только какъ писатель, но и какъ общественный дѣятель въ тѣсномъ смыслѣ. Его публицистическая дѣятельность, въ качествѣ автора писемъ о „голодномъ годѣ“, имѣла непосредственное практическое значеніе. Его участіе въ дѣлѣ мультанскихъ вотяковъ, которое онъ такъ побѣдоносно провелъ въ борьбѣ съ судебными властями, есть, быть можетъ, самый блестящій въ нашей новѣйшей исторіи примѣръ свободнаго частнаго почина въ легальной борьбѣ съ творимой именемъ закона неправдой. Еще недавно Короленко имѣлъ честность отвѣтить на постыдно-полицейскую, осложненную оффиціальнымъ подлогомъ отмѣну избранія Максима Горькаго въ почетные академики мотивированнымъ выходомъ изъ числа академиковъ. Исторія русскаго освобожденія тѣсно переплетается съ исторіей русской литературы. И однимъ изъ яркихъ доказательствъ этой тѣсной связи, которая не можетъ быть упразднена никакимъ гнетомъ и не должна быть искусственно замыкаема ни въ какія спеціальныя формы, является вся жизнь и дѣятельность В. Г. Короленко. Посвященная, въ значительной мѣрѣ, провинціи и ея невзгодамъ, она никогда не терялась въ мелочахъ и пустякахъ безмысленнаго культурничества и пѣнкоснимательства; освѣщаемая широкими общими идеями, она никогда не приносила въ жертву отвлеченностямъ живыхъ болей и насущныхъ нуждъ русской дѣйствительности. Въ этой правдивой жизненности, которой проникнута вся дѣятельность В. Г. Короленки, заключается его обаяніе и заслуга, по достоинству отмѣченныя независимымъ русскимъ обществомъ въ день 15-го іюля. * *
Обращаемъ вниманіе читателей на возмутительные факты истязанія политическихъ въ петербургскомъ „Крестѣ“ устанавливаемые подлинными письмами ниже печатаемыми. Такихъ вещей, какія произошли недавно въ Домѣ Предварительнаго Заключенія (см. „Освобожденіе“ № 2 (26), и въ Крестѣ, до гг. Муравьева и Стремоухова еще не было.
* * *
Въ № 2 (26) „Освобожденія“ напечатана корреспонденція изъ Полтавы о дѣлѣ Кіяшки и Нарвы, доведенныхъ истязаніями до сознанія въ убійствѣ неубитаго человѣка. Дѣло по жалобѣ Нарвы на истязателя Потуданскаго — какъ сообщаетъ нашъ полтавскій корреспондентъ — до сихъ поръ остается безъ движенія. Жалоба находится у прокурора Харьковской Судебной Палаты. . . . Но, недѣли двѣ спустя послѣ подачи потерпѣвшимъ жалобы, въ „Полтавскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ“ (часть оффиц.) отъ 27-го октября 1902 года напечатана благодарность полтавскаго губернатора старшему городовому Потуданскому „за усердіе и находчивость при производствѣ дознаній. . . .“
Истязаніе заключенныхъ въ петербургской тюрьмѣ.
I.
Въ петербургскихъ тюрьмахъ совершены новыя злодѣяпія. Въ Петербургѣ, на Выборгской, за красными стѣнами мрачнаго тюремнаго зданія, жестоко избиты по приказу высшихъ чиновниковъ министерства юстиціи нѣсколько десятковъ политическихъ заключенныхъ. Около 80-ти человѣкъ было передъ тѣмъ переведено въ эту тюрьму (такъ называемый „Крестъ“) пзъ Дома Предварительнаго Заключенія, гдѣ 1-го мая произведена была маленькая манифестація и гдѣ послѣ того продолжалось среди заключенныхъ возбужденное состояніе.1 Есть всѣ основанія предполагать, что переведены они были именно съ тѣмъ, чтобы ихъ тамъ избить, что представлялось, повидимому, неудобнымъ сдѣлать въ Домѣ Предварительнаго Заключенія, имѣющемъ слишкомъ много связей съ живымъ міромъ ; возможно, что и администрація „Дома“ оказалась неподходящею для роли исполнителя такого рода порученій. На вопросъ одного изъ заключенныхъ, для чего ихъ перевели, — одинъ тюремный служитель заявилъ: „для укрощенія . Начальникъ „Креста“, человѣкъ сравнительно гуманный, былъ только-что передъ этимъ переведенъ на другую должность, и въ отправленіе его обязанностей вступилъ его помощникъ. При прежнемъ начальникѣ
1 См. „Освобожденіе“ № 2 (26).
заключенные широко пользовались молчаливо предоставленнымъ имъ правомъ переговариваться между собою черезъ окна. Съ перемѣною начальства за переговоры послѣдовали безъ всякихъ предупрежденій кары: нѣсколько человѣкъ были отправлены въ карцеръ. Вызванное этимъ среди товарищей наказанныхъ негодованіе выразилось криками и стуками въ двери камеръ. За этимъ послѣдовала дикая, звѣрская расправа. Конвойнымъ надзирателямъ приказано было избить безсильныхъ и безоружныхъ людей. За точностью выполненія этого приказанія наблюдала „комиссія“, съ участіемъ представителя высшей тюремной администраціи, а также тюремнаго священника. Приказаніе было выполнено съ отмѣннымъ успѣхомъ: били кулаками и ногами, били въ лицо, въ животъ, въ спину, тащили за волосы, потомъ скрутили веревками и бросили въ грязный и холодный подвалъ. Чтобы удары были чувствительнѣе, сдирали пиджаки и разрывали рубашки. Утромъ надъ избитыми былъ произведенъ судъ, по приговору котораго они были заключены въ тюремную тюрьму — темный карцеръ, безъ всякой лежанки. Такъ отправляетъ русское самодержавіе свое застѣночное правосудіе. . . .
Изъ письма одного заключеннаго въ одиночной тюрьмѣ :
„... Пришлось пережить самые ужасные моменты и состоянія. Это было, оказывается, „усмиреніе бунта“ политическихъ заключенныхъ въ СПБ. одиночной тюрьмѣ. Дѣло происходило 11-го іюня, вечеромъ и ночью. Что было до этого, въ чемъ состояли, собственно, преступныя дѣянія сидѣвшихъ разобщенно по камерамъ подслѣдственныхъ, побудившія начальника тюрьмы прибѣгнуть къ этой дикой расправѣ съ одиночниками, мнѣ, тоже одиночкѣ, сказать трудно. Извѣстно только, что, гдѣ была возможность разговаривать другъ съ другомъ черезъ открытыя окна, заключенные, при желаніи, этою возможностью пользовались. Но дѣло сейчасъ не въ поводахъ, каковы бы они ни были. Въ концѣ 7-го часа въ галлереѣ послышался стукъ въ двери изъ камеръ и сейчасъ же затѣмъ чей-то раздирающій крикъ. Можно было догадаться, что кого-то изъ заключенныхъ ведутъ изъ камеры. Куда? ... Въ карцеръ? . . . Стукъ въ двери усилился. Я тоже началъ стучать, думая, что это ведетъ къ прекращенію чего-то ужаснаго, творимаго въ галлереѣ. И крики стали повторяться, какіе-то нечеловѣческіе крики.... Это былъ ревъ, стопы, вопль. . . . Дошла очередь и до меня. За дверью слышу: „№ *** тоже стучалъ. . . .“ — и дверь распахивается. Я оказываюсь передъ дюжиною конвойныхъ надзирателей. Впрочемъ, я не знаю, можетъ быть, ихъ было больше, потому что, какъ только я двинулся изъ камеры, вся эта ватага бросилась на меня и начала бить. . . . Нѣсколько ударовъ въ лицо совершенно ошеломили меня. Я закрылъ лицо руками. Помню, что я отчаянно закричалъ. Я плакалъ, спрашивалъ подъ ударами: „За что? Зачѣмъ бить? . . .“ Въ двери камеръ все стучали. Весь путь съ одной изъ верхнихъ галлерей до подвальнаго помѣщенія тюрьмы пришлось пройти сквозь строй изъ этихъ озвѣрѣвшихъ дикарей. Внизу предо мною промелькнула группа лицъ. Тамъ стояли начальникъ тюрьмы и нѣсколько его помощниковъ, тюремный инспекторъ. Всѣ они наблюдали за точностью работы своей команды. Зачѣмъ-то торчала здѣсь полу-испуганная, полу-любопытствующая физіономія тюремнаго священника (другіе замѣтили — съ крестомъ въ рукахъ). Когда начальнику кричали: „Зачѣмъ бьютъ?“ — онъ грубо заявлялъ: „Никто васъ не бьетъ“. (Что значило это наглое отрицаніе? . . .) Втолкнули въ маленькую дверь, ведущую въ подвальный этажъ, и на лѣстницѣ снова начали бить усиленно, рвать за волосы. . . . Наконецъ, бросили на пыльный кирпичный полъ. Тамъ въ разныхъ мѣстахъ, я увидѣлъ, валялась уже не одна безпомощная жертва побоища. . . . Такъ вотъ что означали они, эти крики, которые слышалъ я, пока былъ въ камерѣ. И мой нечеловѣческій вопль слышали „товарищи“, очередь которыхъ наступила немного послѣ. . . . Черезъ каждыя 3—4 минуты сначала издали доносился раздирающій крикъ, потомъ ближе, ближе и, наконецъ, на этой ужасной лѣсенкѣ въ подвалъ вполнѣ явственно тѣ-же вопли, тѣ-же жалобы: „Зачѣмъ бить?... Вѣдь, я же не сопротивляюсь.... Ужъ лучше бы убили. . . .“ Мы встрѣчали новыхъ молча, безропотно.... Мы были избиты, связаны по рукамъ и по ногамъ.... Внизу набралось 22 человѣка, лучше сказать — 22 тѣла. Цифра точная, потому что насъ не стѣснялись, нѣсколько разъ принимались считать насъ и все сбивались со счета въ этомъ мрачномъ помѣщеніи, загроможденномъ водопроводпыми трубами. Слабый свѣтъ проникалъ черезъ маленькое окно. Избитые были разбросаны по разнымъ угламъ, и, дѣйствительно, ихъ не легко было „собрать“. (Кромѣ насъ, еще пять человѣкъ были сразу помѣщены въ карцеры, и, говорятъ, были еще избитые и оставленные въ камерахъ. Двухъ-трехъ пришлось помѣстить прямо въ больницу.) Въ такомъ видѣ мы должны были пролежать съ 7 часовъ вечера до 10-ти утра. Было холодно, особенно на разсвѣтѣ. Тянулъ сквозной вѣтеръ. Вытаскивали изъ камеръ въ однѣхъ рубашкахъ. ... У иныхъ рубашки были изорваны въ клочья. Били иныхъ ногами еще въ камерахъ. . . . Ужасъ. . . .
Обращаемъ вниманіе читателей на возмутительные факты истязанія политическихъ въ петербургскомъ „Крестѣ“ устанавливаемые подлинными письмами ниже печатаемыми. Такихъ вещей, какія произошли недавно въ Домѣ Предварительнаго Заключенія (см. „Освобожденіе“ № 2 (26), и въ Крестѣ, до гг. Муравьева и Стремоухова еще не было.
* * *
Въ № 2 (26) „Освобожденія“ напечатана корреспонденція изъ Полтавы о дѣлѣ Кіяшки и Нарвы, доведенныхъ истязаніями до сознанія въ убійствѣ неубитаго человѣка. Дѣло по жалобѣ Нарвы на истязателя Потуданскаго — какъ сообщаетъ нашъ полтавскій корреспондентъ — до сихъ поръ остается безъ движенія. Жалоба находится у прокурора Харьковской Судебной Палаты. . . . Но, недѣли двѣ спустя послѣ подачи потерпѣвшимъ жалобы, въ „Полтавскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ“ (часть оффиц.) отъ 27-го октября 1902 года напечатана благодарность полтавскаго губернатора старшему городовому Потуданскому „за усердіе и находчивость при производствѣ дознаній. . . .“
Истязаніе заключенныхъ въ петербургской тюрьмѣ.
I.
Въ петербургскихъ тюрьмахъ совершены новыя злодѣяпія. Въ Петербургѣ, на Выборгской, за красными стѣнами мрачнаго тюремнаго зданія, жестоко избиты по приказу высшихъ чиновниковъ министерства юстиціи нѣсколько десятковъ политическихъ заключенныхъ. Около 80-ти человѣкъ было передъ тѣмъ переведено въ эту тюрьму (такъ называемый „Крестъ“) пзъ Дома Предварительнаго Заключенія, гдѣ 1-го мая произведена была маленькая манифестація и гдѣ послѣ того продолжалось среди заключенныхъ возбужденное состояніе.1 Есть всѣ основанія предполагать, что переведены они были именно съ тѣмъ, чтобы ихъ тамъ избить, что представлялось, повидимому, неудобнымъ сдѣлать въ Домѣ Предварительнаго Заключенія, имѣющемъ слишкомъ много связей съ живымъ міромъ ; возможно, что и администрація „Дома“ оказалась неподходящею для роли исполнителя такого рода порученій. На вопросъ одного изъ заключенныхъ, для чего ихъ перевели, — одинъ тюремный служитель заявилъ: „для укрощенія . Начальникъ „Креста“, человѣкъ сравнительно гуманный, былъ только-что передъ этимъ переведенъ на другую должность, и въ отправленіе его обязанностей вступилъ его помощникъ. При прежнемъ начальникѣ
1 См. „Освобожденіе“ № 2 (26).
заключенные широко пользовались молчаливо предоставленнымъ имъ правомъ переговариваться между собою черезъ окна. Съ перемѣною начальства за переговоры послѣдовали безъ всякихъ предупрежденій кары: нѣсколько человѣкъ были отправлены въ карцеръ. Вызванное этимъ среди товарищей наказанныхъ негодованіе выразилось криками и стуками въ двери камеръ. За этимъ послѣдовала дикая, звѣрская расправа. Конвойнымъ надзирателямъ приказано было избить безсильныхъ и безоружныхъ людей. За точностью выполненія этого приказанія наблюдала „комиссія“, съ участіемъ представителя высшей тюремной администраціи, а также тюремнаго священника. Приказаніе было выполнено съ отмѣннымъ успѣхомъ: били кулаками и ногами, били въ лицо, въ животъ, въ спину, тащили за волосы, потомъ скрутили веревками и бросили въ грязный и холодный подвалъ. Чтобы удары были чувствительнѣе, сдирали пиджаки и разрывали рубашки. Утромъ надъ избитыми былъ произведенъ судъ, по приговору котораго они были заключены въ тюремную тюрьму — темный карцеръ, безъ всякой лежанки. Такъ отправляетъ русское самодержавіе свое застѣночное правосудіе. . . .
Изъ письма одного заключеннаго въ одиночной тюрьмѣ :
„... Пришлось пережить самые ужасные моменты и состоянія. Это было, оказывается, „усмиреніе бунта“ политическихъ заключенныхъ въ СПБ. одиночной тюрьмѣ. Дѣло происходило 11-го іюня, вечеромъ и ночью. Что было до этого, въ чемъ состояли, собственно, преступныя дѣянія сидѣвшихъ разобщенно по камерамъ подслѣдственныхъ, побудившія начальника тюрьмы прибѣгнуть къ этой дикой расправѣ съ одиночниками, мнѣ, тоже одиночкѣ, сказать трудно. Извѣстно только, что, гдѣ была возможность разговаривать другъ съ другомъ черезъ открытыя окна, заключенные, при желаніи, этою возможностью пользовались. Но дѣло сейчасъ не въ поводахъ, каковы бы они ни были. Въ концѣ 7-го часа въ галлереѣ послышался стукъ въ двери изъ камеръ и сейчасъ же затѣмъ чей-то раздирающій крикъ. Можно было догадаться, что кого-то изъ заключенныхъ ведутъ изъ камеры. Куда? ... Въ карцеръ? . . . Стукъ въ двери усилился. Я тоже началъ стучать, думая, что это ведетъ къ прекращенію чего-то ужаснаго, творимаго въ галлереѣ. И крики стали повторяться, какіе-то нечеловѣческіе крики.... Это былъ ревъ, стопы, вопль. . . . Дошла очередь и до меня. За дверью слышу: „№ *** тоже стучалъ. . . .“ — и дверь распахивается. Я оказываюсь передъ дюжиною конвойныхъ надзирателей. Впрочемъ, я не знаю, можетъ быть, ихъ было больше, потому что, какъ только я двинулся изъ камеры, вся эта ватага бросилась на меня и начала бить. . . . Нѣсколько ударовъ въ лицо совершенно ошеломили меня. Я закрылъ лицо руками. Помню, что я отчаянно закричалъ. Я плакалъ, спрашивалъ подъ ударами: „За что? Зачѣмъ бить? . . .“ Въ двери камеръ все стучали. Весь путь съ одной изъ верхнихъ галлерей до подвальнаго помѣщенія тюрьмы пришлось пройти сквозь строй изъ этихъ озвѣрѣвшихъ дикарей. Внизу предо мною промелькнула группа лицъ. Тамъ стояли начальникъ тюрьмы и нѣсколько его помощниковъ, тюремный инспекторъ. Всѣ они наблюдали за точностью работы своей команды. Зачѣмъ-то торчала здѣсь полу-испуганная, полу-любопытствующая физіономія тюремнаго священника (другіе замѣтили — съ крестомъ въ рукахъ). Когда начальнику кричали: „Зачѣмъ бьютъ?“ — онъ грубо заявлялъ: „Никто васъ не бьетъ“. (Что значило это наглое отрицаніе? . . .) Втолкнули въ маленькую дверь, ведущую въ подвальный этажъ, и на лѣстницѣ снова начали бить усиленно, рвать за волосы. . . . Наконецъ, бросили на пыльный кирпичный полъ. Тамъ въ разныхъ мѣстахъ, я увидѣлъ, валялась уже не одна безпомощная жертва побоища. . . . Такъ вотъ что означали они, эти крики, которые слышалъ я, пока былъ въ камерѣ. И мой нечеловѣческій вопль слышали „товарищи“, очередь которыхъ наступила немного послѣ. . . . Черезъ каждыя 3—4 минуты сначала издали доносился раздирающій крикъ, потомъ ближе, ближе и, наконецъ, на этой ужасной лѣсенкѣ въ подвалъ вполнѣ явственно тѣ-же вопли, тѣ-же жалобы: „Зачѣмъ бить?... Вѣдь, я же не сопротивляюсь.... Ужъ лучше бы убили. . . .“ Мы встрѣчали новыхъ молча, безропотно.... Мы были избиты, связаны по рукамъ и по ногамъ.... Внизу набралось 22 человѣка, лучше сказать — 22 тѣла. Цифра точная, потому что насъ не стѣснялись, нѣсколько разъ принимались считать насъ и все сбивались со счета въ этомъ мрачномъ помѣщеніи, загроможденномъ водопроводпыми трубами. Слабый свѣтъ проникалъ черезъ маленькое окно. Избитые были разбросаны по разнымъ угламъ, и, дѣйствительно, ихъ не легко было „собрать“. (Кромѣ насъ, еще пять человѣкъ были сразу помѣщены въ карцеры, и, говорятъ, были еще избитые и оставленные въ камерахъ. Двухъ-трехъ пришлось помѣстить прямо въ больницу.) Въ такомъ видѣ мы должны были пролежать съ 7 часовъ вечера до 10-ти утра. Было холодно, особенно на разсвѣтѣ. Тянулъ сквозной вѣтеръ. Вытаскивали изъ камеръ въ однѣхъ рубашкахъ. ... У иныхъ рубашки были изорваны въ клочья. Били иныхъ ногами еще въ камерахъ. . . . Ужасъ. . . .