воздействии звучащего слова, трехмерного жеста и предметной динамики» — пустейший эстетизм;
технические изобретения, намечающиеся в кино, вскоре обгонят здесь театр, если деятели театра не поймут, что театр и кино не конкуренты, что в театре есть свои пути дальнейшего развития, на которых кино-работнику делать нечего. Этих
то путей не заметил Эйзенштейн, а с ним к автор тимовской статьи, возражающий, следовательно, не по существу.
Однако, в то время, как Эйзенштейн проглядел будущее театра, вследствие, так сказать, уль
тра-левизны, мейерхольдовец просто цепко держится за безнадежный и явно гибнущий театраль
ный станковизм (сцена, пьесы, актер и пр. ), не желая, а, вероятно, кроме того, не умея оторваться от рампы и зрелищной изобразительно
сти, чтобы пойти с тем, кто сейчас ведет бой за превращение театра в экспериментальную лабораторию действительности.
Было время, когда в мейерхольдовском театре об этом говорили всерьез — тогда нэп не создал еще покупателей театральных билетов, — было время, когда «театральный Октябрь» означал выход
на улицу, в социальный быт; сейчас, наоборот, улица и социальный быт изобразительно консервированы внутри театра, а зритель снова бежит за актером, вместо того, чтобы актер пошел выучить зрителя организованному действию в организованной реальности. Бежит зритель и за акте
ром ТИМ, — пусть оправдываются «социальными потребностями» в ТИМ’е, а революционеры теат
ра вправе узнать у них: кто же, в таком случае, будет прорывать сегодняшние фронты, подготовляя социальные потребности будущего и одновременно подготовляясь к ним?
Б. Арватов


ПО ЧУЖИМ ГРАНКАМ


Конфликт в МХАТ II стал вызывать отклики и на местах. Киевский журнал «Театр, Музыка и Кино» (N 8) пишет;
«Что на Шипке Художественного театра не все спокойно, — в этом вряд ли кто-нибудь со
мневался. Советская театральная общественность терпела, когда такой крупный и творчески-мощный коллектив слишком долго раскачивался, чтобы стать лицом к революцион
ной эпохе. С трудом (а временами и с возмущением) она смотрела, как эту эпоху пыта
лись поймать «на крючок» таких пьес, как «Белая Гвардия» или таких постановок, как эсхиловская «Орестейя». Многое, наконец, прощалось МХАТ’ам I и II только за то, что в их стенах был такой мощный родник актерских сил.
Теперь можно открыто сказать, что шум этого родника заглушал все то, что теперь вскрылось в стенах МХАТ’а II. Скандал этот, являющийся подлинной злобой дня, конечно, не неожиданность»...
Мы полагаем, что этот конфликт получает должный отклик вовсе не из сострадания к какому-нибудь актеру, «обиженному» в распределе
нии ролей, и не в силу того, что он касается МХАТ II, а, конечно, только потому, что затронутые вопросы на этом частном примере сигнали
зируют о деле всесоюзного значения. Вопрос об оздоровлении «кулис» театра, о создании в них здоровой общественной атмосферы, обеспечиваю
щей нормальное развитие смене, — несомненно, не может не волновать каждого, кому искренно дорого будущее советского театра. В таком деле мо
жет злословить или прятаться за мелочи только враг или заблуждающийся обыватель!
ТЕАТР им. ВАХТАНГОВА
„ПАРТИЯ ЧЕСТНЫХ ЛЮДЕЙ“ЧЕТВЕРТЫЙ АКТ