Октябрь 1911 г., No 14. 

момъ же дѣлѣ мы видимъ самодовольную въ своей фиктивной добродѣтели (карт. 8 обоюдныя самопохвалы Каренина и Лизы), нѣсколько лицемѣрную, сухую, слезливую и жестокую женщину. Можно подумать что, рисуя Лизу, Толстой срывалъ злобу на кого-то. Стоитъ вспомнить ея выкрики:- Неправда, что я не любила, не люблю его. Люблю его одного! (карт. 8). Когда же онъ освободитъ меня! О, какъ я ненавижу его! (карт. 10). Ты будешь живъ! (карт. 12). Ѳедя (Лизѣ):  такъ, простите... (Лиза проходитъ молча) и (карт. 11). Эти выкрики, въ зависимости отъ того, считаетъ ли она своего мужа живымъ или мертвымъ, дѣйствуютъ почти отталкивающе. Каренинъ пустое, достаточно благородное мѣсто, въ родѣ блаженной памяти Милоновъ изъ старыхъ комедій. Нѣсколько знакомые, шаржированные второстепенные персонажи, какъ мать Лизы, мать Каренина, кн. Абрезковъ, сдѣланы блестяще и выигрышно, но роль Маши, изъ которой способная исполнительница можетъ создать отличный типъ, только намѣчена какими то безжизненными, никакими словами. Впрочемъ это можно сказать и про многія сцены, гдѣ дана возможность выткать узоры, но сами слова вялы и фотографичны:  Здравствуй, прощай, сегодня холодно. Принимать черезъ два часа по ложкѣ. Пой, Маша! Ядобродѣтельная женщина. 

Многія положенія напоминаютъ  Братьевъ Карамазовыхъ, Ѳедя- Митю, Маша- Грушеньку, но что у Достоевскаго въ полетѣ и схваткѣ страстей, истерики, экстаза, прозрѣнія, васъ уноситъ и потрясаетъ,- здѣсь дѣлается неврастеніей, ненужной мелодрамой и изложеніемъ Толстовскаго ученія, которое, Л будучи раціонально въ основѣ, никакъ не можетъ взвихрить нашего чувства. Иногда это проповѣдничество очень вредитъ художественному впечатлѣнію. Напримѣръ, когда на допросѣ, гдѣ судится его жена и другъ, Ѳедя негодуетъ по Толстовски, зачѣмъ его спрашиваютъ имя, званіе и лѣта и произноситъ на этотъ предметъ цѣлую рацею, то хочется ему сказать его же словами:  Какъ вамъ не стыдно говорить эти глупости? Говорите, что нужно, а не пустяки. И конецъ 

217 

этой рѣчи:  Я не боюсь никого, потому что я-трупъ, и со мной ничего не сдѣлаете; нѣтъ того положенія, которое было бы хуже моего очень трудно лишить комизма. 

Какъ то мимо воли автора,  Живой трупъ  является суровою сатирой на общество, и то на общество, повидимому, конца семидесятыхъ годовъ, гдѣ наверху бездушные, толстокожіе, лицемѣрные и трусливые люди, внизу же неврастеники, безвольные риторы, распущенность автоматическое повтореніе когда то сильной и привлекательной свободной любви. Мѣстами- не глупо, но не кстати отрывки Толстовскихъ проповѣдей. Единственными положительными, или скорѣй человѣчными типами, не смотря на свою забавность, являются старики. 

Можетъ быть мы совершаемъ большое святотатство, говоря такъ о произведеніи Л. Н. Толстого, но именно почтеніе къ его имени намъ и даетъ храбрость. 

Мы слишкомъ увѣрены, что никакой, Живой трупъ не затмитъ, не поколеблетъ славы Толстого, также какъ едва-ли что нибудь можетъ ее умножить. 

Намъ остается сказать, что все вышесказанное относится лишь къ тексту драмы, но никакъ не къ различнымъ толкованіямъ ея, которыя могутъ быть при постановкахъ. 

М. Кузминъ. 

ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ 

Событія 

итературная жизнь послѣдняго времени нераз разрывно связана съ именемъ Льва Толстого, все въ ней важное вращалось вокругъ него. Средоточіемъ этого оживленія его памяти и вмѣстѣ съ тѣмъ поводомъ къ нему явилась первая постановка на сценѣ  Живого Трупа, осуществленная Московскимъ Художественнымъ Театромъ 23 сентября. Въ этотъ день пьеса была выпущена въ отдѣльномъ изданіи А. Л. Толстой, а также напечатана въ  Нивѣ  (No 39) и  Русскомъ Словѣ  (No 218), и сразу разошлась въ нѣсколькихъ стахъ