ЖУРНАЛЪ-КОПѢЙКА. 

Чума въ Харбинѣ. 

Рядъ зачумленныхъ домовъ, на окраинѣ Харбина, покинутыхъ кицами и заколоченныхъ наглухо. 

сомъ между голыми прибрежными камнями. Потомъ вернулся на свое мѣсто въ машинное отдѣленіе, спокойный и молчаливый, какъ всегда. 

Нѣкоторое время онъ уже совсѣмъ не говорилъ: только мнѣ одному удавалось пробудить въ немъ кое-какіе признаки оживленія, когда я призыВъ валъ его къ себѣ подъ предлогомъ ка

Санитарная карета для перевозки чумныхъ въ Харбинѣ. 

кого-нибудь служебнаго дѣла, въ сущности же, для того, чтобы хоть чѣмънибудь постараться удержать въ немъ кровь, точно на глазахъ истекавшую изъ его сердца. Человѣкъ этотъ былъ разбитъ: разбитъ въ самомъ существѣ своемъ, это былъ автоматъ съ пустымъ взглядомъ, который еще подчинялся жизни, потому что кровь еще упорно циркулировала въ немъ и потому что раздавленное насѣкомое еще нѣкоторое время продолжаетъ шевелитъ ножками, вмѣсто того, чтобы сразу сложить ихъ. 

Половина четвертаго: въ четыре мы должны непремѣнно отплыть, чтобы придти во время въ Анксну. Машина уже гудѣла, уже готовились поднимать якорь, ло въ морской бинокль я видѣлъ свою лодку все еще 

у берега, уже забравшую воду, но неподвижную. 

Я видѣлъ, какъ подошли люди. трое; одного нѣтъ, и сколо маленькой группы, дожидавшейся отставшаго, прыгалъ Блицъ, одинъ, безъ своего чернаго спутника. 

Я продолжалъ смотрѣть въ бинокль. мертвомъ спокойствіи пустынной мѣстности я вдругъ замѣтилъ, несомнѣнно, необычное движеніе. 

Кучка людей, среди которыхъ я ясно различалъ бѣлую куртку своего матроса, гналась по берегу за черной точкой, которая стремительъ но неслась все дальше, и, миновавъ ь, послѣдніе дома, исчезла, наконецъ, между прибрежными камнями. 

ъ Шелъ пятый часъ: я приказалъ дать свистокъ и увидѣлъ, какъ бѣлая куртка побѣжала къ берегу, оживленно поговорила съ товарищами, потомъ сѣла въ лодку. 

Машинистъ, вышедшій на палубу, чтобы регулировать выходъ пара, увидѣлъ, какъ къ борту пристала лодка-для него, пустая. 

No 109 

Онъ съ ужасомъ взглянулъ на матросовъ, потомъ на меня, и поблѣднѣлъ. И пока матросъ разсказывалъ ему, какъ все произошло, объяснилъ, какъ собака убѣжала, и невозможно было догнать ее, такъ что ему пришлось вернуться безъ нея, онъ стоялъ молча, весь дрожа и судорожно сжимая полу своей грязной рабочей блузы, смотрѣлъ на меня, пристально, стеклянными глазами. прося у меня помилованія, у меня, знавшаго безпредѣльность его горя. напоминая мнѣ, что я не имѣю права убивать его холодно, только для того, чтобы прибыть въ Анкону въ назначенный мнѣ часъ... 

Я ждалъ, что онъ скажетъ чтонибудь, но онъ молчалъ, и вся безконечность человѣческаго горя отражалась на его лицѣ. 

Покинутый всѣми заболѣвшій чумой китаецъ на порогѣ своего дома. 

Я указалъ ему на лодку. Этотъ жестъ означалъ ля меня серьезное упущеніе по службѣ, для него жизнь. у -и онъ однимъ прыжкамъ вскочилъ въ лодку, поплылъ къ берегу, и, какъ в съумасшедшій сталъ носиться между 

и 

Видъ чумныхъ бациллъ (увеличено въ 1000 о разъ), находящихся въ крови заболѣвшаго чумой человѣка. 

Больная чумой. Подъ мышками у нея язвы. 

камнями, то появляясь, то исчезая, пока, наконецъ, я не потерялъ его совсѣмъ изъ виду. 

Шесть часовъ: солнце сѣло. Я началъ задумываться: прибыть въ Анкону въ восемь часовъ утра теперь уже невозможно, и я ходилъ взадъ впередъ по мостику, на глазахъ у стоявшихъ на-готовѣ матросовъ. вопросительно поглядывавшихъ на