сокои и солидной базѣ, и затѣмъ позаботились бы о томъ, чтобы все историческое прошлое военной науки было подъ руками, т. е., чтобы была устроена хорошая спеціальная библioтека.
Мнѣ думается, что именно въ интересѣ успѣха и самостоятельности развитія рус
ской мысли, русскихъ науки и искусства, не слѣдуетъ заводить никакихъ Институтовъ въ Римѣ, не нужно распложать нахлѣбни
ковъ «вѣчнаго города», поглотившаго уже столько талантовъ, особенно въ области искусства.
Сколько даровитыхъ людей поѣхало туда «совершенствоваться» и воротилось отрѣзанными отъ родины ломтями!
Примѣръ искусства поучителенъ. Съ чѣмъ возвращаются изъ рима въ Россію пенсioнеры живописцы?—съ привычкою вездѣ искать и
проводить дѣланную красоту и, наводящую на живыхъ людей скуку, условно изящную линію; также съ привычкой копировать, по
дражать, повергаться въ прахъ передъ пылью и потемнѣлымъ лакомъ вѣковъ, боязнью и недовѣріемъ къ собственному творчеству и попыткамъ «смѣть свое сужденіе имѣть». Можетъ быть, такое холопство кому-нибудь нужно, но для развитія народнаго генія—оно вредно и нежелательно.
Поползновеніе римскихъ пенсioнеровъ всюду подсовывать голое тѣло, какъ единствен
но вѣчно достойное изображенія, — смѣшно. Привычка же, вѣками освященная, писать все при одномъ и томъ же свѣтѣ мастерской дѣлаетъ ихъ неспособными къ воспрія
тію самыхъ элементарныхъ и необходимыхъ требованій современной техники. Фраза: Ра
фаэль не зналъ никакихъ plain-air’овъ, но это не помѣшало ему оставить много шедевровъ,—до сихъ поръ считается классическою по остроумію и убѣдительности.
Для такъ называемаго успѣха и вообще небольшихъ полотенъ еще допускаются свѣтѣ и рефлексы яркаго солнца, но для большихъ «серьезныхъ» картинъ не счи
таютъ нужнымъ дѣлать приспособленій,—
достаточно подбѣлки подъ свѣтъ и жаркую атмосферу, признаваемые за слишкомъ рѣз
кіе, слишкомъ вульгарные въ натурѣ, неподходящія подъ требованія «вѣчнаго» искусства.
Больше же всего губительна старая закваска несерьезнаго отношенія къ изученію
эпохи изображаемаго историческаго событія: натурщики, костюмы и нѣсколько
страницѣ «отъ сихъ до сихъ» прочитаннаго историческаго труда, въ лучшемъ случаѣ двухъ или трехъ, — рѣшаютъ все, и не приходитъ въ голову бѣднаго римскаго ссыльнаго отъ искусства, что онъ обязанъ перерыть все возможное во всѣхъ доступныхъ ему библioтекахъ, прежде чѣмъ начнетъ сочинять и исполнять историческую карти
ну... Затхлая атмосфера окружающей рутины не даетъ намека на настоятельную необходимость этого.
Скульпторы возвращаются изъ Рима просто зараженными—или классиками, или современной итальянской лавочкой, бойко тор
гующей «мальчиками», которымъ бабушка мылитъ голову или вытираетъ носъ, а также «дѣвочками», не знающими урока и потому опустившими головки...
Болѣе самоувѣренными педантами являются домой молодые архитектора: уѣзжаютъ они уже зараженные порядочною до
зою рутины, которой во всѣхъ академіяхъ хотѣ отбавляй (всякая серьезная оригиналь
ность преслѣдуется, какъ преступленіе), а возвращаются уже окончательно обезличенными въ художественномъ отношеніи сверх
человѣками, которымъ дозволяется удивляться, но которымъ заказывать постройки правительству ли, частнымъ ли лицамъ,— чистое наказанье.
Замѣчаютъ такому усовершенствовавшемуся за границею артисту, что условія климата здѣсь иныя,—онъ согласится, но отвѣ
титъ, что фасадъ важнѣе всего. — Просятъ тѣхъ или другихъ уступокъ требованіямъ службы или комфорта,—онъ отвѣчаетъ, что требованія симметріи и красоты не дозволяютъ ихъ. — Ворота, говорятъ ему нужно сдѣлать здѣсь, — нѣтъ, вотъ тутъ, споритъ онъ, или нужно прибавить вторыя, фальшивыя ворота. — Оконъ здѣсь не нуж
но, — нельзя безъ нихъ, по крайней мѣрѣ, хоть безъ фальшивыхъ, иначе нарушатся линіи... И такъ далѣе, дезѣ конца.
Добро бы еще, если бы дѣйствительно дѣло шло о красотѣ, а то просто о рути
нѣ, о признанномъ за воплощеніе красоты, но не только ни для кого не обязательномъ, а прямо вредномъ, неудобномъ, скучномъ, набившемъ оскомину.
Ужѣ если посылать совершенствоваться
Мнѣ думается, что именно въ интересѣ успѣха и самостоятельности развитія рус
ской мысли, русскихъ науки и искусства, не слѣдуетъ заводить никакихъ Институтовъ въ Римѣ, не нужно распложать нахлѣбни
ковъ «вѣчнаго города», поглотившаго уже столько талантовъ, особенно въ области искусства.
Сколько даровитыхъ людей поѣхало туда «совершенствоваться» и воротилось отрѣзанными отъ родины ломтями!
Примѣръ искусства поучителенъ. Съ чѣмъ возвращаются изъ рима въ Россію пенсioнеры живописцы?—съ привычкою вездѣ искать и
проводить дѣланную красоту и, наводящую на живыхъ людей скуку, условно изящную линію; также съ привычкой копировать, по
дражать, повергаться въ прахъ передъ пылью и потемнѣлымъ лакомъ вѣковъ, боязнью и недовѣріемъ къ собственному творчеству и попыткамъ «смѣть свое сужденіе имѣть». Можетъ быть, такое холопство кому-нибудь нужно, но для развитія народнаго генія—оно вредно и нежелательно.
Поползновеніе римскихъ пенсioнеровъ всюду подсовывать голое тѣло, какъ единствен
но вѣчно достойное изображенія, — смѣшно. Привычка же, вѣками освященная, писать все при одномъ и томъ же свѣтѣ мастерской дѣлаетъ ихъ неспособными къ воспрія
тію самыхъ элементарныхъ и необходимыхъ требованій современной техники. Фраза: Ра
фаэль не зналъ никакихъ plain-air’овъ, но это не помѣшало ему оставить много шедевровъ,—до сихъ поръ считается классическою по остроумію и убѣдительности.
Для такъ называемаго успѣха и вообще небольшихъ полотенъ еще допускаются свѣтѣ и рефлексы яркаго солнца, но для большихъ «серьезныхъ» картинъ не счи
таютъ нужнымъ дѣлать приспособленій,—
достаточно подбѣлки подъ свѣтъ и жаркую атмосферу, признаваемые за слишкомъ рѣз
кіе, слишкомъ вульгарные въ натурѣ, неподходящія подъ требованія «вѣчнаго» искусства.
Больше же всего губительна старая закваска несерьезнаго отношенія къ изученію
эпохи изображаемаго историческаго событія: натурщики, костюмы и нѣсколько
страницѣ «отъ сихъ до сихъ» прочитаннаго историческаго труда, въ лучшемъ случаѣ двухъ или трехъ, — рѣшаютъ все, и не приходитъ въ голову бѣднаго римскаго ссыльнаго отъ искусства, что онъ обязанъ перерыть все возможное во всѣхъ доступныхъ ему библioтекахъ, прежде чѣмъ начнетъ сочинять и исполнять историческую карти
ну... Затхлая атмосфера окружающей рутины не даетъ намека на настоятельную необходимость этого.
Скульпторы возвращаются изъ Рима просто зараженными—или классиками, или современной итальянской лавочкой, бойко тор
гующей «мальчиками», которымъ бабушка мылитъ голову или вытираетъ носъ, а также «дѣвочками», не знающими урока и потому опустившими головки...
Болѣе самоувѣренными педантами являются домой молодые архитектора: уѣзжаютъ они уже зараженные порядочною до
зою рутины, которой во всѣхъ академіяхъ хотѣ отбавляй (всякая серьезная оригиналь
ность преслѣдуется, какъ преступленіе), а возвращаются уже окончательно обезличенными въ художественномъ отношеніи сверх
человѣками, которымъ дозволяется удивляться, но которымъ заказывать постройки правительству ли, частнымъ ли лицамъ,— чистое наказанье.
Замѣчаютъ такому усовершенствовавшемуся за границею артисту, что условія климата здѣсь иныя,—онъ согласится, но отвѣ
титъ, что фасадъ важнѣе всего. — Просятъ тѣхъ или другихъ уступокъ требованіямъ службы или комфорта,—онъ отвѣчаетъ, что требованія симметріи и красоты не дозволяютъ ихъ. — Ворота, говорятъ ему нужно сдѣлать здѣсь, — нѣтъ, вотъ тутъ, споритъ онъ, или нужно прибавить вторыя, фальшивыя ворота. — Оконъ здѣсь не нуж
но, — нельзя безъ нихъ, по крайней мѣрѣ, хоть безъ фальшивыхъ, иначе нарушатся линіи... И такъ далѣе, дезѣ конца.
Добро бы еще, если бы дѣйствительно дѣло шло о красотѣ, а то просто о рути
нѣ, о признанномъ за воплощеніе красоты, но не только ни для кого не обязательномъ, а прямо вредномъ, неудобномъ, скучномъ, набившемъ оскомину.
Ужѣ если посылать совершенствоваться