мыхъ глазами молча. Только одинъ-два студента осмѣливались привѣтствовать проѣзжавшихъ. Засѣданія были закрытыя, длились отъ 19-го по 23-е. Допущены были родственники, всѣ желающіе военные, а также судейскіе. У суда постоянно собирается немедленно разсѣиваемая кучка народа.
Для того, чтобы свидѣтели изъ полиціи не могли ошибиться въ опознаваніи, придумали недурной способъ: всѣ подсудимые разсажены по особымъ мѣстамъ, при чемъ надъ мѣстомъ карточка съ крупно написанной фамиліей каждаго. Защитники замѣтили, что городовые - свидѣтели, входя въ залу, прочитывали надписи и уже тогда безошибочно лжесвидѣтельствовали, указывая на кого нужно пальцемъ. Немедленно же запротестовалъ присяжный повѣренный Мандельштамъ и кто-то другой, потребовали снятія надписей и полнаго перемѣщенія подсудимыхъ. Предсѣдатель неохотно согласился на первое, второе позволилъ только двумъ, а остальнымъ отрѣзалъ: „не считаю необходимымъ“. Вскорѣ произошелъ инцидентъ съ пр. пов. Андронниковымъ, который, на замѣчаніе предсѣдателя: „Если Вы будете еще упорно предлагать не идущіе къ дѣлу вопросы, я Васъ удалю“, поднялся и уже уходилъ, когда предсѣдатель растерянно замѣтилъ: „А какъ же останется подсудимый?“ Андронниковъ остался. Требованія защиты о занесеніи въ протоколъ инцидента съ надписями надъ подсудимыми предсѣдатель рѣзко отвергъ, говоря, что это пустяки, къ существу дѣла не относится. Несмотря на чудовищныя подчасъ противорѣчія между показаніями свидѣтелей, предсѣдатель въ высшей степени неохотно дѣлалъ между нимп очныя ставки. Все обвиненіе построено было цѣликомъ на показаніяхъ „шпиковъ“ ростовскаго охраннаго отдѣленія, которые въ обвинительномъ актѣ деликатно были названы „крестьянами“. Изъ шпіоновъ ни одинъ не явился. На вопросъ защиты, почему нѣтъ самыхъ важныхъ свидѣтелей обвиненія, предсѣдатель заявляетъ: „У насъ, вѣдь, есть ихъ письменныя показанія!“ И послѣ настойчивыхъ требованій, читаетъ отношеніе ростовскаго полиціймейстера о томъ, что свидѣтели находятся въ служебной командировкѣ! „А званіе ихъ?“ интересуется одинъ изъ защитниковъ. „Крестьяне.“ — „Какую же это такую служебную командировку могли получить эти крестьяне?“ Предсѣдатель угрюмо и упорно молчитъ.
Одинъ изъ жандармовъ случайно заявляетъ, что 14-го видѣлъ въ Таганрогѣ своего племянника, агента „охранки“, (одного изъ важныхъ свидѣтелей). „Какъ же онъ смѣлъ уѣхать?“ спрашиваетъ защита, „вѣдь, судъ тогда уже начался.“ Жандармъ мнется. „Свидѣтель — въ служебной командировкѣ,“ спѣшитъ на помощь предсѣдатель. „Ахъ, и этотъ также!“ Изъ допросовъ выясняются имена особенно усердно обвиняющихъ шпіоновъ: Наземцевъ, Курченко, Морозовъ и др. Защита (пр. пов. Гонтыревъ) упорно спрашиваетъ всѣхъ вводимыхъ городовыхъ и жандармовъ, не знаютъ ли они вышеупомянутую троицу. Тѣ отрицаютъ, при чемъ отношеніе ихъ къ защитѣ самое пренебрежительное; глазами ѣдятъ прокурора и предсѣдателя. Одному изъ нихъ защита напоминаетъ о присягѣ. Городовой теряется, онъ безпомощно смотритъ на предсѣдателя и спрашиваетъ: „Такъ можно говорить по-правдѣ, Ваше превосходительство?“ Предсѣдатель смущенно бормочетъ: „Ну да, конечно, даже должно.“ Тогда городовой заявляетъ: „Мы ихъ (т. е. Курченко, Морозова и Наземцева) хорошо знаемъ, Ваше превосходительство“. Прокуроръ медоточивымъ голосомъ поясняетъ, что такъ какъ-де охрана и наружная полиція въ разныхъ (?) вѣдомствахъ, то чины имѣютъ полное право не знать другъ друга. Кстати замѣтить, весьма возможно, что не явившіеся шпіоны были командированы именно въ Таганрогъ, такъ какъ ихъ появилось во время суда небывалое количество, и, благодаря ихъ указаніямъ, кое-кто изъ явившихся изъ Ростова поднадзорныхъ были немедленно же высланы обратно. Нѣсколько лицъ, занимающихъ видное общественное положеніе, являлись въ свое время къ жандармамъ, желая дать показанія въ пользу арестованныхъ, такъ какъ они видѣли, что хватали безъ разбора и людей непричастныхъ. Жандармерія отказалась записать ихъ показанія. Какъ составлялось обвиненіе, видно изъ слѣдующихъ примѣровъ. Въ виду разнорѣчія въ показаніи одного свидѣтеля ему читаютъ его прежнее показаніе. „Когда вы говорили правду — тогда или теперь?“ — „И тогда, и теперь.“ ?!?!... Защита замѣчаетъ, что прежнее показаніе изложено очень литературно: тамъ сказано : „вышеупомянутые интеллигенты собирались на конспиративной квартирѣ, дѣлали выборки изъ революціонныхъ брошюръ для прокламацій и вообще готовили себя къ практической революціонной дѣятельности“... Что такое интеллигентъ, конспиративной ?... добивается защита. „Тилигенъ, коспирантивный“... бормочетъ свидѣтель, „не знаю“. — „Да вы понимаете, что вамъ прочли?“ — „Нѣтъ“. — „Это ваше показаніе. Зачѣмъ же вы его подписали ?“ — „Потому что я боюсь всякихъ судовъ и полиціи!“ ... А показаніе было очень важное. Прокуроръ требовалъ смерти для Розаліи Локерманъ, которая была арестована черезъ 5 дней послѣ 2 марта на основаніи показанія, что она, придя на другой день послѣ демонстра
ціи къ тюрьмѣ, будто бы кричала черезъ ограду заключеннымъ: „А славно мы вчера прошли по Садовой. Полиціи досталось. А приставу Антонову влетѣло такъ, что онъ не выживетъ.“
На этомъ прокуроръ строилъ обвиненіе въ главномъ руководительствѣ и подстрекательствѣ 1 къ насильственнымъ дѣйствіямъ. На судѣ свидѣтель заявилъ, что фраза была такая: „Мы отлично видѣли, какъ вчера шли по Садовой“... и т. д. Это было уже нѣчто другое. Локерманъ оправдали. Но какова обосновка обвиненія? Далѣе. Какой-то городовой заявляетъ, что толпа бросала камни разныхъ размѣровъ и показываетъ руками величину. Пр. пов. Севастьяновъ заявляетъ, что ему, какъ ростовскому гласному и члену мостовой комиссіи извѣстно, что въ данномъ мѣстѣ мостовая состоитъ изъ равныхъ по величинѣ кубиковъ, плотно залитыхъ цементомъ, такъ что разобрать ее невозможно, а тротуары сплошь асфальтовые. Городовой бормочетъ что-то. Рядомъ вопросовъ тотъ-же Севастьяновъ доказываетъ, что приставъ, который будто-бы былъ на Садовой и все видѣлъ, на самомъ дѣлѣ спрятался въ переулокъ, гдѣ спряталъ свою полицейскую фуражку подъ шинель, боясь избіенія. „Я весь Ростовъ призову въ свидѣтели“, восклицаетъ приставъ. Но его трусость и лживость такъ доказаны, что даже предсѣдатель не можетъ не усмѣхнуться криво. Тотъ фактъ, что прокуроръ, видимо, былъ мало заинтересованъ въ дѣлѣ, обвинялъ вяло и т. п., внушалъ всѣмъ тяжелую увѣренность, что приговоръ предрѣшенъ и засѣданіе — только форма, только комедія. Онъ требовалъ смерти для Брайловскаго, Куксина, Колоскова и для дѣвицъ: Нагель, Логачевой и Локерманъ. Главнымъ дѣйствующимъ лицомъ былъ предсѣдатель, который такъ и сыпалъ статьями, примѣчаніями и совершенно подавлялъ судей, видимо взятыхъ „отъ сохи“ офицеровъ, которые не осмѣлились сдѣлать ни одного вопроса за всѣ 4 дня, и сидѣли, точно муміи. Однако, очевидно, для нихъ именно пустилъ прокуроръ въ послѣдней рѣчи перлы полицейскаго краснорѣчія. Онъ говорилъ, что свидѣтели, съ одной стороны, это агенты и чины полиціи, жандармы, пристава, словомъ, „слуги государевы“, которымъ должно вѣрить уже въ силу самаго ихъ положенія, какъ охранителей порядка и спокойствія, а со стороны бунтовщиковъ — свидѣтели личности неблагонамѣренныя и неблагонадежныя, изъ коихъ многіе уже обвинялись въ политическихъ проискахъ; что бунтовщики шли противъ самодержавія, которое изъ маленькой Москвы создало громадную могучую Имперію (тутъ была экскурсія въ книгу Иловайскаго), что они хотѣли ниспровергнуть весь общественный и государственный строй и т. д. Предсѣдатель велъ дѣло не слишкомъ рѣзко, хотя часто обрывалъ. Изъ защиты первымъ говорилъ Мандельштамъ, рѣчь котораго была, по отзывамъ, лучшей въ этомъ процессѣ. Защищалъ Брайловскаго. Онъ отрицалъ единство воли и единство дѣйствій подсудимыхъ; съ юридической стороны доказывалъ нелѣпость того, что .„стальнымъ обручемъ охватили въ одно цѣлое всѣхъ подсудимыхъ“, требовалъ точныхъ доказательствъ того, что каждое данное лицо участвовало, и притомъ по соглашенію, доказывалъ, что подсудимыхъ нахватали безъ разбору и насильственно соединили въ одномъ дѣлѣ. Упомянувши въ частности о Брайловскомъ, Мандельштамъ съ глубокимъ воодушевленіемъ обратился къ судьямъ - старикамъ, указывая на то, какая честная, славная молодежь сидитъ на скамьѣ подсудимыхъ, ожидая, быть можетъ, смерти. Въ этотъ моментъ раздались рыданія въ залѣ, прокуроръ замигалъ глазами, а предсѣдатель пустилъ даже крокодилову слезу, закрывая лицо платкомъ. Андронниковъ, который долженъ былъ говорить слѣдующимъ, сильно смущенный, сказалъ нѣсколько словъ, не могъ говорить дальше и сѣлъ. Раппъ, защищавшій рабочаго Василенко, объяснялъ психологію русскаго рабочаго, страдающаго отъ „чудовищнаго гнета, который прессомъ выдавливаетъ изъ него всѣ соки“, объяснялъ, почему соціалдемократическое ученіе такъ живо и страстно воспринимается русскимъ рабочимъ, объяснялъ сущность основныхъ положеній соціалдемократіи и, ссылаясь на Германію, заявилъ, что соціалдемократическое движеніе есть явленіе, которое у насъ давятъ и преслѣдуютъ, какъ это было и въ другихъ мѣстахъ, но которому суждено уже скоро, на законномъ основаніи, открыто и смѣло войти въ русскую жизнь; что не нужно преслѣдовать за то, что уже скоро станетъ явленіемъ естественнымъ и законнымъ. Предсѣдатель нѣсколько разъ прерывалъ его. Ратнеръ и Гонтыревъ (послѣдній особенно блестяще), остановившись на фактахъ, разбивали свидѣтельскія показанія шпіоновъ. Въ послѣдній день суда первымъ снова говорилъ Мандельштамъ, замѣнившій Андронникова, который вчера не имѣлъ возможности сказать свою рѣчь. Онъ оправдывалъ Брайловскаго отъ обвиненія въ подстрекательствѣ къ насилію, такъ какъ Брайловскій, по показаніямъ самихъ шпіоновъ, воздерживалъ толпу отъ необдуманной выходки, говоря: „не бейте ни полиціи, ни кого другого, но если на васъ нападутъ — защищайтесь“. Изъ словъ Мандельштама
1 Доказанное подстрекательство обусловливало смертную казнь.
Для того, чтобы свидѣтели изъ полиціи не могли ошибиться въ опознаваніи, придумали недурной способъ: всѣ подсудимые разсажены по особымъ мѣстамъ, при чемъ надъ мѣстомъ карточка съ крупно написанной фамиліей каждаго. Защитники замѣтили, что городовые - свидѣтели, входя въ залу, прочитывали надписи и уже тогда безошибочно лжесвидѣтельствовали, указывая на кого нужно пальцемъ. Немедленно же запротестовалъ присяжный повѣренный Мандельштамъ и кто-то другой, потребовали снятія надписей и полнаго перемѣщенія подсудимыхъ. Предсѣдатель неохотно согласился на первое, второе позволилъ только двумъ, а остальнымъ отрѣзалъ: „не считаю необходимымъ“. Вскорѣ произошелъ инцидентъ съ пр. пов. Андронниковымъ, который, на замѣчаніе предсѣдателя: „Если Вы будете еще упорно предлагать не идущіе къ дѣлу вопросы, я Васъ удалю“, поднялся и уже уходилъ, когда предсѣдатель растерянно замѣтилъ: „А какъ же останется подсудимый?“ Андронниковъ остался. Требованія защиты о занесеніи въ протоколъ инцидента съ надписями надъ подсудимыми предсѣдатель рѣзко отвергъ, говоря, что это пустяки, къ существу дѣла не относится. Несмотря на чудовищныя подчасъ противорѣчія между показаніями свидѣтелей, предсѣдатель въ высшей степени неохотно дѣлалъ между нимп очныя ставки. Все обвиненіе построено было цѣликомъ на показаніяхъ „шпиковъ“ ростовскаго охраннаго отдѣленія, которые въ обвинительномъ актѣ деликатно были названы „крестьянами“. Изъ шпіоновъ ни одинъ не явился. На вопросъ защиты, почему нѣтъ самыхъ важныхъ свидѣтелей обвиненія, предсѣдатель заявляетъ: „У насъ, вѣдь, есть ихъ письменныя показанія!“ И послѣ настойчивыхъ требованій, читаетъ отношеніе ростовскаго полиціймейстера о томъ, что свидѣтели находятся въ служебной командировкѣ! „А званіе ихъ?“ интересуется одинъ изъ защитниковъ. „Крестьяне.“ — „Какую же это такую служебную командировку могли получить эти крестьяне?“ Предсѣдатель угрюмо и упорно молчитъ.
Одинъ изъ жандармовъ случайно заявляетъ, что 14-го видѣлъ въ Таганрогѣ своего племянника, агента „охранки“, (одного изъ важныхъ свидѣтелей). „Какъ же онъ смѣлъ уѣхать?“ спрашиваетъ защита, „вѣдь, судъ тогда уже начался.“ Жандармъ мнется. „Свидѣтель — въ служебной командировкѣ,“ спѣшитъ на помощь предсѣдатель. „Ахъ, и этотъ также!“ Изъ допросовъ выясняются имена особенно усердно обвиняющихъ шпіоновъ: Наземцевъ, Курченко, Морозовъ и др. Защита (пр. пов. Гонтыревъ) упорно спрашиваетъ всѣхъ вводимыхъ городовыхъ и жандармовъ, не знаютъ ли они вышеупомянутую троицу. Тѣ отрицаютъ, при чемъ отношеніе ихъ къ защитѣ самое пренебрежительное; глазами ѣдятъ прокурора и предсѣдателя. Одному изъ нихъ защита напоминаетъ о присягѣ. Городовой теряется, онъ безпомощно смотритъ на предсѣдателя и спрашиваетъ: „Такъ можно говорить по-правдѣ, Ваше превосходительство?“ Предсѣдатель смущенно бормочетъ: „Ну да, конечно, даже должно.“ Тогда городовой заявляетъ: „Мы ихъ (т. е. Курченко, Морозова и Наземцева) хорошо знаемъ, Ваше превосходительство“. Прокуроръ медоточивымъ голосомъ поясняетъ, что такъ какъ-де охрана и наружная полиція въ разныхъ (?) вѣдомствахъ, то чины имѣютъ полное право не знать другъ друга. Кстати замѣтить, весьма возможно, что не явившіеся шпіоны были командированы именно въ Таганрогъ, такъ какъ ихъ появилось во время суда небывалое количество, и, благодаря ихъ указаніямъ, кое-кто изъ явившихся изъ Ростова поднадзорныхъ были немедленно же высланы обратно. Нѣсколько лицъ, занимающихъ видное общественное положеніе, являлись въ свое время къ жандармамъ, желая дать показанія въ пользу арестованныхъ, такъ какъ они видѣли, что хватали безъ разбора и людей непричастныхъ. Жандармерія отказалась записать ихъ показанія. Какъ составлялось обвиненіе, видно изъ слѣдующихъ примѣровъ. Въ виду разнорѣчія въ показаніи одного свидѣтеля ему читаютъ его прежнее показаніе. „Когда вы говорили правду — тогда или теперь?“ — „И тогда, и теперь.“ ?!?!... Защита замѣчаетъ, что прежнее показаніе изложено очень литературно: тамъ сказано : „вышеупомянутые интеллигенты собирались на конспиративной квартирѣ, дѣлали выборки изъ революціонныхъ брошюръ для прокламацій и вообще готовили себя къ практической революціонной дѣятельности“... Что такое интеллигентъ, конспиративной ?... добивается защита. „Тилигенъ, коспирантивный“... бормочетъ свидѣтель, „не знаю“. — „Да вы понимаете, что вамъ прочли?“ — „Нѣтъ“. — „Это ваше показаніе. Зачѣмъ же вы его подписали ?“ — „Потому что я боюсь всякихъ судовъ и полиціи!“ ... А показаніе было очень важное. Прокуроръ требовалъ смерти для Розаліи Локерманъ, которая была арестована черезъ 5 дней послѣ 2 марта на основаніи показанія, что она, придя на другой день послѣ демонстра
ціи къ тюрьмѣ, будто бы кричала черезъ ограду заключеннымъ: „А славно мы вчера прошли по Садовой. Полиціи досталось. А приставу Антонову влетѣло такъ, что онъ не выживетъ.“
На этомъ прокуроръ строилъ обвиненіе въ главномъ руководительствѣ и подстрекательствѣ 1 къ насильственнымъ дѣйствіямъ. На судѣ свидѣтель заявилъ, что фраза была такая: „Мы отлично видѣли, какъ вчера шли по Садовой“... и т. д. Это было уже нѣчто другое. Локерманъ оправдали. Но какова обосновка обвиненія? Далѣе. Какой-то городовой заявляетъ, что толпа бросала камни разныхъ размѣровъ и показываетъ руками величину. Пр. пов. Севастьяновъ заявляетъ, что ему, какъ ростовскому гласному и члену мостовой комиссіи извѣстно, что въ данномъ мѣстѣ мостовая состоитъ изъ равныхъ по величинѣ кубиковъ, плотно залитыхъ цементомъ, такъ что разобрать ее невозможно, а тротуары сплошь асфальтовые. Городовой бормочетъ что-то. Рядомъ вопросовъ тотъ-же Севастьяновъ доказываетъ, что приставъ, который будто-бы былъ на Садовой и все видѣлъ, на самомъ дѣлѣ спрятался въ переулокъ, гдѣ спряталъ свою полицейскую фуражку подъ шинель, боясь избіенія. „Я весь Ростовъ призову въ свидѣтели“, восклицаетъ приставъ. Но его трусость и лживость такъ доказаны, что даже предсѣдатель не можетъ не усмѣхнуться криво. Тотъ фактъ, что прокуроръ, видимо, былъ мало заинтересованъ въ дѣлѣ, обвинялъ вяло и т. п., внушалъ всѣмъ тяжелую увѣренность, что приговоръ предрѣшенъ и засѣданіе — только форма, только комедія. Онъ требовалъ смерти для Брайловскаго, Куксина, Колоскова и для дѣвицъ: Нагель, Логачевой и Локерманъ. Главнымъ дѣйствующимъ лицомъ былъ предсѣдатель, который такъ и сыпалъ статьями, примѣчаніями и совершенно подавлялъ судей, видимо взятыхъ „отъ сохи“ офицеровъ, которые не осмѣлились сдѣлать ни одного вопроса за всѣ 4 дня, и сидѣли, точно муміи. Однако, очевидно, для нихъ именно пустилъ прокуроръ въ послѣдней рѣчи перлы полицейскаго краснорѣчія. Онъ говорилъ, что свидѣтели, съ одной стороны, это агенты и чины полиціи, жандармы, пристава, словомъ, „слуги государевы“, которымъ должно вѣрить уже въ силу самаго ихъ положенія, какъ охранителей порядка и спокойствія, а со стороны бунтовщиковъ — свидѣтели личности неблагонамѣренныя и неблагонадежныя, изъ коихъ многіе уже обвинялись въ политическихъ проискахъ; что бунтовщики шли противъ самодержавія, которое изъ маленькой Москвы создало громадную могучую Имперію (тутъ была экскурсія въ книгу Иловайскаго), что они хотѣли ниспровергнуть весь общественный и государственный строй и т. д. Предсѣдатель велъ дѣло не слишкомъ рѣзко, хотя часто обрывалъ. Изъ защиты первымъ говорилъ Мандельштамъ, рѣчь котораго была, по отзывамъ, лучшей въ этомъ процессѣ. Защищалъ Брайловскаго. Онъ отрицалъ единство воли и единство дѣйствій подсудимыхъ; съ юридической стороны доказывалъ нелѣпость того, что .„стальнымъ обручемъ охватили въ одно цѣлое всѣхъ подсудимыхъ“, требовалъ точныхъ доказательствъ того, что каждое данное лицо участвовало, и притомъ по соглашенію, доказывалъ, что подсудимыхъ нахватали безъ разбору и насильственно соединили въ одномъ дѣлѣ. Упомянувши въ частности о Брайловскомъ, Мандельштамъ съ глубокимъ воодушевленіемъ обратился къ судьямъ - старикамъ, указывая на то, какая честная, славная молодежь сидитъ на скамьѣ подсудимыхъ, ожидая, быть можетъ, смерти. Въ этотъ моментъ раздались рыданія въ залѣ, прокуроръ замигалъ глазами, а предсѣдатель пустилъ даже крокодилову слезу, закрывая лицо платкомъ. Андронниковъ, который долженъ былъ говорить слѣдующимъ, сильно смущенный, сказалъ нѣсколько словъ, не могъ говорить дальше и сѣлъ. Раппъ, защищавшій рабочаго Василенко, объяснялъ психологію русскаго рабочаго, страдающаго отъ „чудовищнаго гнета, который прессомъ выдавливаетъ изъ него всѣ соки“, объяснялъ, почему соціалдемократическое ученіе такъ живо и страстно воспринимается русскимъ рабочимъ, объяснялъ сущность основныхъ положеній соціалдемократіи и, ссылаясь на Германію, заявилъ, что соціалдемократическое движеніе есть явленіе, которое у насъ давятъ и преслѣдуютъ, какъ это было и въ другихъ мѣстахъ, но которому суждено уже скоро, на законномъ основаніи, открыто и смѣло войти въ русскую жизнь; что не нужно преслѣдовать за то, что уже скоро станетъ явленіемъ естественнымъ и законнымъ. Предсѣдатель нѣсколько разъ прерывалъ его. Ратнеръ и Гонтыревъ (послѣдній особенно блестяще), остановившись на фактахъ, разбивали свидѣтельскія показанія шпіоновъ. Въ послѣдній день суда первымъ снова говорилъ Мандельштамъ, замѣнившій Андронникова, который вчера не имѣлъ возможности сказать свою рѣчь. Онъ оправдывалъ Брайловскаго отъ обвиненія въ подстрекательствѣ къ насилію, такъ какъ Брайловскій, по показаніямъ самихъ шпіоновъ, воздерживалъ толпу отъ необдуманной выходки, говоря: „не бейте ни полиціи, ни кого другого, но если на васъ нападутъ — защищайтесь“. Изъ словъ Мандельштама
1 Доказанное подстрекательство обусловливало смертную казнь.