Попытки разговаривать здѣсь вызывали угрозы и площадную брань со стороны какого-то старшаго, должно быть, стараго фельдфебеля. О нашемъ душевномъ состояніи — въ общемъ, думаю оно у всѣхъ насъ было сходнымъ — суди, какъ умѣешь. Было бы долго списывать это, да и къ чему? ... Я казался себѣ въ тѣ моменты унизительно жалкимъ и слабымъ передъ осязательно обнаруженнымъ грубымъ могуществомъ темной силы, когда никто и ничто не могло насъ вырвать отсюда, изъ этого ада, и даже, вѣдь, никто изъ людей не зналъ, конечно, о насъ. Ахъ, какое мучительное сознаніе — сознаніе совершеннаго безсилія передъ вопіющимъ издѣвательствомъ надъ человѣкомъ. . . . Рано утромъ, когда должны были начаться работы внизу, по устройству еще сотни новыхъ камеръ, насъ, связанныхъ. стали переносить на другія мѣста. ... Въ 10 часовъ началась церемонія. Каждаго приводили передъ лицо трибунала тюремнаго начальства — и тамъ объявлялся приговоръ : недѣля карцера (Имѣешь понятіе? — Это голыя стѣны, полъ, маленькое окно вверху, пища — хлѣбъ и вода) и лишеніе свиданій съ родными на болѣе или менѣе продолжительные сроки — должно быть, въ связи съ тяжестью побоевъ и продолжительностью срока, необходимаго для исчезновенія знаковъ. ... И вотъ потянулись дни карцера.... Усмиреніе, надо думать, получилось полное— Довольно. . . . Позволь не продолжать. . . .“
II.
Намъ доставлено слѣдующее прошеніе П. Ф. Чеботарева г. министру юстиціи съ приложеннымъ къ нему письмомъ сына г. Че
ботарева: 1
Его Высокопревосходительству, г. Министру Юстиціи.
Отставного коллежскаго регистратора Петра Федорова Чеботарева. Прошеніе.
Изъ прилагаемаго письма видно, что въ среду, 11 іюня, учинена дикая расправа тюремною администраціей надъ политическими заключенными въ одиночныхъ камерахъ Выборгской тюрьмы. Въ четвергъ, 12 іюня, въ жандармскомъ управленіи мнѣ разрѣшено съ сыномъ свиданіе. Это подтверждаетъ, что его не было въ спискѣ кричавшихъ, которыхъ требовалось проучить.
13-го исправляющій должность начальника тюрьмы, котораго мнѣ и другимъ просителямъ пришлось ожидать около 3 часовъ, заявилъ, что мой сынъ на цѣлый мѣсяцъ лишенъ имъ свиданія, посаженъ въ карцеръ, и, затѣмъ, отъ поведенія сына будетъ зависѣть. чтобы поскорѣе избавиться отъ карцера и получить свиданіе.
16-го въ томъ же жандармскомъ управленіи товарищъ прокурора Горбовскій, который ведетъ дѣло сына и который 12-го разрѣшилъ мнѣ свиданіе, сказалъ, что не можетъ ничѣмъ пособить мнѣ, и посовѣтовалъ обратиться къ прокурору Окружного Суда. Вмѣсто прокурора я съ женою сына отправился въ тюрьму, гдѣ тотъ же начальникъ тюрьмы разрѣшилъ, своею властью, свиданіе мнѣ на полчаса въ присутствіи офицера, а женѣ было дозволено свиданіе, когда сына вели обратно въ камеру.
20-го, въ пятницу, тѣмъ же начальникомъ тюрьмы, своею властью, разрѣшено сыну продолжительное свиданіе съ женою.
Получивъ письмо отъ сына, который никогда меня не обманывалъ, и котораго въ дѣтствѣ никто никогда не смѣлъ тронуть пальцемъ, я ужаснулся и не повѣрилъ бы никогда, что надъ нимъ совершены такія безчеловѣчныя истязанія, если бы мнѣ сообщилъ объ этомъ кто-нибудь другой, а не 25-лѣтній мой сынъ.
Въ субботу, 21-го іюня, прокуроръ Окружного Суда, прочитавъ письмо, усумнился въ правдивости сообщенныхъ фактовъ — и при мнѣ спрашивалъ по телефону: „Былъ ли сынъ въ спискѣ кричавшихъ?“ Ему отвѣтили изъ тюрьмы, что не было. При мнѣ онъ отдалъ приказъ по телефону освободить сына отъ наказанія: возвратить ему столъ и табуретъ и дозволить свиданія, т. е. разрѣшалось то, что было дозволено начальникомъ тюрьмы 16-го числа. Всетаки онъ посовѣтовалъ мнѣ отправиться къ начальнику главнаго тюремнаго управленія. Тамъ меня принялъ его помощникъ, который, какъ я узналъ изъ его же словъ и изъ другихъ вѣрнѣйшихъ источниковъ, руководилъ возстановленіемъ порядка въ тюрьмѣ. Онъ посовѣтовалъ мнѣ прійти во вторникъ, 24-го, когда можно будетъ застать начальника, которому онъ доложитъ письмо сына.
24-го опять принялъ меня этотъ добрый и любезный чиновникъ, который сообщилъ мнѣ слѣдующее: „Вчера, въ понедѣльникъ, я былъ у Вашего сына съ врачемъ,. который освидѣтельствовалъ его самымъ тщательнымъ образомъ и не нашелъ никакихъ признаковъ побоевъ, причиненныхъ ему 11-го числа.“ Потомъ онъ пожалѣлъ, что сынъ мой попалъ въ такую исторію, быть можетъ, и невинно, и даже вызвался помочь сыну, чрезъ кого слѣдуетъ, чтобы его поскорѣе освободили. Отъ всего этого я отказался и заявилъ ему, что я и сынъ скорѣе перенесли бы годичное тюремное заключеніе, а не побои тюремщиковъ.
1 Мы получили еще одно письмо рабочаго, избитаго въ „Крестѣ“. Письмо это цѣликомъ подтверждаетъ другія сообщенія. Ред. „Осв.“
Начальникъ главнаго тюремнаго управленія много говорилъ мнѣ о необходимости крутыхъ мѣръ, говорилъ, какъ часто въ общей свалкѣ, страдаютъ невинные; что ему очень жаль моего сына, но что онъ ничего не можетъ подѣлать, потому что усмиреніе бунта политическихъ совершалось, по его приказанію, его помощникомъ, который долженъ былъ видѣть и слышать, что тамъ происходило, и не долженъ былъ допускать беззаконій, и что онъ вчера произвелъ дознаніе въ тюрьмѣ по моей жалобѣ, а врачъ освидѣтельствовалъ сына. При этомъ онъ добавилъ, что эти безпорядки и усмиреніе ихъ извѣстны министру юстиціи, что недавно такимъ же образомъ усмирялись безпорядки и въ Домѣ Предварительнаго Заключенія.
Итакъ, мнѣ, провинціалу, пріѣхавшему съ Кавказа, пришлось обратиться съ жалобою на тюремную администрацію, дозволившую избіеніе несчастныхъ заключенныхъ, къ тремъ должностнымъ лицамъ, изъ которыхъ одинъ даже руководилъ этою дикою расправою, а два другіе поручали ему отнестись къ безпорядкамъ безъ послабленія, съ надлежащею строгостью. Всѣ они трое не допускаютъ, чтобы мучимый живой организмъ заявлялъ чѣмъ-нибудь о своихъ страданіяхъ, протестовалъ противъ насилія самымъ невиннымъ образомъ.
Убѣдиться, что все написанное въ письмѣ сына — истина, можно, спросивъ всѣхъ 39 политическихъ заключенныхъ въ Выборгской тюрьмѣ и еще 30, переведенныхъ туда же до 11 іюня изъ Дома Предварительнаго Заключенія. Если кто изъ нихъ освобожденъ уже, то адресы освобожденныхъ хорошо извѣстны губернскому жандармскому управленію.
На основаніи всего изложеннаго имѣю честь просить Ваше Высокопревосходительство дать ходъ настоящему дѣлу и привлечь къ уголовной отвѣтственности за учиненныя беззаконія какъ тѣхъ, которые были виновниками истязанія, такъ и тѣхъ, кто допустилъ таковыя.
Свидѣтели, которые могутъ подтвердить сообщенное сыномъ, политпческіе заключенные въ Выборгской тюрьмѣ: 1. Шрейдеръ, литераторъ, кандидатъ правъ, не сидѣлъ въ карцерѣ: 2. Добромысловъ, учитель, былъ избитъ и сидѣлъ въ карцерѣ; 3. Чикмаровъ, рабочій, былъ страшно избитъ и сидѣлъ въ карцерѣ, и 4. Гуковскій, литераторъ, сотрудникъ журнала „Русскаго Богатства“, также былъ избитъ и сидѣлъ въ карцерѣ. О послѣдующемъ прошу не оставить извѣстить меня по мѣсту моего постояннаго жительства: Кубанской Области, Ейскаго отдѣла въ хуторѣ Юрта станицы Старощербиновской. По случаю болѣзни и моего сильнаго нравственнаго страданія я поторопился уѣхать за границу, не успѣвъ подать просьбу лично въ Петербургъ, порѣшивъ послать ее почтою изъ-за границы.
20/7 іюля 1903 г., Карлсбадъ. Петръ Федоровъ Чеботаревъ. Приложеніе. Письмо сына, студента Технологическаго Института, Леонида Чеботарева отъ 20 іюня 1903 г.
Дорогой папа! Не хватило у меня духу сказать тебѣ на первомъ же свиданіи, что со мной, и почему я былъ похожъ на мертвеца. Хотѣлъ разсказать все на 2-мъ свиданіи. Но лучше писать — всего разсказать не дадутъ. Начну съ самаго начала и буду говорить одну голую правду. Недѣли три тому назадъ къ 39 человѣкамъ въ нашемъ корпусѣ присоединили еще 30 изъ Дома Предварительнаго Заключенія, по случаю какихъ-то тамъ безпорядковъ. Народу стало больше и размѣщены гуще. Стали переговариваться черезъ окна. Надзиратели сначала намъ замѣчаній никакихъ не дѣлали. Потомъ стали говорить, что переговариваться можно, но не слишкомъ громко. Разговоры начинались часовъ съ 7 вечера, когда уголовныхъ уводили со двора, и продолжались до 10 час., чтобы не мѣшать спать уголовнымъ, по предложенію самихъ же политическихъ. Каждый день появлялся начальникъ и проходилъ или безмолвно или замѣчалъ, что слишкомъ шумъ большой или что пора уже спать. Однажды онъ заходилъ ко всѣмъ намъ въ камеры и говорилъ, что слишкомъ большой шумъ на дворѣ и просилъ быть потише. Говорилъ, что не желаетъ принимать крутыхъ мѣръ, но ни слова не было о томъ, что мы не имѣемъ права вовсе переговариваться. Не знаю, что отвѣчали ему другіе, а я попросилъ его обратить вниманіе на наше положеніе: дѣлать нечего, книгъ, писемъ не передаютъ уже три недѣли, и просилъ его очень похлопотать насчетъ книгъ и сообщилъ, что Ліена три недѣли тому назадъ передала (таковыя) въ жандармское управленіе, и директоръ Техн. Инст. тоже послалъ, и все не передаютъ. Онъ обѣщалъ поговорить по телефону, но все безъ результата. На послѣднемъ допросѣ меня обѣщали скоро выпустить, а пока переслать книги. Доктора меня освидѣтельствовали и нашли, что тюрьма вредна. Наконецъ, книги получены. Цѣлые дни я сидѣлъ за „теоретической химіей“ и „термодинамикой“. Разговоры продолжались, но я почти никакого участія не принималъ, откликался лишь, если меня настойчиво спрашивали, такъ что вызывалъ даже этимъ нареканіе. Не говорилъ потому лишь, что было неинтересно и знакомыхъ не было, былъ
II.
Намъ доставлено слѣдующее прошеніе П. Ф. Чеботарева г. министру юстиціи съ приложеннымъ къ нему письмомъ сына г. Че
ботарева: 1
Его Высокопревосходительству, г. Министру Юстиціи.
Отставного коллежскаго регистратора Петра Федорова Чеботарева. Прошеніе.
Изъ прилагаемаго письма видно, что въ среду, 11 іюня, учинена дикая расправа тюремною администраціей надъ политическими заключенными въ одиночныхъ камерахъ Выборгской тюрьмы. Въ четвергъ, 12 іюня, въ жандармскомъ управленіи мнѣ разрѣшено съ сыномъ свиданіе. Это подтверждаетъ, что его не было въ спискѣ кричавшихъ, которыхъ требовалось проучить.
13-го исправляющій должность начальника тюрьмы, котораго мнѣ и другимъ просителямъ пришлось ожидать около 3 часовъ, заявилъ, что мой сынъ на цѣлый мѣсяцъ лишенъ имъ свиданія, посаженъ въ карцеръ, и, затѣмъ, отъ поведенія сына будетъ зависѣть. чтобы поскорѣе избавиться отъ карцера и получить свиданіе.
16-го въ томъ же жандармскомъ управленіи товарищъ прокурора Горбовскій, который ведетъ дѣло сына и который 12-го разрѣшилъ мнѣ свиданіе, сказалъ, что не можетъ ничѣмъ пособить мнѣ, и посовѣтовалъ обратиться къ прокурору Окружного Суда. Вмѣсто прокурора я съ женою сына отправился въ тюрьму, гдѣ тотъ же начальникъ тюрьмы разрѣшилъ, своею властью, свиданіе мнѣ на полчаса въ присутствіи офицера, а женѣ было дозволено свиданіе, когда сына вели обратно въ камеру.
20-го, въ пятницу, тѣмъ же начальникомъ тюрьмы, своею властью, разрѣшено сыну продолжительное свиданіе съ женою.
Получивъ письмо отъ сына, который никогда меня не обманывалъ, и котораго въ дѣтствѣ никто никогда не смѣлъ тронуть пальцемъ, я ужаснулся и не повѣрилъ бы никогда, что надъ нимъ совершены такія безчеловѣчныя истязанія, если бы мнѣ сообщилъ объ этомъ кто-нибудь другой, а не 25-лѣтній мой сынъ.
Въ субботу, 21-го іюня, прокуроръ Окружного Суда, прочитавъ письмо, усумнился въ правдивости сообщенныхъ фактовъ — и при мнѣ спрашивалъ по телефону: „Былъ ли сынъ въ спискѣ кричавшихъ?“ Ему отвѣтили изъ тюрьмы, что не было. При мнѣ онъ отдалъ приказъ по телефону освободить сына отъ наказанія: возвратить ему столъ и табуретъ и дозволить свиданія, т. е. разрѣшалось то, что было дозволено начальникомъ тюрьмы 16-го числа. Всетаки онъ посовѣтовалъ мнѣ отправиться къ начальнику главнаго тюремнаго управленія. Тамъ меня принялъ его помощникъ, который, какъ я узналъ изъ его же словъ и изъ другихъ вѣрнѣйшихъ источниковъ, руководилъ возстановленіемъ порядка въ тюрьмѣ. Онъ посовѣтовалъ мнѣ прійти во вторникъ, 24-го, когда можно будетъ застать начальника, которому онъ доложитъ письмо сына.
24-го опять принялъ меня этотъ добрый и любезный чиновникъ, который сообщилъ мнѣ слѣдующее: „Вчера, въ понедѣльникъ, я былъ у Вашего сына съ врачемъ,. который освидѣтельствовалъ его самымъ тщательнымъ образомъ и не нашелъ никакихъ признаковъ побоевъ, причиненныхъ ему 11-го числа.“ Потомъ онъ пожалѣлъ, что сынъ мой попалъ въ такую исторію, быть можетъ, и невинно, и даже вызвался помочь сыну, чрезъ кого слѣдуетъ, чтобы его поскорѣе освободили. Отъ всего этого я отказался и заявилъ ему, что я и сынъ скорѣе перенесли бы годичное тюремное заключеніе, а не побои тюремщиковъ.
1 Мы получили еще одно письмо рабочаго, избитаго въ „Крестѣ“. Письмо это цѣликомъ подтверждаетъ другія сообщенія. Ред. „Осв.“
Начальникъ главнаго тюремнаго управленія много говорилъ мнѣ о необходимости крутыхъ мѣръ, говорилъ, какъ часто въ общей свалкѣ, страдаютъ невинные; что ему очень жаль моего сына, но что онъ ничего не можетъ подѣлать, потому что усмиреніе бунта политическихъ совершалось, по его приказанію, его помощникомъ, который долженъ былъ видѣть и слышать, что тамъ происходило, и не долженъ былъ допускать беззаконій, и что онъ вчера произвелъ дознаніе въ тюрьмѣ по моей жалобѣ, а врачъ освидѣтельствовалъ сына. При этомъ онъ добавилъ, что эти безпорядки и усмиреніе ихъ извѣстны министру юстиціи, что недавно такимъ же образомъ усмирялись безпорядки и въ Домѣ Предварительнаго Заключенія.
Итакъ, мнѣ, провинціалу, пріѣхавшему съ Кавказа, пришлось обратиться съ жалобою на тюремную администрацію, дозволившую избіеніе несчастныхъ заключенныхъ, къ тремъ должностнымъ лицамъ, изъ которыхъ одинъ даже руководилъ этою дикою расправою, а два другіе поручали ему отнестись къ безпорядкамъ безъ послабленія, съ надлежащею строгостью. Всѣ они трое не допускаютъ, чтобы мучимый живой организмъ заявлялъ чѣмъ-нибудь о своихъ страданіяхъ, протестовалъ противъ насилія самымъ невиннымъ образомъ.
Убѣдиться, что все написанное въ письмѣ сына — истина, можно, спросивъ всѣхъ 39 политическихъ заключенныхъ въ Выборгской тюрьмѣ и еще 30, переведенныхъ туда же до 11 іюня изъ Дома Предварительнаго Заключенія. Если кто изъ нихъ освобожденъ уже, то адресы освобожденныхъ хорошо извѣстны губернскому жандармскому управленію.
На основаніи всего изложеннаго имѣю честь просить Ваше Высокопревосходительство дать ходъ настоящему дѣлу и привлечь къ уголовной отвѣтственности за учиненныя беззаконія какъ тѣхъ, которые были виновниками истязанія, такъ и тѣхъ, кто допустилъ таковыя.
Свидѣтели, которые могутъ подтвердить сообщенное сыномъ, политпческіе заключенные въ Выборгской тюрьмѣ: 1. Шрейдеръ, литераторъ, кандидатъ правъ, не сидѣлъ въ карцерѣ: 2. Добромысловъ, учитель, былъ избитъ и сидѣлъ въ карцерѣ; 3. Чикмаровъ, рабочій, былъ страшно избитъ и сидѣлъ въ карцерѣ, и 4. Гуковскій, литераторъ, сотрудникъ журнала „Русскаго Богатства“, также былъ избитъ и сидѣлъ въ карцерѣ. О послѣдующемъ прошу не оставить извѣстить меня по мѣсту моего постояннаго жительства: Кубанской Области, Ейскаго отдѣла въ хуторѣ Юрта станицы Старощербиновской. По случаю болѣзни и моего сильнаго нравственнаго страданія я поторопился уѣхать за границу, не успѣвъ подать просьбу лично въ Петербургъ, порѣшивъ послать ее почтою изъ-за границы.
20/7 іюля 1903 г., Карлсбадъ. Петръ Федоровъ Чеботаревъ. Приложеніе. Письмо сына, студента Технологическаго Института, Леонида Чеботарева отъ 20 іюня 1903 г.
Дорогой папа! Не хватило у меня духу сказать тебѣ на первомъ же свиданіи, что со мной, и почему я былъ похожъ на мертвеца. Хотѣлъ разсказать все на 2-мъ свиданіи. Но лучше писать — всего разсказать не дадутъ. Начну съ самаго начала и буду говорить одну голую правду. Недѣли три тому назадъ къ 39 человѣкамъ въ нашемъ корпусѣ присоединили еще 30 изъ Дома Предварительнаго Заключенія, по случаю какихъ-то тамъ безпорядковъ. Народу стало больше и размѣщены гуще. Стали переговариваться черезъ окна. Надзиратели сначала намъ замѣчаній никакихъ не дѣлали. Потомъ стали говорить, что переговариваться можно, но не слишкомъ громко. Разговоры начинались часовъ съ 7 вечера, когда уголовныхъ уводили со двора, и продолжались до 10 час., чтобы не мѣшать спать уголовнымъ, по предложенію самихъ же политическихъ. Каждый день появлялся начальникъ и проходилъ или безмолвно или замѣчалъ, что слишкомъ шумъ большой или что пора уже спать. Однажды онъ заходилъ ко всѣмъ намъ въ камеры и говорилъ, что слишкомъ большой шумъ на дворѣ и просилъ быть потише. Говорилъ, что не желаетъ принимать крутыхъ мѣръ, но ни слова не было о томъ, что мы не имѣемъ права вовсе переговариваться. Не знаю, что отвѣчали ему другіе, а я попросилъ его обратить вниманіе на наше положеніе: дѣлать нечего, книгъ, писемъ не передаютъ уже три недѣли, и просилъ его очень похлопотать насчетъ книгъ и сообщилъ, что Ліена три недѣли тому назадъ передала (таковыя) въ жандармское управленіе, и директоръ Техн. Инст. тоже послалъ, и все не передаютъ. Онъ обѣщалъ поговорить по телефону, но все безъ результата. На послѣднемъ допросѣ меня обѣщали скоро выпустить, а пока переслать книги. Доктора меня освидѣтельствовали и нашли, что тюрьма вредна. Наконецъ, книги получены. Цѣлые дни я сидѣлъ за „теоретической химіей“ и „термодинамикой“. Разговоры продолжались, но я почти никакого участія не принималъ, откликался лишь, если меня настойчиво спрашивали, такъ что вызывалъ даже этимъ нареканіе. Не говорилъ потому лишь, что было неинтересно и знакомыхъ не было, былъ