стьянства въ культурномъ и правовомъ отношеніи не есть фрондирующая фраза, но содержитъ элементарную истину политической экономіи, въ подтвержденіе которой можно привести разительные примѣры изъ аграрной исторіи. Напомнимъ хотя бы о судьбахъ французскаго крестьянства до и послѣ революціи. Передъ революціей крестьянское хозяйство во Франціи находилось въ самомъ ужасномъ состояніи, мы думаемъ, худшемъ, чѣмъ теперь русское. Прочитайте у Тэна или другихъ историковъ предреволюціонной эпохи характеристику духовнаго облика крестьянъ, ихъ жилищъ, одежды, пищи, земледѣльческихъ орудій, и вы подумаете, что такая нищета и варварство излѣчиваются только столѣтіями. Голодовки были столь же зауряднымъ явленіемъ, какъ и у насъ, переписка интендантовъ, французскихъ губернаторовъ, переполнена дѣлами по продовольственному вопросу, заботами о прокормленіи и спасеніи отъ голодной смерти сельскаго населенія. На этомъ послѣднемъ тяготѣли ржавыя цѣпи средневѣковой феодальной зависимости, которыя дѣлали изъ каждаго феодала по малой мѣрѣ земскаго начальника, конечно, съ нравами XVIII вѣка. Но вотъ пронесся революціонный ураганъ, принесшій всему французскому народу свободу, а французскому крестьянству сверхъ того освобожденіе отъ феодальной зависимости. Эта свобода была куплена французскимъ народомъ дорогою цѣной, цѣной всенародныхъ потрясеній и продолжительныхъ внѣшнихъ и внутреннихъ войнъ, государственнаго банкротства, словомъ, величайшаго напряженія всѣхъ народныхъ силъ. И тѣмъ не менѣе, что же мы видимъ уже въ началѣ XIX вѣка? Голодовки исчезаютъ, о нихъ какъ-то забывается, земледѣліе поднимается на сравнительно высокій уровень и получаетъ способность къ прогрессу, весь предреволюціонный кошмаръ исчезаетъ. Конечно, не нужно забывать, что революція принесла французскому крестьянству новые источники земельнаго обезпеченія, но, вѣдь, не на всѣхъ крестьянъ оно распространилось, а, кромѣ того, какія же земельныя богатства послужили бы на пользу дореволюціонному крестьянству? Нѣтъ, главной причиной всѣхъ этихъ благодѣтельныхъ перемѣнъ слѣдуетъ считать то, что революція принесла народу свободу: политическое освобожденіе и для Франціи сыграло роль самой радикальной аграрной реформы. Подобные же примѣры, хотя и не столь яркіе, можно привести изъ исторіи и другихъ странъ. Желать или ожидать отъ русскаго самодержавія освобожденія и поднятія культурной и гражданской личности крестьянина, значило бы то же самое, что мечтать о томъ, чтобы волкъ сталъ внимательнымъ и любвеобильнымъ пастухомъ овецъ, Квазимодо — Аполлономъ, тюремщикъ —- глашатаемъ свободы, гнилое болото, заражающее и оскверняющее воздухъ — цвѣтущимъ и благоухающимъ садомъ. Вѣдь уже однимъ фактомъ своего существованія, возможнаго лишь при условіи постоянной, скрытой и открытой, борьбы съ обществомъ, самодержавіе создаетъ и поддерживаетъ атмосферу всеобщаго безправія, которая естественно наиболѣе сгущается на низинахъ общественной жизни, въ деревнѣ. Въ силу того, что самодержавіе находится на военномъ положеніи по отношенію къ обществу, поддерживаетъ существованіе непрерывной гражданской войны, оно вноситъ заднюю мысль, полицейскій страхъ и политическій разсчетъ рѣшительно всюду. Поэтому всѣ культурныя начинанія правительства и всѣ его реформы отличаются недодѣланностью, половинчатостью, какой-то духовной импотенціей. И этотъ страхъ передъ всякой реформой или даже просто перемѣной удесятеряется, когда дѣло идетъ о народныхъ массахъ. Можетъ ли самодержавіе не бояться просвѣщенія въ деревняхъ, когда оно знаетъ, что просвѣщенный человѣкъ не захочетъ быть безотвѣтнымъ рабомъ? Какъ ему не бояться проникновенія въ деревню столь нужныхъ тамъ интеллигентныхъ силъ, когда оно знаетъ, что эта интеллигенція прежде всего научитъ народъ бороться съ самодержавіемъ. Поэтому стественно въ деревню являются, вмѣсто новыхъ учителей, новые земскіе стражники, а вмѣсто странствующихъ профессоровъ агрономіи, обычныхъ въ западноевропейской деревнѣ, губернаторами и даже земскими начальниками читаются грозныя лекціи государственнаго, гражданскаго и полицей
скаго права. Одинаково трусливо и косно оказывается самодержавіе и относительно гражданско-правовой жизни деревни, гдѣ оно поддерживаетъ юридическій строй жизни, нераціональный со всякой, и даже съ правительственной, точки зрѣнія. Одной изъ самыхъ настоятельныхъ нуждъ деревни является юридическое довершеніе освобожденія крестьянъ, признаніе ихъ полноправными гражданами и надѣленіе ихъ тѣми элементарными гражданскими правами, которыхъ они еще не имѣютъ. Крестьянство составляетъ какой-то status in statu, на который до сихъ поръ не распространяются нормы общаго права. Крестьянинъ остается лишеннымъ права свободнаго передвиженія и выбора мѣста жительства и рода занятій, онъ ограниченъ въ правахъ семейной самостоятельности и личной собственности, подчиненъ особой юрисдикціи и, хотя уже не зависитъ отъ помѣщика, но остается крѣпокъ „міру“, а чрезъ его посредство государству. Русскому юридическому творчеству ставится поэтому задача выработки такого общегражданскаго права, которое уничтожило бы даже самое понятіе „крестьянъ въ юридическомъ смыслѣ, т. е. неполноправныхъ гражданъ, подчиненныхъ дѣйствію спеціальнаго права. Предъ этой задачей давно уже безсильно стоитъ самодержавіе, которое не можетъ, конечно, отважиться на такую коренную реформу изъ страха, къ чему она приведетъ и чего можетъ отъ него потребовать. Отмѣченная крѣпость крестьянъ „міру усиливается еще спеціально общинно-поземельными отношеніями. Участіе въ поземельной общинѣ (въ особенности послѣ закона 12 декабря 1893 г.) въ настоящее время имѣетъ принудительный характеръ, ибо выходъ изъ нея возможенъ только съ согласія міра, и эта принудительность также непримирима съ гражданской свободой. И противники, и защитники поземельной общины одинаково сходятся въ томъ, что для своего нормальнаго развитія община, которую въ теперешнемъ ея состояніи одинъ изъ русскихъ юристовъ (профессоръ Нечаевъ) характеризуетъ, какъ „крѣпостную общую собственность , должна освободиться отъ сомнительной прерогативы принудительнаго въ ней участія и возвыситься до положенія юридическаго лица, сдѣлавшись свободнымъ союзомъ, члены котораго вольны вступать въ него или выходить, какъ во всякомъ экономическомъ товариществѣ. Самодержавіе послѣ долгихъ колебаній сдѣлало первый шагъ въ эту сторону въ видѣ отмѣны круговой поруки (быть можетъ, по соображеніямъ преимущественно финансоваго характера). Но это именно такой шагъ, на которомъ нельзя остановиться: нужно итти дальше и дальше въ направленіи общей реформы юридическаго быта деревни. Отважится ли на это самодержавіе, когда оно не рѣшается даже отмѣнить порку, піитой которой нынѣ является кн. Мещерскій, хотя поддержаніе порки, въ сущности, не находится въ непосредственной связи съ устоями самодержавія, а только соотвѣтствуетъ его общему духу?
Боясь приступить къ рѣшительнымъ крестьянскимъ реформамъ, самодержавіе по тѣмъ же политическимъ мотивамъ принимаетъ рядъ глубоко безнравственныхъ и экономически безсмысленныхъ мѣръ сословнаго характера, направленныхъ къ поддержанію дворянства въ качествѣ „опоры престола . Сословнымъ характеромъ были отмѣчены и условія эмансипаціи, благодаря которымъ крестьянское землевладѣніе было почти повсемѣстно сокращено въ пользу помѣщиковъ; за эти обрѣзанныя земли крестьяне до сихъ поръ платятъ выкупные платежи, замаскированный выкупъ за личную свободу. Съ Александра III начинается эра откровенной до цинизма поддержки дворянства. Прежде всего открывается дворянскій банкъ для оказанія кредита на льготныхъ условіяхъ. (Для общей политики русскаго правительства особенно характерно, что учрежденіе дворянскаго банка совпадаетъ по времени съ учрежденіемъ крестьянскаго банка, такъ что мѣра, направленная къ демократизаціи землевладѣнія, тотчасъ же сталкивается съ мѣрой, направленной къ діаметрально противоположной цѣли). Далѣе, послѣдовалъ рядъ значительныхъ пониженій процента, на поддержку которымъ явилось еще и „кормленіе въ должности земскихъ начальниковъ. Но и этого оказалось недостаточно: на помощь разоряющемуся, несмотря на поддержку государственнымъ банкомъ, дворянству со