожащей рукой снимает цепочку и открывает дверь.
— Только, ради бога, тише: профессор работает, — говорит она.
В распахнутую настежь дверь вошел матрос Куприянов, за ним еще один матрос, дворник в шубе, и какой-то поня
той подмастерье робко втиснулся с заспанным лицом, в пальто, накинутом поверх ночной рубашки.
— Кто хозяин квартиры? — решительно спрашивает матрос.
— К нему нельзя; он работает, — умоляюще смотрит на Куприянова старушка.
— Успеет его работа,— отрезал матрос. — Давайте его сюда.
— Идите сами, — вмешивается Воробьев, — мы не можем его беспокоить.
— Куда итти?
Пошел в столовую Куприянов.
И опять, все более и более умеряя шаг, идут, через столовую, через гостиную, к страшной двери Воробьев, Мария Александровна и за ней все остальные.
У двери остановились. Воробьев жестом показал—сту
чите.
Куприянов взялся за ручку и, не спеша, распахнул дверь.
Кабинет Полежаева. Большое окно. Стен нет, есть полки с книгами от пола до потолка. Книгами завален стол. Книги лежат на полу. Книга, раскрытая в кресле, перед столом. На столе керосиновая лампа. В той стене, где окно, портреты Дарвина, Менделеева и его собственный портрет. В углу, у двери, небольшой раскрытый шкаф с одеждой.
За столом, прямо против вошедших — Полежаев. Он еще не поднимает головы от рукописи. Его рука спешно до
писывает страницу. У него спокойное суровое старческое лицо с седыми усами и с бородой. Аккуратно расчесанные седые волосы на большой голове, с пробором посредине. Он знает, что раскрыта дверь, но не поднимает головы.
— Муся, я ведь просил не мешать мне, — сказал он, продолжая писать.
— Дима, к тебе с обыском, — говорит она, еле справляясь со своим страхом.
Тогда Полежаев поднял голову и увидел остановившегося в дверях Куприянова. Он медленно поднялся с места, на
хмурил брови. Он еще не оторвался от книги и не вполне понимал, что происходит.
— По постановлению Революционного комитета...— говорит Куприянов. — Буржуазия скрывает излишки. Мы должны выявить. Город находится в кризисе.
Куприянов явно не был создан для произнесения речей, и то, что они ему не удавались, бесило его. Сказав последнюю
фразу, он подошел вплотную к Полежаеву, взял огромный карандаш и стукнул им по столу, как бы поставив точку.
Полежаев не в шутку разозлился и, видимо, не столько на слова и приход, сколько на тон матроса и на его стук по столу.
— Вы мне лекции не читайте! —- крикнул он. — Лекции я сам умею читать. Садитесь!
На секунду Куприянов растерялся от крика. Он привык к тому, что буржуи пугались его и немели при виде его пулеметного пояса и нагана. Чуть ошарашенный приемом, Куприянов машинально стал опускаться в кресло.
— Куда вы садитесь, — крикнул профессор, — там же книга... рукопись...
Куприянов взял с кресла папку с листами рукописи и держит, не зная, что с ней делать.