Проклятым — привет в начале, а не в конце.
Губернский казначей, дворянин Проносов, не досчитался однажды десяти тысяч, и первый рал за всю жизнь, он, утеряв благородную осанку, разрыдался. По все же врожденное благородство оказалось, и дворянин Проносов, губернский казначей, не захотел оправдаться и отвечать потом кому-то на ехидные вопросы. Он приехал домой, как всегда, на рысаке, прошел в свой кабинет (перед тем, как пройти в кабинет, заглянул на кухню), потом встал в угол за книжным шкафом.
Доброе весеннее небо гуляло над городом, старая земля вдруг помолодела, тополя перед балконом зажглись на солнце зелеными огоньками.
Никон первый увидел отца. Губернский казначей все еще стоял в углу за книжным шкафом, сохраняя гордую осанку, откинув голову и вытянувшись.
— А я искал тебя, папа, — сказал Никон, радуясь широкой, но неясной в тени улыбке отца. —Зачем ты запрятался сюда?..
Вот ж конец истории, потому что Никон, ткнувшись лицом в руку отца, вдруг ощутил потный холод ее. Подняв глаза, он удивился необыкновенно высокому росту близкого ему человека и что страшно бла
городный дворянин Проносов высунул навстречу сыну багровый мясистый язык.
Девятилетний Никон упал на вытянутые руки, будто хотел удержать уходящий из-под ног пол...
В прирыночной улице у сапожника Осинина родился прошлой осенью сын, которого назвали Данилой. Только это одно и можно добавить для полноты истории дворян Проносовых.
Никон так и не смог подняться. Он выполз из кабинета на руках, чувствуя за собой тяжесть соб
ственных ног, — они волоклись за ним, как две толстых резиновых кишки...
Данила Осинин, двенадцати с половиной лет парнина, видел перед собой жизнь в этот субботний день вот так же ясно, как сизую в летнем жарком дыму улицу, знакомую-перезнакомую. У Данилы тоже своя история, но история эта только что началась, и, пожалуй, Данила интересовался больше историей дворян Проносовых, чем своей собственной. С самого начала своего сознания Данила понял, что история оказывает больше внимания Никону Проносову, чем
Пасмурный день
С картины худ. А. Васнецова
Губернский казначей, дворянин Проносов, не досчитался однажды десяти тысяч, и первый рал за всю жизнь, он, утеряв благородную осанку, разрыдался. По все же врожденное благородство оказалось, и дворянин Проносов, губернский казначей, не захотел оправдаться и отвечать потом кому-то на ехидные вопросы. Он приехал домой, как всегда, на рысаке, прошел в свой кабинет (перед тем, как пройти в кабинет, заглянул на кухню), потом встал в угол за книжным шкафом.
Доброе весеннее небо гуляло над городом, старая земля вдруг помолодела, тополя перед балконом зажглись на солнце зелеными огоньками.
Никон первый увидел отца. Губернский казначей все еще стоял в углу за книжным шкафом, сохраняя гордую осанку, откинув голову и вытянувшись.
— А я искал тебя, папа, — сказал Никон, радуясь широкой, но неясной в тени улыбке отца. —Зачем ты запрятался сюда?..
Вот ж конец истории, потому что Никон, ткнувшись лицом в руку отца, вдруг ощутил потный холод ее. Подняв глаза, он удивился необыкновенно высокому росту близкого ему человека и что страшно бла
городный дворянин Проносов высунул навстречу сыну багровый мясистый язык.
Девятилетний Никон упал на вытянутые руки, будто хотел удержать уходящий из-под ног пол...
В прирыночной улице у сапожника Осинина родился прошлой осенью сын, которого назвали Данилой. Только это одно и можно добавить для полноты истории дворян Проносовых.
Никон так и не смог подняться. Он выполз из кабинета на руках, чувствуя за собой тяжесть соб
ственных ног, — они волоклись за ним, как две толстых резиновых кишки...
Данила Осинин, двенадцати с половиной лет парнина, видел перед собой жизнь в этот субботний день вот так же ясно, как сизую в летнем жарком дыму улицу, знакомую-перезнакомую. У Данилы тоже своя история, но история эта только что началась, и, пожалуй, Данила интересовался больше историей дворян Проносовых, чем своей собственной. С самого начала своего сознания Данила понял, что история оказывает больше внимания Никону Проносову, чем
Пасмурный день
С картины худ. А. Васнецова