ковые, тепличные продукты ученой композиторской деятельности. Оттого в них ярче всего выступает наивность творчества и та (по меткому выражению Гоголя, в «Мертвых душах») высокая мудрость простоты, главная прелесть и главная тайна всякого художественного создания. 

Как лилия, в своем пышном, целомудренном убранстве, затмевает блеск парчей и драгоценных каменьев, так народная музыка, именно своим детским простодушием, в тысячу раз богаче и сильнее, нежели все ухищрения школьной премудрости, проповедываемые педантами в консерваториях и музыкальных академиях. 

Нам возразят: «как! учености музыкальной будто вовсе не нужно? неужели какая бы то ни было в свете народная песня может соперничать, например, с симфонией Бетховена?» 

Нет, конечно, если брать симфонию в ее всецелости; но симфонии столь гениальные, как бетховенские, отнюдь не продукты учености музыкальной (как, например, симфонии и оратории композиторов не гениальных), а самостоятельные организмы, развившиеся в великолепной сложности из немногих, самых простых музыкальных мыслей, как из зерна. 

Что же касается до самых зерен этих, до мотивов музыкальных, служащих зародышами, эмбрионами развитых музыкальных организмов, то в каждом народе, богатом своими песнями, наверное найдутся мотивы, которые способны посоперничать с мотивами хотя бы и бетховенскими. 

В самой высшей из своих симфоний, в девятой, Бетховен свою тему (песнь на слова шиллеровой оды «К радости» «An die Freude»), тему, пронизывающую всю симфонию насквозь, служащую основою, краеугольным камнем для всего колоссального здания, приблизил, как нельзя больше, и впол

6