щество, внушение, и эту внутреннюю жизнь, которую живопись может содержать в своем блеске, в своей таинственной прозрачности или в своем глубоком лучеиспускании». Не в этих ли особенных формальных качествах живописи, отмеченных Ле-Феконье, вы видите ту «вечную» ценность, о которой вы только что говорили?
— Пожалуй...
— Почему так нерешительно ваше «пожалуй», вы, может быть, вспомнили, что ОМХ за последнее время декларировал другие принципы, не совсем совпадающие с установкой Ле-Феконье? Не смущайтесь, ведь мы говорим с глазу на глаз.
— Дело в том, что наш ОМХ сложился из разных групп художников...
— Да, да, я знаю: из «Бубнового Валета», Маковца и филиала «Бубнового Валета» — «Крыла». Между прочим, как вы относитесь к установке Маковца, данной этой группой, если не ошибаюсь в 1921-22 г.
— К какой установке?
«Задача нашего творчества в том, — писал тогда Маковец, — чтобы безотчетные голоса природы, поднявшиеся в высшую сферу духовной жизни, слить воедино и заключить в мощных, синтезирующих эти состояния целостных образах... Мы ни с кем не боремся, мы не создатели какого-либо очередного изма». Не считаете ли вы, что эта установка на «безотчетные голоса природы» близка к специальной «внутренней жизни» живописи, которая пятнадцать лет тому назад была принята за основу «Бубновым Валетом» и которую вы, как кажется, и теперь еще склонны считать вечной ценностью и целью художественного творчества?
— Конечно, задачи Маковца, нам, бубнововалетчикам, не чужды. Дело в том, что положение Ле-Феконье привело к так называемому беспредметному искусству и к отрицанию вообще изобразительного момента в живописи, с этим мы никогда не согласимся, с этим
мы боремся. Установка Маковца хороша тем, что не отвлекаясь окончательно от природы, в то же время оставляет свободу чувствам художника и освобождает его от ярма тенденций, от той неуклюжей агитации, которую, например, выставляет на своем знамени АХР.
— Об АХР мы поговорим в другой раз. Сейчас нас интересует ОМХ. Итак, объединение бывшего «Бубнового Валета» и Маковца произошло на почве теории «Искусство для искусства». «Бубновый Валет» пришел в ОМХ с формалистической маэстрией Ле-Феконье, Маковец с мистическими «безотчетными голосами природы», но и то и другое уводит ваше художественное творчество от нашей общественной жизни, от нашей, увы, подъотчетной разуму, действительности. Ваше творчество ведь диктуется теорией «искусство для искусства», не правда ли?
— Знаете, вы как-то упрощаете все вопросы, мы понимаем их сложнее и тоньше. Мы не возражаем, если художник интересуется современной ему действительностью, но мы требуем, в таком случае, чтобы он претворял эту действительность на свой лад, выражался на языке той художественной формы, которую он нашел. Этот язык для нас, как художников, главное.
— Я понимаю. В пример того, что форма в искусстве — главное, а идея — второстепенное, вы приводили вечную ценность яблоков Сезанна, но вот что мне хотелось бы знать, что вы подразумеваете под действительностью?
— Ну, ясно что — скажем, ту жизнь, которая проходит на наших глазах...
— Может быть ту классовую борьбу, которая в такой острой форме происходит сейчас у нас, то социалистическое строительство, которое с таким напряжением и энтузиазмом производится рабочими и трудовым крестьянством, не правда ли?
— Да, для нашего времени, конечно. — Но в каком же направлении может претворять такую действительность художник, покорный теории «искусство для искусства»? Ведь «склонность художников, живо интересующихся художествен
ным творчеством, к искусству для искусства возникает на почве безнадежного разлада их с окружающей действительностью. Скажем, что вы пришли всетаки к сознанию невозможности ограничиться формой без содержания, т. е. без идеи, но пытаетесь создать идейную живопись, прислушиваясь, по рецепту Маковца, к «безотчетным голосам природы», вы, значит, впадаете в мистицизм». «Мистицизм — тоже идея; но только темная, бесформенная, как туман, находящаяся в смертельной вражде с разумом. Мистик не прочь не только рассказать, но даже и доказать. Только рассказывает он нечто несодеянное, а в своих доказательствах берет за точку исхода отрицание здравого смысла» (Плеханов). Итак и формализм и мистицизм, легшие в основу идеологической установки ОМХ, да, впрочем и общества «4 искусства» — необходимо свидетельствуют о вашем разладе с жизнью. Совместим ли такой разлад с социалистическим строительством, составляющим эту самую действительность? Какие же вы попутчики революции, когда находитесь в разладе с революционной действительностью, обороняетесь от нее?
— Вы подтасовываете факты: берете наши прежние установки и на них пытаетесь обосновать свою отрицательную оценку современного состояния ОМХ. Вы нарочно замалчиваете нашу последнюю программу, хотя знаете ее не хуже нас. «В результате достаточно длительной борьбы внутри ОМХ, совершенно отчетливо наметилась следующая программа: творчество членов ОМХ должно быть направлено на обслуживание общественно-политических задач, стоящих перед пролетарским государством в области социалистического строительства», — вот наша теперешняя платформа.
— Ах, вот как, ну хорошо, пусть так. Ваши прежние установки все же, мне кажется, я привел не бесполезно. Они напоминают вам, из чего вы выросли, на чем воспитались, на чем, наконец, вы сошлись. Укажите мне, однако, где и когда вы окончательно отреклись от этих установок?
Кто знает, может быть ОМХ собирается обслуживать общественно-политические задачи советского государства, сохраняя формализм «Бубнового Валета» и привкус мистицизма Маковца, — и попы готовы молиться за советскую республику.
— Наши дела, наши выставки доказывают ясно, что мы начали выполнять нашу новую, не бубнововалетческую, не маковскую, а омховскую программу.
— Ваши выставки? И вы решаетесь утверждать, что между вещами Куприна, Фалька, Герасимова, Франкетти, Крымова, Чернышева, Лентулова, Рождественского и прочих ваших товарищей по об единению, написанными до вхождения в ОМХ, существует такая же пропасть, как между вашими прежними установками и новой программой?
Вы считаете, что прежние вещи, которые создавались вами по теории «искусство для искусства», т. е. в разладе с жизнью, и теперешние, написанные в целях служения искусству, революции, т. е. созвучные нашей современности, чем-нибудь отличаются друг от друга?
Жерико
Плот Медузы
— Пожалуй...
— Почему так нерешительно ваше «пожалуй», вы, может быть, вспомнили, что ОМХ за последнее время декларировал другие принципы, не совсем совпадающие с установкой Ле-Феконье? Не смущайтесь, ведь мы говорим с глазу на глаз.
— Дело в том, что наш ОМХ сложился из разных групп художников...
— Да, да, я знаю: из «Бубнового Валета», Маковца и филиала «Бубнового Валета» — «Крыла». Между прочим, как вы относитесь к установке Маковца, данной этой группой, если не ошибаюсь в 1921-22 г.
— К какой установке?
«Задача нашего творчества в том, — писал тогда Маковец, — чтобы безотчетные голоса природы, поднявшиеся в высшую сферу духовной жизни, слить воедино и заключить в мощных, синтезирующих эти состояния целостных образах... Мы ни с кем не боремся, мы не создатели какого-либо очередного изма». Не считаете ли вы, что эта установка на «безотчетные голоса природы» близка к специальной «внутренней жизни» живописи, которая пятнадцать лет тому назад была принята за основу «Бубновым Валетом» и которую вы, как кажется, и теперь еще склонны считать вечной ценностью и целью художественного творчества?
— Конечно, задачи Маковца, нам, бубнововалетчикам, не чужды. Дело в том, что положение Ле-Феконье привело к так называемому беспредметному искусству и к отрицанию вообще изобразительного момента в живописи, с этим мы никогда не согласимся, с этим
мы боремся. Установка Маковца хороша тем, что не отвлекаясь окончательно от природы, в то же время оставляет свободу чувствам художника и освобождает его от ярма тенденций, от той неуклюжей агитации, которую, например, выставляет на своем знамени АХР.
— Об АХР мы поговорим в другой раз. Сейчас нас интересует ОМХ. Итак, объединение бывшего «Бубнового Валета» и Маковца произошло на почве теории «Искусство для искусства». «Бубновый Валет» пришел в ОМХ с формалистической маэстрией Ле-Феконье, Маковец с мистическими «безотчетными голосами природы», но и то и другое уводит ваше художественное творчество от нашей общественной жизни, от нашей, увы, подъотчетной разуму, действительности. Ваше творчество ведь диктуется теорией «искусство для искусства», не правда ли?
— Знаете, вы как-то упрощаете все вопросы, мы понимаем их сложнее и тоньше. Мы не возражаем, если художник интересуется современной ему действительностью, но мы требуем, в таком случае, чтобы он претворял эту действительность на свой лад, выражался на языке той художественной формы, которую он нашел. Этот язык для нас, как художников, главное.
— Я понимаю. В пример того, что форма в искусстве — главное, а идея — второстепенное, вы приводили вечную ценность яблоков Сезанна, но вот что мне хотелось бы знать, что вы подразумеваете под действительностью?
— Ну, ясно что — скажем, ту жизнь, которая проходит на наших глазах...
— Может быть ту классовую борьбу, которая в такой острой форме происходит сейчас у нас, то социалистическое строительство, которое с таким напряжением и энтузиазмом производится рабочими и трудовым крестьянством, не правда ли?
— Да, для нашего времени, конечно. — Но в каком же направлении может претворять такую действительность художник, покорный теории «искусство для искусства»? Ведь «склонность художников, живо интересующихся художествен
ным творчеством, к искусству для искусства возникает на почве безнадежного разлада их с окружающей действительностью. Скажем, что вы пришли всетаки к сознанию невозможности ограничиться формой без содержания, т. е. без идеи, но пытаетесь создать идейную живопись, прислушиваясь, по рецепту Маковца, к «безотчетным голосам природы», вы, значит, впадаете в мистицизм». «Мистицизм — тоже идея; но только темная, бесформенная, как туман, находящаяся в смертельной вражде с разумом. Мистик не прочь не только рассказать, но даже и доказать. Только рассказывает он нечто несодеянное, а в своих доказательствах берет за точку исхода отрицание здравого смысла» (Плеханов). Итак и формализм и мистицизм, легшие в основу идеологической установки ОМХ, да, впрочем и общества «4 искусства» — необходимо свидетельствуют о вашем разладе с жизнью. Совместим ли такой разлад с социалистическим строительством, составляющим эту самую действительность? Какие же вы попутчики революции, когда находитесь в разладе с революционной действительностью, обороняетесь от нее?
— Вы подтасовываете факты: берете наши прежние установки и на них пытаетесь обосновать свою отрицательную оценку современного состояния ОМХ. Вы нарочно замалчиваете нашу последнюю программу, хотя знаете ее не хуже нас. «В результате достаточно длительной борьбы внутри ОМХ, совершенно отчетливо наметилась следующая программа: творчество членов ОМХ должно быть направлено на обслуживание общественно-политических задач, стоящих перед пролетарским государством в области социалистического строительства», — вот наша теперешняя платформа.
— Ах, вот как, ну хорошо, пусть так. Ваши прежние установки все же, мне кажется, я привел не бесполезно. Они напоминают вам, из чего вы выросли, на чем воспитались, на чем, наконец, вы сошлись. Укажите мне, однако, где и когда вы окончательно отреклись от этих установок?
Кто знает, может быть ОМХ собирается обслуживать общественно-политические задачи советского государства, сохраняя формализм «Бубнового Валета» и привкус мистицизма Маковца, — и попы готовы молиться за советскую республику.
— Наши дела, наши выставки доказывают ясно, что мы начали выполнять нашу новую, не бубнововалетческую, не маковскую, а омховскую программу.
— Ваши выставки? И вы решаетесь утверждать, что между вещами Куприна, Фалька, Герасимова, Франкетти, Крымова, Чернышева, Лентулова, Рождественского и прочих ваших товарищей по об единению, написанными до вхождения в ОМХ, существует такая же пропасть, как между вашими прежними установками и новой программой?
Вы считаете, что прежние вещи, которые создавались вами по теории «искусство для искусства», т. е. в разладе с жизнью, и теперешние, написанные в целях служения искусству, революции, т. е. созвучные нашей современности, чем-нибудь отличаются друг от друга?
Жерико
Плот Медузы