две узкие, неправильной формы лестничные клетки. Посетитель предпочитает воспользоваться этими мало импозантными лестницами, чтобы не возвращаться назад мимо контроля и холодных сеней к парадной лестнице. Уходя он также спускается прямо к гардеробу по боковым лестницам. Парадная лестница сохраняет значение только запасной.
В результате трех лестниц явно недостаточно для нормальной эвакуации 1 400 посетителей театра. Боковые лестницы приводят в неширокий кольцевой кулуар, из него — вход в анфиладу залов фойе, окружающих парадную лестницу и курительную комнату. Темные туалетные для публики располагаются в первом этаже; во время антракта публика всего зала вынуждена курсировать вниз и вверх по лестницам.
Удобства всей этой вынужденной схемы весьма сомнительны. Сам автор в своем типовом проекте для Всесоюзного комитета по делам искусств, оперируя пространством свободно, решил все эти вопросы совершенно иначе и очень удобно.
Вестибюль — тесный, убого обработанный — производит самое неблагоприятное впечатление.
Залы фойе оформлены еще сдержаннее, чем зрительный зал. Вся отделка стен здесь сводится к введению карнизов и небольших орнаментальных пятен-впадин для настенных бра. В большом зале буфета установлено несколько декоративных колонн с тонко прорисованными капителями.
Обработка поверхностей и их окраска выполнены недостаточно тщательно, что еще больше снижает впечатление от всего интерьера фойе, придавая ему будничный, даже несколько убогий вид. Этому впечатлению отчасти содействует и самый характер тонов окраски и фактура казеиновой краски, положенной на недостаточно тщательной шпаклевке и на недостаточно просохшую поверхность стен. В подборе тонов чувствуется некоторая робость, бестемпераментность, Даже пользуясь самой легкой гаммой, можно добиться контрастов, оживляющих цветовое решение. Здесь же тон нейтрален, как бы умышленно лишен характера — стушеван.
Нерешительность, робость, недосказанность — характерные черты всей архитектуры здания как внут
ренней, так и внешней. Это тем досаднее, что автор дал хорошую прорисовку деталей, обнаружил внимательное, любовное отношение к их выполнению.
Наиболее показателен в этом отношении фасад по Пушкинской улице.
В его трансформации проявлена крайняя нерешительность. Сохранена вся старая стена с ее оконными проемами, поверх нее наложены плоские пилястры и сделан минимальный выступ раскреповки антаблемента и аттика над ним. Эти элементы, выполненные почти «пунктиром», должны, в соответствии с замыслом, «держать» на себе центр здания, его входы, и подчинять себе стометровую стену фасада. Конечно, этого не получается: легкая апликация пилястр оставляет нетронутой плоскость стены, и глаз ее почти не замечает. Другие детали выполнены так же неуверенно.
Можно вообще сомневаться в уместности введения аркады на случайном участке фасада, но столь плоская аркада, почти прилегающая к стене, имитация балкона между колоннами и над аркадой, представляют собой прием явно ложный. Фасад «не собран», его большая плоскость расчленена графически на несколько участков, решенных независимо и не связанных между собой единством замысла, взаимным подчинением. Все элементы культурно прорисованы и хорошо выполнены, но читаются как фрагменты, поставленные случайно рядом. На всем фасаде нет ни одного сильного акцента композиции, даже входы замечаются с трудом.
При столь капитальной реконструкции здания ни один оконный проем не был изменен, даже над входом не введены новые средства для его усиления, если не считать робкого наличника вокруг окна. Двери поставлены прямо на линии тротуара в плоскости фасада; ни малейшей впадины, акцентирующей вход, никакого навеса, защищающего и подчеркивающего его.
Перед нами — типичный боковой фасад театра, разделенный на отдельные участки, поневоле различно решенные, в зависимости от того, какое внутреннее содержание они выражают. Глаз не верит в то, что это — главный фасад, и, скользя по его плоскости, с досадой убеждаешь
ся, что последний, по существу, отсутствует.
В подобной ситуации архитектору следовало применить несравненно более сильные и решительные приемы для того, чтобы придать боковому фасаду характер главного, раз уже такая неблагодарная задача ему представилась.
Но тут мы приходим к основному вопросу, который невольно задает себе каждый, кто знакомится с этим зданием: следовало ли вообще предпринимать реконструкцию в подобной ситуации.
Разве нельзя было предвидеть, что в результате реконструкции получится неполноценное здание. Разве не ясно, что организация вестибюлей, гардероба, фойе, лестниц, сцены — вынужденная и не может быть признана удовлетворительной. Авторы другого проекта на конкурсе — архитекторы Г. П. Гольц и С. Н. Кожин — более решительно ломали старую часть здания, добиваясь новой внутренней его организации; они значительно решительнее изменяли и фасад. Но и они вынуждены были считаться с объективно ложными предпосылками задания. Длинное, невысокое здание, на линии круто поднимающегося тротуара, повернутое боком к узкой улице, нельзя превратить в монументальный объем большого театра, как бы удачно ни была решена плоскость фасада.
Значительных средств, затраченных на реконструкцию (около 7, 5 миллионов рублей), вполне хватило бы на постройку нового театра такой же вместимости даже по преувеличенным нормам Всесоюзного комитета по делам искусств. Тогда, несомненно, и архитектор Федоров и его конкуренты смогли бы предложить решение более полноценное, а город мог бы украсить одну из лучших своих площадей новым монументальным зданием театра. Еще в момент проведения конкурса, мы на страницах печати высказались резко отрицательно о примерах неполноценных переделок старых зданий, предпринимавшихся в тот период в ряде театров. В частности мы писали и о проекте театра имени Станиславского.
К сожалению, сейчас в отношении театра имени Станиславского уже поздно что-либо изменить. Но не поздно еще сделать вывод на будущее.