ТРОГАТЕЛЬНАЯ ЭПОПЕЯ ЕВРЕЙСКОГО TEAТРА

Госет приучил нас уже к музыкальности своих спектаклей. Но поэтический, подлинно поэтический спектакль — мы видим в нем впервые. Поэтические образы, несущие в своей мечте глу
бину современной философской мысли — все чаще покидают нашу сцену, естественно увлекаемую бытовой реальностью.
Ликвидируя романтику вчерашнего мироощущения, «Путешествие Вениамина Третьего», как бы порождает романтику сегодняшнего дня.
Посвящая свою новую тему осмеянию идеализма еврейских Дон Кихота и Санчо Панно — Вениамина и Сендерл-Бабы из Тунеядовки, — театр утверждает некий новый, зрелый и яркий лиризм. После всей своей безжалостной издевки и беспо
щадной иронии над старым еврейским бытом, над его поверьями и причудами, Госет угадывает романтику еврейства в безропотных стра
даниях местечковых героев и нежность тихих душ в нищенских буднях.
Рационалистический театр, на самой заре своих сценических заблуждений, веривший лишь в «железо-бетонные жесты» игры, пройдя семи
летний путь исканий, вырос, как вдохновенный театр. Своим спектаклем Госет говорит еврейским массам: «Я подтруниваю над нашими об
щими предками. Я бичую в вас пережитки этих
предков. Я варварски обращаюсь с традициями. Но ведь я ценю вместе с вами, как лучшую радость — ваше вечное искание смысла человеческого бытия».
После метких стрел и театральной парадоксальности спектакля европейских масок — «Тру
адека» — иронический театр оправданно затосковал по элегической простоте невинных в своих по
мыслах — без конца наивных, без конца непосредственных персонажей.
Михоэлс здесь превращается в Вениамина III, высокого и тощего, как полагается быть всем Дон Кихотам, фантаста, с клинообразной головой, вырастающей из сутулых плеч, с узкой рыжеватой бороденкой, растущей только на одной половине подбородка.
Зускин превращается в Сендерл-Бабу — широкоплечего, разбухшего как и все Санчо Панчо, еврейского Иванушку-дурачка, с расплывающей
ся из углов рта и маленьких прищуренных глаз улыбкой.
Вениамин и Сендерл-Баба покидают тайком своих жен — прозаических еврейских Дульциней — и отправляются странствовать по миру, в поисках якобы «еврейской земли», а на самом деле праведной жизни.
Уже за околицей Тунеядовки, воспаленному воображению мечтателей чудятся седовласые еврейские богомольцы, идущие о посохами в руках, к той же цели.
Первый же городок на своем пути они принимают за преддверие Стамбула, первую мелкую реченку за приток Иордана.
У встречных косарей — хохлов и у ленивого от летнего зноя лодочника они осведомляются о кратчайшей дороге в Палестину.
Сон об Александре Македонском и его дочери Рохов у фантастического дерева — они принимают за явь, также, как и свою повседневную явь за сон.
Даже местечковые музыканты во сне обретают короны на головах и издают необычные гармонические звуки.
Явь вступает в свои права, возвращая одиноких энтузиастов в родную Тунеядовку.
Вениамин и Сендерл-Баба обогащаются в странствиях — художественным прозрением в глубь вещей и явлений.
А Михоэлс и Зускин обогащают зрителя своей поэтической проникновенностью.
Весь спектакль звучит в ритм лирическим мелодиям и мотивам Л. Пульвера — еврейской сказкой.
Сказочными кажутся все персонажи... Этот трогательный проницательный дедушка книгоноша и писатель Менделе Мойхер Сфорим (Гольд
блат) — автор отрывков, так искусно драматизированных Добрушиным в пьесу... Его старая из
можденная, костлявая кляча — друг в скитаниях, товарищ и собеседник (Луковский); ребятишки, путающиеся под ногами взрослых; мелкие лавоч
ники, обыватели и обывательницы, хозяйка корчмы, жены «Дон Кихота и Санчо Панчо», карман
ный вор (Ингстер), хромой Фишка — хозяин бани (Гертнер), сонный будочник, хотя в образах и множество тонко наблюденных реалистических деталей.
... Совсем также, как и фантастические персонажи: Александр Македонский (Ней), царь индийский (Финкелькраут), Рохов (Ротбаум).
... Совсем так, как и поэтическое в своей живописности оформление Р. Фалька, создавшего полусказочную, полуреальную атмосферу спектакля.
Яркий, красочный, словно из лоскутьев прабабушкиного одеяла — занавес, за порталами из кривых лавченок в три этажа с мерцающими огнями окошками, открывает (разбирающуюся) зеленую площадку, У которой появляются то оди
нокое дерево, то забор местечковой улицы, то
полуразрушенный мостик, то пейзаж города, то река из одного куска синей ткани, то игрушечная корчма.
Легкость, фантастичность оформления сказывается и в таких же тонко угаданных костюмах, в росписных платках торговок с корзинками, в феерических перьях и убранстве — приснившихся царей и царевен.
Отлично найден свет, в котором еще выгоднее впечатление оформления.
Мастерски передаются куплеты и проза.
Мастерски исполняется Михоэлсом, Зускиным и импровизированным хором замечтавшихся пе
ред сном в корчме евреев — баллада об английском меценате Монтефиори, задумавшем выкупить евреев у русского царя.
Но где же недостатки?
Без них, как и без зрителей — ведь не бывает спектаклей.
Недостатки в том, что Госет не развивает форму своего сценического жеста, а повторяет его, все еще пользуясь уже давно найденным сценическим стилем «Колдуньи».
Хореография Е. Менес требует не только вариаций, но и преодоления уже пройденного и примелькавшегося.
«Путешествие Вениамина III» — проявление глубокой театральной культуры, организованного мастерства, молодого своим мировоззрением, своим чутьем современности, своим вкусом — еврейского театра, руководимого художником блестящих режиссерских композиций — А. М. Грановским.
С. Марголин
От редакции. Считаем нужным оговорить, что редакция не разделяет отдельных положений статьи т. Марголина.