эпохой, можно проследить даже нагляднее («классические» типы). То же самое в отношении посуды.
Эта-то эклектичность, независимо от того, «красива» она или «некрасива», ни в коем случае неприемлема для производственных искусств наших дней. Она является тем тормозящим грузом, который в силу своей косности мешает продвижению новых действенных форм, способных быть активными факторами социалистической стройки. Однако, что же может и должно давать растущее пролетарское искусство взамен этого эклектического материала? Здесь проще всего было пойти по линии наивного нигилизма. Существующие у нас рисунки и формы не отвечают нашим задачам, мешают им. Следовательно, надо отказаться вообще от всяких попыток строить свою художественную культуру.
Такая наивно-нигилистическая концепция, наивная потому, что мнит себя подлинно революционной, нашла свое отражение и своих горячих приверженцев в «Октябре». «Зачем искусство со всеми его Сциллами и Харибдами? Давайте делать вещи удобные, гигиеничные, рационально сконструированные на основе лабораторной научной техники. Оно и спокойнее и проще, чем забираться в дебри искусства». Вот как можно кратко сформулировать «смысловой эквивалент» всего того, что говорилось и делалось в этом отношении со стороны «Октября». Трогательное восхищение чайником, в котором крышка не отпадает при наливании чая, сменялось восторженным любованием письменным столом, детищем кабинета по рационализации Мосдрева, столом, в котором уничтожен передний ящик и расстояние между ножками равняется среднему расстоянию раздвинутых ног мужчины. В какое умиление привел этот стол товарища Курелла! Патетический гимн того же т. Курелла «Долой пепельницы» несется со страниц «Комсомольской Правды» и с трибун диспутов, при чем в таких случаях т. Курелла извлекал из кармана пепельницу, представляющую последнее достижение злополучной гумовской продукции, и потрясал ею перед лицом взволнованной аудитории. Все это, быть может, очень хорошо. Письменный стол без выдвижного ящика спереди, действительно, удобнее для работы. Если в чайнике не отваливается крышка — это избавляет хозяйку от лишних хлопот. Гумовские пепельницы с одетыми и неодетыми дамочками — действительно, вопиющее безобразие. Но все это ни в какой мере не решает вопроса о задачах производственного искусства. Все эти вегетарианские лозунги удобства, рациональности и, в конечном итоге, комфорта
настолько аморфны, невинны и бесклассовы, что под ними обеими руками подпишется и уже подписывается любой идеолог буржуазного искусства. Заменять трудную и сложную работу художника, работу идеологического порядка, задачами технологическими, задачами рациональной технической конструкции — это явление того же порядка, хотя, конечно не такого масштаба, как лозунг замены политической борьбы борьбой экономической. При таком подходе художник вычеркивается, как боец идеологического фронта. Надо прибавить, что эти лозунги, которые кажутся на первый взгляд такими бесклассово-невинными, сами по себе являются специфическим продуктом капиталистического общества поздней эпохи зрелого капитализма на Западе. Лозунг «форма без орнамента», выброшенный новаторским западным искусством, так же, как и лозунги конструктивности и рациональности, имеют под собой серьезное социальное основание. В сущности говоря, вся та обстановка, в которой мы живем, скажем, мебель, посуда или текстиль, гораздо меньше удовлетворяет нас с точки зрения художественно-идеологической, чем с точки зрения соответствия своим бытовым функциям.
Здесь, в этих лозунгах, речь идет в действительности не о создании более удобных в бытовом отношении форм, а об обнажении конструктивной
технической основы всех предметов нашего обихода, об обнажении его за счет полного отказа от моментов идеологического порядка, сплошь и рядом жертвуя даже и приспособленностью предмета к бытовым функциям. Если мы просмотрим бесчисленное количество вариантов новаторской западной мебели, например, экспонаты выставки «СТУЛ» в Штутгарте, или целые ряды проектов оформления квартиры (см. рис. ) мы поневоле должны будем согласиться с правильностью этого положения. Разве мебель из гнутых железных трубок с натянутыми, как на складных стульях, кожаными сидениями или даже с металлическими сидениями удобна? Наоборот, это характерный пример мебели чрезвычайно неудобной. Металлические трубки накаляются летом и холодны зимой. Натянутая кожа жестка. Разве столы, прикрепленные с одной стороны к стене (см. рис), столы со стеклянными крышками без скатерти, с металлическими тонкими ножками удобнее традиционного стола — портативного и раздвижного? Здесь перед нами именно момент обнажения конструкции за счет удобств бытового применения, но не в пользу ее 1. Можно даже
1 Особенно отчетливо разрыв с подлинной утилитарностью выступает тогда, когда такие же проекты металлической мебели дают выпускники Вхутеина — это в СССР, при наличии огромных лесных массивов! Неудивительно, что эта «рациональная» мебель по калькуляции самих художников, даже при массовом стандартном приготовлении, оказывается дороже штучной деревянной!
Спальная комната
Выставка в Штутгарте
Эта-то эклектичность, независимо от того, «красива» она или «некрасива», ни в коем случае неприемлема для производственных искусств наших дней. Она является тем тормозящим грузом, который в силу своей косности мешает продвижению новых действенных форм, способных быть активными факторами социалистической стройки. Однако, что же может и должно давать растущее пролетарское искусство взамен этого эклектического материала? Здесь проще всего было пойти по линии наивного нигилизма. Существующие у нас рисунки и формы не отвечают нашим задачам, мешают им. Следовательно, надо отказаться вообще от всяких попыток строить свою художественную культуру.
Такая наивно-нигилистическая концепция, наивная потому, что мнит себя подлинно революционной, нашла свое отражение и своих горячих приверженцев в «Октябре». «Зачем искусство со всеми его Сциллами и Харибдами? Давайте делать вещи удобные, гигиеничные, рационально сконструированные на основе лабораторной научной техники. Оно и спокойнее и проще, чем забираться в дебри искусства». Вот как можно кратко сформулировать «смысловой эквивалент» всего того, что говорилось и делалось в этом отношении со стороны «Октября». Трогательное восхищение чайником, в котором крышка не отпадает при наливании чая, сменялось восторженным любованием письменным столом, детищем кабинета по рационализации Мосдрева, столом, в котором уничтожен передний ящик и расстояние между ножками равняется среднему расстоянию раздвинутых ног мужчины. В какое умиление привел этот стол товарища Курелла! Патетический гимн того же т. Курелла «Долой пепельницы» несется со страниц «Комсомольской Правды» и с трибун диспутов, при чем в таких случаях т. Курелла извлекал из кармана пепельницу, представляющую последнее достижение злополучной гумовской продукции, и потрясал ею перед лицом взволнованной аудитории. Все это, быть может, очень хорошо. Письменный стол без выдвижного ящика спереди, действительно, удобнее для работы. Если в чайнике не отваливается крышка — это избавляет хозяйку от лишних хлопот. Гумовские пепельницы с одетыми и неодетыми дамочками — действительно, вопиющее безобразие. Но все это ни в какой мере не решает вопроса о задачах производственного искусства. Все эти вегетарианские лозунги удобства, рациональности и, в конечном итоге, комфорта
настолько аморфны, невинны и бесклассовы, что под ними обеими руками подпишется и уже подписывается любой идеолог буржуазного искусства. Заменять трудную и сложную работу художника, работу идеологического порядка, задачами технологическими, задачами рациональной технической конструкции — это явление того же порядка, хотя, конечно не такого масштаба, как лозунг замены политической борьбы борьбой экономической. При таком подходе художник вычеркивается, как боец идеологического фронта. Надо прибавить, что эти лозунги, которые кажутся на первый взгляд такими бесклассово-невинными, сами по себе являются специфическим продуктом капиталистического общества поздней эпохи зрелого капитализма на Западе. Лозунг «форма без орнамента», выброшенный новаторским западным искусством, так же, как и лозунги конструктивности и рациональности, имеют под собой серьезное социальное основание. В сущности говоря, вся та обстановка, в которой мы живем, скажем, мебель, посуда или текстиль, гораздо меньше удовлетворяет нас с точки зрения художественно-идеологической, чем с точки зрения соответствия своим бытовым функциям.
Здесь, в этих лозунгах, речь идет в действительности не о создании более удобных в бытовом отношении форм, а об обнажении конструктивной
технической основы всех предметов нашего обихода, об обнажении его за счет полного отказа от моментов идеологического порядка, сплошь и рядом жертвуя даже и приспособленностью предмета к бытовым функциям. Если мы просмотрим бесчисленное количество вариантов новаторской западной мебели, например, экспонаты выставки «СТУЛ» в Штутгарте, или целые ряды проектов оформления квартиры (см. рис. ) мы поневоле должны будем согласиться с правильностью этого положения. Разве мебель из гнутых железных трубок с натянутыми, как на складных стульях, кожаными сидениями или даже с металлическими сидениями удобна? Наоборот, это характерный пример мебели чрезвычайно неудобной. Металлические трубки накаляются летом и холодны зимой. Натянутая кожа жестка. Разве столы, прикрепленные с одной стороны к стене (см. рис), столы со стеклянными крышками без скатерти, с металлическими тонкими ножками удобнее традиционного стола — портативного и раздвижного? Здесь перед нами именно момент обнажения конструкции за счет удобств бытового применения, но не в пользу ее 1. Можно даже
1 Особенно отчетливо разрыв с подлинной утилитарностью выступает тогда, когда такие же проекты металлической мебели дают выпускники Вхутеина — это в СССР, при наличии огромных лесных массивов! Неудивительно, что эта «рациональная» мебель по калькуляции самих художников, даже при массовом стандартном приготовлении, оказывается дороже штучной деревянной!
Спальная комната
Выставка в Штутгарте