„МЫ И ОКТЯБРЬ
За правильную линию в пролетарском искусстве
М
ы — на подступах к пролетарскому искусству. Поэтому, именно на настоящем этапе борьбы решающее значение имеет правильно взятая принципиальная установка. Отсюда — необходимость энергичного противостояния всяким чуждым теориям, которые грозят повернуть вспять поступательное движение, особенно, когда эти теории прикрыты марксистской фразой. Носителем такой теории является «Октябрь». Пытаясь воскресить под марксистским соусом лефовскую концепцию искусства и раболепно преклоняясь перед Западом, он дает по всем основным линиям не ленинские, не марксистские оценки. Его ошибки начинаются уже по вопросу о культурном наследии. Наше искусство только недавно с величайшим трудом преодолело засилье всяческих беспредметных, кубистических, супрематических и прочих «измов», которые завели его буквально в тупик. Между тем, «Октябрь» заявляет: «Особенно важными для пролетарского искусства являются достижения последних десятков лет». Какие достижения? Почему это искусство, которое Плеханов считает неудержимо катящимся по нисходящей линии, которое Роза Люксембург характеризует, как «бессильное дрыганье в объятиях капитализма», а Меринг, как «находящееся в резком противоречии со всем мышлением и чувствами пролетариата», — почему это искусство мы должны считать наиболее ценным для пролетариата? Потому, — с удивлением узнаем мы от «Октября», — что «в этот период начался процесс проникновения искусства диалектическими и материалистическими методами». Не отожествляет ли «Октябрь» функционализм, рационализм и динамику, свойственные капиталистической действительности последней его фазы, с проникновением искусства диалектическими и материалистическими методами (определение, кстати сказать, достаточно безграмотное)?
Нужно не забывать, что в системе капиталистического общества и в общем сплаве его стиля и рационализм и динамика — все это принципиально иное, чем действительность и стиль пролетарской страны (можно сказать даже прямо противоположное) и исходным пунктом для советского искусства быть не может.
В этом вопросе должна быть достигнута ясность. Вопреки «Октябрю», и вместе с марксистским искусствознанием, мы полагаем, что из культурного наследия нас прежде всего интересует искусство подымающихся классов, искусство революционное, и с наибольшей осторожностью мы подходим к искусству нисходящих классов, искусству формалистскому, мистическому и т. п. Мы ставим искусству свои пролетарские, классовые задачи и с этой точки зрения оцениваем приемлемость для нас тех или иных современ
ных достижений, тех или иных элементов художественной продукции Запада.
Не менее существенная ошибка совершается и в отношении производственных искусств. Объективный анализ установки «Октября» в отношении производственных искусств приводит к полному тождеству между «Октябрем» и Лефом по этому вопросу. Действительно, если мы возьмем утверждение, что пролетарский реализм — это «реализм, делающий вещи», и сопоставим его с «методами планомерного, конструктивного подхода», с «методами машинной и лабораторной научной техники» и с культом рациональности, мы увидим восстановленной полностью программу Лефа. Реализм, как категория искусства, подменяется реальностью технического процесса. Функция художника, функция идеологическая подменяется функцией инженера-техника, функцией технической (делание вещи на основе научной техники). Если довести эту точку зрения до логического завершения, станет очевидным, что производственное искусство, как самостоятельная категория, не может существовать, что его должна заменить инженерия, т. е. мы возвращаемся к той точке зрения, которую неоднократно с «похвальной» последовательностью провозглашал Леф.
Мы полагаем такую точку зрения неправильной и вредной. Искусство обладает своими особенностями. Его участие в изготовлении предметов массового потребления — не процесс «делания вещи», а процесс такого оформления массовой продукции, который сообщает ей нужную нам идеологическую зарядку. Не «гигиеной и практичностью» должны мы вознаграждать за старый «уют», не этот убогий идеал мелкого бюргера, за который ратует т. Маца, стоит перед пролетарским искусством. Оно должно обладать величайшей действенной силой. Вместе с Мерингом, мы полагаем, что «победа пролетариата создаст новую эпоху искусства, более благородную, великую и прекрасную чем все, что было до сих пор в мировой истории». Быть может, однако, мы безвинно навязываем «Октябрю» лефовские выводы? Если это так, чем объяснить, что в «Октябрь» потянулись все осколки старого Лефа и конструктивизма, включая сюда и Гана с его пресловутым «искусство — опиум для народа»? Чем объяснить тот факт, что «Октябрь» принял все эти обломки крушения в свои ряды? Да, впрочем, ведь не кто иной, как т. Маца, заявил на диспуте «Искусство СССР», что вся ошибка лефов в сроке — по его мнению, они поторопились лет на 30-40.
Не решаясь откровенно похоронить производственное искусство, «Октябрь» переводит его на рельсы инженерии. Значительно меньше стыдливости он проявляет в отношении станкового искусства, которое прямо квалифицирует, как «приговоренное историей на
За правильную линию в пролетарском искусстве
М
ы — на подступах к пролетарскому искусству. Поэтому, именно на настоящем этапе борьбы решающее значение имеет правильно взятая принципиальная установка. Отсюда — необходимость энергичного противостояния всяким чуждым теориям, которые грозят повернуть вспять поступательное движение, особенно, когда эти теории прикрыты марксистской фразой. Носителем такой теории является «Октябрь». Пытаясь воскресить под марксистским соусом лефовскую концепцию искусства и раболепно преклоняясь перед Западом, он дает по всем основным линиям не ленинские, не марксистские оценки. Его ошибки начинаются уже по вопросу о культурном наследии. Наше искусство только недавно с величайшим трудом преодолело засилье всяческих беспредметных, кубистических, супрематических и прочих «измов», которые завели его буквально в тупик. Между тем, «Октябрь» заявляет: «Особенно важными для пролетарского искусства являются достижения последних десятков лет». Какие достижения? Почему это искусство, которое Плеханов считает неудержимо катящимся по нисходящей линии, которое Роза Люксембург характеризует, как «бессильное дрыганье в объятиях капитализма», а Меринг, как «находящееся в резком противоречии со всем мышлением и чувствами пролетариата», — почему это искусство мы должны считать наиболее ценным для пролетариата? Потому, — с удивлением узнаем мы от «Октября», — что «в этот период начался процесс проникновения искусства диалектическими и материалистическими методами». Не отожествляет ли «Октябрь» функционализм, рационализм и динамику, свойственные капиталистической действительности последней его фазы, с проникновением искусства диалектическими и материалистическими методами (определение, кстати сказать, достаточно безграмотное)?
Нужно не забывать, что в системе капиталистического общества и в общем сплаве его стиля и рационализм и динамика — все это принципиально иное, чем действительность и стиль пролетарской страны (можно сказать даже прямо противоположное) и исходным пунктом для советского искусства быть не может.
В этом вопросе должна быть достигнута ясность. Вопреки «Октябрю», и вместе с марксистским искусствознанием, мы полагаем, что из культурного наследия нас прежде всего интересует искусство подымающихся классов, искусство революционное, и с наибольшей осторожностью мы подходим к искусству нисходящих классов, искусству формалистскому, мистическому и т. п. Мы ставим искусству свои пролетарские, классовые задачи и с этой точки зрения оцениваем приемлемость для нас тех или иных современ
ных достижений, тех или иных элементов художественной продукции Запада.
Не менее существенная ошибка совершается и в отношении производственных искусств. Объективный анализ установки «Октября» в отношении производственных искусств приводит к полному тождеству между «Октябрем» и Лефом по этому вопросу. Действительно, если мы возьмем утверждение, что пролетарский реализм — это «реализм, делающий вещи», и сопоставим его с «методами планомерного, конструктивного подхода», с «методами машинной и лабораторной научной техники» и с культом рациональности, мы увидим восстановленной полностью программу Лефа. Реализм, как категория искусства, подменяется реальностью технического процесса. Функция художника, функция идеологическая подменяется функцией инженера-техника, функцией технической (делание вещи на основе научной техники). Если довести эту точку зрения до логического завершения, станет очевидным, что производственное искусство, как самостоятельная категория, не может существовать, что его должна заменить инженерия, т. е. мы возвращаемся к той точке зрения, которую неоднократно с «похвальной» последовательностью провозглашал Леф.
Мы полагаем такую точку зрения неправильной и вредной. Искусство обладает своими особенностями. Его участие в изготовлении предметов массового потребления — не процесс «делания вещи», а процесс такого оформления массовой продукции, который сообщает ей нужную нам идеологическую зарядку. Не «гигиеной и практичностью» должны мы вознаграждать за старый «уют», не этот убогий идеал мелкого бюргера, за который ратует т. Маца, стоит перед пролетарским искусством. Оно должно обладать величайшей действенной силой. Вместе с Мерингом, мы полагаем, что «победа пролетариата создаст новую эпоху искусства, более благородную, великую и прекрасную чем все, что было до сих пор в мировой истории». Быть может, однако, мы безвинно навязываем «Октябрю» лефовские выводы? Если это так, чем объяснить, что в «Октябрь» потянулись все осколки старого Лефа и конструктивизма, включая сюда и Гана с его пресловутым «искусство — опиум для народа»? Чем объяснить тот факт, что «Октябрь» принял все эти обломки крушения в свои ряды? Да, впрочем, ведь не кто иной, как т. Маца, заявил на диспуте «Искусство СССР», что вся ошибка лефов в сроке — по его мнению, они поторопились лет на 30-40.
Не решаясь откровенно похоронить производственное искусство, «Октябрь» переводит его на рельсы инженерии. Значительно меньше стыдливости он проявляет в отношении станкового искусства, которое прямо квалифицирует, как «приговоренное историей на