Какъ бы мы ни относились къ подобнымъ взглядамъ, какъ бы мало они насъ ни удовлетворяли въ нравственномъ отношеніи, нельзя не признать, что фактически общественная жизнь опредѣляется настроеніями и вкусами этой широкой обывательской массы, а не требованіями круговъ, спеціально занятыхъ общественной и политической дѣятельностью. И если бы самодержавіе дѣйствительно сумѣло удовлетворить непритязательныя требованія обывателя, если бы оно могло обезпечить ему спокойное и прочное существованіе, связанное съ извѣстнымъ минимальнымъ пользованіемъ культурными благами, его дѣло было бы надолго выиграно; „злонамѣренные агитаторы , каковыми являются у насъ всѣ, думающіе не только о себѣ, но и о своемъ ближнемъ, оставались бы постоянно въ меньшинствѣ, и разъ установленная общественно-политическая машина, съ безконтрольной олигархіей наверху и съ забытой, скромной и беззвучно-тихой массой внизу, спокойно работала бы своимъ заведеннымъ порядкомъ.
Самодержавіе отлично понимаетъ это соотношеніе вещей. Оно ясно сознаетъ, что сила инерціи, любовь къ порядку, къ привычному мирному теченію жизни, какова бы она ни была, есть единственный якорь, за который оно можетъ удержаться. И если бы оно дѣйствительно могло за него ухватиться — оно было бы спасено. Но это-то и невозможно. Это казалось еще возможнымъ въ 80-е годы, когда общество, утомленное прошлыми бурями и пораженное трагической смертью Государя, помогшаго ему вступить на путь культуры и закона, дало себя на время загипнотизировать гробовой тишиной, водворенною торжествующей реакціей. Порядокъ и спокойствіе были возстановлены. Правда, въ основѣ этого порядка лежала полнѣйшая правовая анархія, грубѣйшій произволъ власти, внесенный въ русское общество „положеніемъ о государственной охранѣ . Но общество вѣрило, что это нужно въ интересахъ порядка, что это беззаконіе есть исключительное и временное явленіе, необходимое для подавленія смуты и, тѣмъ самымъ, для обезпеченія культурныхъ пріобрѣтеній прошлаго царствованія. Само правительство торжественно подтверждало это устами монарха. Историческій документъ, носящій названіе : „Указъ Правительствующему Сенату отъ 4 октября 1881 г., при которомъ объявлено положеніе о государственной охранѣ 14-го августа 1881 г.“, говоритъ: „Незыблемость основныхъ началъ великихъ преобразованій минувшаго царствованія, а равно правильное и спокойное дѣйствіе учрежденій, на твердомъ основаніи общихъ законовъ установленное, составляютъ наиболѣе прочный залогъ благоденствія и преуспѣянія дорогого нашего отечества. Мы не могли, однако же, не признать, что прискорбныя событія и смута въ государствѣ вызываютъ печальную необходимость допустить на время чрезвычайныя мѣры преходящаго свойства для водворенія полнаго спокойствія и для искорененія крамолы. Наше вниманіе, равнымъ образомъ, было обращено и на то, чтобы временныя исключительныя мѣры соотвѣтствовали дѣйствительной потребности охраненія порядка и не подвергали излишнему отягощенію законные интересы вѣрнаго престолу населенія, несомнѣнно искренно желающаго содѣйствовать сохраненію спокойствія и порядка . 1
Читая эти слова, не вѣришь своимъ глазамъ: они звучатъ, какъ фантастическая сказка — до того они стали для насъ „забытыми словами . Поистинѣ 22 года тому назадъ, въ разгаръ реакціи, указъ о введеніи усиленной охраны, напустившій на Россію бичи и скорпіоны, выражался безконечно либеральнѣе, чѣмъ послѣднее нынѣшнее царское обращеніе къ народу въ манифестѣ 26 февраля, провозглашенномъ нѣкоторыми, съ позволенія сказать, публицистами „началомъ новой эры . О „незыблемости основныхъ началъ великихъ преобразованій говорятъ, въ минуту наплыва мужества, только „Русскія Вѣдомости , но зато „чрезвычайныя мѣры преходящаго свойства , введенныя въ силу „печальной необходимости , давно уже распространились на всю Россію, потеряли свой „чрезвычайный и „преходящій характеръ и стали обычной атмосферой всей нашей жизни, едва ли не „исконнымъ началомъ русскаго быта . Временная борьба съ „кучкой тайныхъ злоумышленниковъ , ссылкой на которую правительство оправдывало передъ русскимъ обществомъ введеніе стѣснительныхъ военныхъ порядковъ въ нѣкорыхъ мѣстностяхъ имперіи, давно уже смѣнилась войной со всей Россіей — войной, которой, съ точки зрѣнія правительства, не предвидится конца.
И, въ самомъ дѣлѣ, самодержавіе давно уже стало гражданской войной — Bürgerkrieg in Permanenz. Даже того внѣшняго порядка, во имя котораго губятся и заглушаются всѣ свѣжіе ростки національной жизни и который все же могъ бы быть привлекательнымъ для обывателя, того порядка, который сводится къ полицейскому идеалу „тишины и спокойствія , правительство уже не можетъ дать. И легко понять почему.
Какъ бы непритязательно ни было общество, какъ бы мало ни были развиты въ немъ привычка къ самодѣятельности и самоопредѣленію, интересъ къ политической жизни, — въ извѣстномъ минимумѣ удовлетворенія культурныхъ потребностей оно необходимо нуждается въ силу своей природы, въ силу насущнѣйшихъ жизненныхъ потребностей. Безъ народнаго образованія, безъ земскаго самоуправленія, безъ притока интеллигентныхъ силъ въ народъ, безъ упорядоченности юридическихъ отношеній не можетъ обойтись никакое общество, вышедшее изъ райскаго состоянія первобытной дикости; не можетъ обойтись и русское общество, съ его развитою экономической жизнью, съ его глубокими духовными запросами. Но все это фактически несовмѣстимо съ самодержавіемъ, ибо каждый шагъ впередъ усиливаетъ антагонизмъ между обществомъ и правительствомъ; всему этому самодержавіе изъ инстинкта самосохраненія объявило непримиримую войну — и естественно, что общество, въ силу, по меньшей мѣрѣ, столь же правомѣрнаго инстинкта самосохраненія, никогда не сдастся и будетъ вести войну до тѣхъ поръ, пока не уничтожитъ своего врага; ибо въ борьбѣ между правительствомъ и обществомъ смѣщено можетъ быть только первое, а потому побѣдить можетъ только второе. Но до этого исхода война не прекратится.
Въ этой войнѣ давно уже забыто различіе между „кучкой злонамѣренныхъ агитаторовъ и „мирнымъ населеніемъ . Все нечиновное, все стремящееся жить не по указкѣ власти, имѣющее свои собственные, начальствомъ не предусмотрѣнные интересы и потребности, — все это самодержавіе считаетъ своимъ врагомъ, со всѣмъ этимъ оно ведетъ ожесточенную войну, которая, какъ всякая война, не стѣсняется въ средствахъ. Всякое проявленіе недовольства — будетъ ли то недовольство студентовъ университетскимъ начальствомъ, или недовольство рабочихъ условіями труда, или недовольство земства губернаторомъ, или недовольство литератора цензоромъ, или, наконецъ, недовольство обывателя частнымъ приставомъ — съ необходимостью пріобрѣтаетъ въ сознаніи какъ правительства, такъ и населенія характеръ борьбы противъ самодержавія. Самодержавіе со всею силою своего авторитета и своей политической власти выступаетъ противъ недовольныхъ, отождествляетъ себя со всякимъ злоупотребленіемъ, всякой нелѣпостью и тяготою существующаго порядка вещей — и тѣмъ самымъ превращаетъ каждый вопросъ русской жизни въ вопросъ о своемъ существованіи.
Приблизительно съ начала нынѣшняго вѣка, съ 1900—1901 г., съ выстрѣловъ Карповича и Валмашева, гражданская война въ полномъ ходу, не затихая почти ни на минуту. Россія оффиціальная и Россія народная вооружаются, конспирируютъ, агитируютъ и сражаются одна съ другой. Война ведется на всѣ фронты: голодающее крестьянство, просыпающійся рабочій классъ, окрыленная горячими надеждами интеллигентная молодежь, защищающее насущные интересы родины мѣстное самоуправленіе — все это, въ силу необходимости, прямо или косвенно возстаетъ на самодержавіе, и отъ всего этого самодержавіе отстрѣливается всѣми способами: пулями, розгами, висѣлицами, Сибирью, полицейскимъ надзоромъ, „зубатовщиной , еврейскими погромами.
Правительство старается всѣми силами скрыть отъ общества эту войну, увѣрить его, что по-прежнему „на Шипкѣ все спокойно . Аресты, обыски, административныя ссылки, система шпіонажа, охватывающая въ ширь и въ глубь всю Россію и дающая полное право утверждать, что вся страна находится подъ надзоромъ полиціи,1 — весь этотъ общій фонъ русской политической жизни вообще скрытъ отъ взоровъ общества. Массовыя явленія, какъ демонстраціи, стачки, безпорядки, погромы и пр., правительство въ послѣдніе годы принуждено оглашать — и это уже характерный симптомъ, что война разростается и властно нарушаетъ оффиціальную тишину общественной жизни, — однако оно не только искажаетъ при этомъ ихъ характеръ, но и старается, по возможности, умалить ихъ размѣры и значеніе. Благодаря этому, обыватель, ограниченный горизонтомъ мѣстной жизни и живущій текущими заботами, можетъ еще до извѣстной степени пребывать въ иллюзіи, что окружающая жизнь идетъ своимъ обычнымъ мирнымъ ходомъ. Эта иллюзія позволяетъ ограниченнымъ и невдумчивымъ людямъ — о лицемѣрахъ мы здѣсь не говоримъ — досадливо открещиваться, какъ отъ „скандала , отъ всякаго, даже самаго умѣреннаго и продиктованнаго желаніемъ мира, вмѣшательства въ эту губительную гражданскую войну, и эта же иллюзія подчасъ отнимаетъ мужество и подтачиваетъ энергію стойкихъ и искреннихъ защитниковъ родной страны. Не мѣшаетъ поэтому подвести маленькую хронику общеизвѣстныхъ, но слишкомъ легко забываемыхъ событій хотя бы самаго послѣдняго времени, свидѣтельствующихъ объ атмосферѣ крови, волненій и анархіи, въ которой мы живемъ.
Три политическихъ убійства — Боголѣпова, Сипягина и Богдановича — и шесть покушеній — на Побѣдоносцева, Трепова, Новицкаго, ф.-Валя, Оболенскаго и Голицына — въ продолженіе двухъ
1 Собраніе узаконеній 1881 г. № 91.
1 Ср. рядъ статей въ „Освобожденіи : „Россія подъ надзоромъ полиціи .
Самодержавіе отлично понимаетъ это соотношеніе вещей. Оно ясно сознаетъ, что сила инерціи, любовь къ порядку, къ привычному мирному теченію жизни, какова бы она ни была, есть единственный якорь, за который оно можетъ удержаться. И если бы оно дѣйствительно могло за него ухватиться — оно было бы спасено. Но это-то и невозможно. Это казалось еще возможнымъ въ 80-е годы, когда общество, утомленное прошлыми бурями и пораженное трагической смертью Государя, помогшаго ему вступить на путь культуры и закона, дало себя на время загипнотизировать гробовой тишиной, водворенною торжествующей реакціей. Порядокъ и спокойствіе были возстановлены. Правда, въ основѣ этого порядка лежала полнѣйшая правовая анархія, грубѣйшій произволъ власти, внесенный въ русское общество „положеніемъ о государственной охранѣ . Но общество вѣрило, что это нужно въ интересахъ порядка, что это беззаконіе есть исключительное и временное явленіе, необходимое для подавленія смуты и, тѣмъ самымъ, для обезпеченія культурныхъ пріобрѣтеній прошлаго царствованія. Само правительство торжественно подтверждало это устами монарха. Историческій документъ, носящій названіе : „Указъ Правительствующему Сенату отъ 4 октября 1881 г., при которомъ объявлено положеніе о государственной охранѣ 14-го августа 1881 г.“, говоритъ: „Незыблемость основныхъ началъ великихъ преобразованій минувшаго царствованія, а равно правильное и спокойное дѣйствіе учрежденій, на твердомъ основаніи общихъ законовъ установленное, составляютъ наиболѣе прочный залогъ благоденствія и преуспѣянія дорогого нашего отечества. Мы не могли, однако же, не признать, что прискорбныя событія и смута въ государствѣ вызываютъ печальную необходимость допустить на время чрезвычайныя мѣры преходящаго свойства для водворенія полнаго спокойствія и для искорененія крамолы. Наше вниманіе, равнымъ образомъ, было обращено и на то, чтобы временныя исключительныя мѣры соотвѣтствовали дѣйствительной потребности охраненія порядка и не подвергали излишнему отягощенію законные интересы вѣрнаго престолу населенія, несомнѣнно искренно желающаго содѣйствовать сохраненію спокойствія и порядка . 1
Читая эти слова, не вѣришь своимъ глазамъ: они звучатъ, какъ фантастическая сказка — до того они стали для насъ „забытыми словами . Поистинѣ 22 года тому назадъ, въ разгаръ реакціи, указъ о введеніи усиленной охраны, напустившій на Россію бичи и скорпіоны, выражался безконечно либеральнѣе, чѣмъ послѣднее нынѣшнее царское обращеніе къ народу въ манифестѣ 26 февраля, провозглашенномъ нѣкоторыми, съ позволенія сказать, публицистами „началомъ новой эры . О „незыблемости основныхъ началъ великихъ преобразованій говорятъ, въ минуту наплыва мужества, только „Русскія Вѣдомости , но зато „чрезвычайныя мѣры преходящаго свойства , введенныя въ силу „печальной необходимости , давно уже распространились на всю Россію, потеряли свой „чрезвычайный и „преходящій характеръ и стали обычной атмосферой всей нашей жизни, едва ли не „исконнымъ началомъ русскаго быта . Временная борьба съ „кучкой тайныхъ злоумышленниковъ , ссылкой на которую правительство оправдывало передъ русскимъ обществомъ введеніе стѣснительныхъ военныхъ порядковъ въ нѣкорыхъ мѣстностяхъ имперіи, давно уже смѣнилась войной со всей Россіей — войной, которой, съ точки зрѣнія правительства, не предвидится конца.
И, въ самомъ дѣлѣ, самодержавіе давно уже стало гражданской войной — Bürgerkrieg in Permanenz. Даже того внѣшняго порядка, во имя котораго губятся и заглушаются всѣ свѣжіе ростки національной жизни и который все же могъ бы быть привлекательнымъ для обывателя, того порядка, который сводится къ полицейскому идеалу „тишины и спокойствія , правительство уже не можетъ дать. И легко понять почему.
Какъ бы непритязательно ни было общество, какъ бы мало ни были развиты въ немъ привычка къ самодѣятельности и самоопредѣленію, интересъ къ политической жизни, — въ извѣстномъ минимумѣ удовлетворенія культурныхъ потребностей оно необходимо нуждается въ силу своей природы, въ силу насущнѣйшихъ жизненныхъ потребностей. Безъ народнаго образованія, безъ земскаго самоуправленія, безъ притока интеллигентныхъ силъ въ народъ, безъ упорядоченности юридическихъ отношеній не можетъ обойтись никакое общество, вышедшее изъ райскаго состоянія первобытной дикости; не можетъ обойтись и русское общество, съ его развитою экономической жизнью, съ его глубокими духовными запросами. Но все это фактически несовмѣстимо съ самодержавіемъ, ибо каждый шагъ впередъ усиливаетъ антагонизмъ между обществомъ и правительствомъ; всему этому самодержавіе изъ инстинкта самосохраненія объявило непримиримую войну — и естественно, что общество, въ силу, по меньшей мѣрѣ, столь же правомѣрнаго инстинкта самосохраненія, никогда не сдастся и будетъ вести войну до тѣхъ поръ, пока не уничтожитъ своего врага; ибо въ борьбѣ между правительствомъ и обществомъ смѣщено можетъ быть только первое, а потому побѣдить можетъ только второе. Но до этого исхода война не прекратится.
Въ этой войнѣ давно уже забыто различіе между „кучкой злонамѣренныхъ агитаторовъ и „мирнымъ населеніемъ . Все нечиновное, все стремящееся жить не по указкѣ власти, имѣющее свои собственные, начальствомъ не предусмотрѣнные интересы и потребности, — все это самодержавіе считаетъ своимъ врагомъ, со всѣмъ этимъ оно ведетъ ожесточенную войну, которая, какъ всякая война, не стѣсняется въ средствахъ. Всякое проявленіе недовольства — будетъ ли то недовольство студентовъ университетскимъ начальствомъ, или недовольство рабочихъ условіями труда, или недовольство земства губернаторомъ, или недовольство литератора цензоромъ, или, наконецъ, недовольство обывателя частнымъ приставомъ — съ необходимостью пріобрѣтаетъ въ сознаніи какъ правительства, такъ и населенія характеръ борьбы противъ самодержавія. Самодержавіе со всею силою своего авторитета и своей политической власти выступаетъ противъ недовольныхъ, отождествляетъ себя со всякимъ злоупотребленіемъ, всякой нелѣпостью и тяготою существующаго порядка вещей — и тѣмъ самымъ превращаетъ каждый вопросъ русской жизни въ вопросъ о своемъ существованіи.
Приблизительно съ начала нынѣшняго вѣка, съ 1900—1901 г., съ выстрѣловъ Карповича и Валмашева, гражданская война въ полномъ ходу, не затихая почти ни на минуту. Россія оффиціальная и Россія народная вооружаются, конспирируютъ, агитируютъ и сражаются одна съ другой. Война ведется на всѣ фронты: голодающее крестьянство, просыпающійся рабочій классъ, окрыленная горячими надеждами интеллигентная молодежь, защищающее насущные интересы родины мѣстное самоуправленіе — все это, въ силу необходимости, прямо или косвенно возстаетъ на самодержавіе, и отъ всего этого самодержавіе отстрѣливается всѣми способами: пулями, розгами, висѣлицами, Сибирью, полицейскимъ надзоромъ, „зубатовщиной , еврейскими погромами.
Правительство старается всѣми силами скрыть отъ общества эту войну, увѣрить его, что по-прежнему „на Шипкѣ все спокойно . Аресты, обыски, административныя ссылки, система шпіонажа, охватывающая въ ширь и въ глубь всю Россію и дающая полное право утверждать, что вся страна находится подъ надзоромъ полиціи,1 — весь этотъ общій фонъ русской политической жизни вообще скрытъ отъ взоровъ общества. Массовыя явленія, какъ демонстраціи, стачки, безпорядки, погромы и пр., правительство въ послѣдніе годы принуждено оглашать — и это уже характерный симптомъ, что война разростается и властно нарушаетъ оффиціальную тишину общественной жизни, — однако оно не только искажаетъ при этомъ ихъ характеръ, но и старается, по возможности, умалить ихъ размѣры и значеніе. Благодаря этому, обыватель, ограниченный горизонтомъ мѣстной жизни и живущій текущими заботами, можетъ еще до извѣстной степени пребывать въ иллюзіи, что окружающая жизнь идетъ своимъ обычнымъ мирнымъ ходомъ. Эта иллюзія позволяетъ ограниченнымъ и невдумчивымъ людямъ — о лицемѣрахъ мы здѣсь не говоримъ — досадливо открещиваться, какъ отъ „скандала , отъ всякаго, даже самаго умѣреннаго и продиктованнаго желаніемъ мира, вмѣшательства въ эту губительную гражданскую войну, и эта же иллюзія подчасъ отнимаетъ мужество и подтачиваетъ энергію стойкихъ и искреннихъ защитниковъ родной страны. Не мѣшаетъ поэтому подвести маленькую хронику общеизвѣстныхъ, но слишкомъ легко забываемыхъ событій хотя бы самаго послѣдняго времени, свидѣтельствующихъ объ атмосферѣ крови, волненій и анархіи, въ которой мы живемъ.
Три политическихъ убійства — Боголѣпова, Сипягина и Богдановича — и шесть покушеній — на Побѣдоносцева, Трепова, Новицкаго, ф.-Валя, Оболенскаго и Голицына — въ продолженіе двухъ
1 Собраніе узаконеній 1881 г. № 91.
1 Ср. рядъ статей въ „Освобожденіи : „Россія подъ надзоромъ полиціи .