гость
Официант ресторана с продажей крепких напитков „Заря Труда , Чуваев, встрет л случайно на улице своего земляка, Кузьку Сорочкина. Этого самого Кузьку Чуваев учил когда-то грамоте и обхождению с людьми, причем обе указанные науки давались Кузьке в свое время туговато, за что он и получал от Чуваева неравноценную компенсацию, ввиде многочисленных подзатыльников. Но все это было в провалом, и теперь земляки очень обрадовались друг другу.
— Кузька! Здорово! Откудова ты взялся?
— Драсте, Прохор Сергеич. Прибыл я в командировку из уездного ветотдела, где пребываю в качестве младшего фельдшера с нагрузкой.
— Ого! — произнес Чуваев. — Стало быть не зря я тебя уму-разуму учил. Молодец.
— Да, уж, Прохор Сергеич, я вас по гроб жизни благодарить буду. От ваших подзатыльников я, можно сказать, в люди вышел.
Чуваеву комплимент был приятен. Официант покраснел и расчувствовался.
— Вот что Кузька. Тебя угостить надо. А то ты от Чуваева одни подзатыльники только видал. Пусть-ка у тебя в памяти и хорошее от Чуваева останется. Вали, приходи сегодня в заведение „Заря Труда . Я тебя угощу, как полагается.
— Мерси-с! — отчеканил Кузька. — Вы, Прохор Сергеич, форменный гений.
Ровно в девять прибыл Сорочкин в ресторан. Чуваев усадил гостя за уютный столик и подал карточку, как нестоящему посетителю. Кузька смутился:
— Уж вы сами выберите, что к чему. А то я, Прохор Сергеич, из латинских этих названий одни только рецепты знаю-с. Не отличу здесь рыбы от дессерта.
Чуваев с видом превосходства засмеялся.
— Ладно-с. Заказ будет на ять. А пока что, малый графин выкушай. Я-ж тем временем к девятому столу сбегаю.
Кузьма сстался один. Под звуки бодрого фокстрота он спрокинул стопочку. И сразу стало Сорочкину хорошо и весело. Он погрузился в свои яркие думы.
— Мудрый ты человек, Кузьма. Вот Чуваев тебя пятнадцать лет тому назад, как Сидорову козу драл, и ты его недосягаемым человеком считал, а теперь он тебя приглашает, уаажает и заискивает. Почему? Потому что ты—Сорочкин человек с идеями и культпросветами, а Чуваев всего на всего только полусерая личность.
И Сорочкин почувствовал вдруг необычайный прилив гордости и бодрости. Он даже постучал вилкой о графинчик, подзывая Чуваева.
— Что, скоро-ли, бордолез зажарят?— развязно спросил Сорочкин.
— Сей минут-с! — отозвался Чуваев профессиональным голосом.
— Ну тогда вали, еще графинчик. Только живей смотри!
Чуваев как-то косо взглянул на Кузьку. Но гостепримство хозяина взяло верх над чувством обиженного ментора, и ментор побежал за графинчиком.
— П чему такой маленький?—строго спросил Кузьма Чуваева, ко да тот принес графин. — Раз Кузьма Сороч-кин — ответственный ветперсонал — в гости явился, го надо по настоящему угощать. Перемени графин. Ну!
— Ты, Кузька, не привередничай. У меня девять столов и так работы по горло...
—- Ччего-с? Кузька? Какая я Кузька? Ты смотри! Нынче официант должен вежливость соблюдать, понял. Я с тобой шутить не буду. Гони сюда жалобную книгу.
— Эх и пить-то вы не умеете, — бросил со вздохом Чуваев и отошел от столика.
Но Кузька не унимался. Когда ему подали селянку, он громогласно заявил, что во Франции за такую селянку повара на биржу труда отправили бы, и что вообще он — Кузьма Сорочкин, как член Медсантруд, должен немедленно оздоровить местную кухню.
— Да, брось ты, Кузька, олух эдакий. Знал-бы, ни в жисть не позвал-бы,
— Ах так! Стало быть вся дружба твоя — есть одни корыстные происки? Эх, ты, бюрократ нарпитный! — рассвирепел Сорочкин. — Плевать мне на твое угощение. Чем угостил, того уж не воротишь, а теперь гони за наличные. Ну, жи-ва. На чай получишь!
— Нет, гражданин, раз такие разговоры, то прошу прочесть плакат: „Лицам в нетрезвом виде вино не подается . Посидели и ступайте по-хорошему.
— Так вот ты, как. Затирать культурный элемент вздумал? Спецеедничаешь!—заорал Кузька и широким жестом смахнул со стола остатки угощения.
Но в ту же минуту пара крепких рук схватила Сорочкина за шиворот, и какая-то невидимая лавина понесла его к выходу.
А на завтра, проснувшись, Кузька с трудом мог повернуть шею и, чувс вуя сильную боль, тихо при оваривал.
— Их рука-с! Прокофья Сергеича-с. Тяжелая у них рука-с! За пятнадцать годов ничуть слабже не стала. Уж такая судьба моя, кроме подзатыльников, от Прокофия Сергеича никаких прочих воспоминаний не останется... И, стоная, Сорочкин отправился на вокзал.
М. Коварский
РУЧНЫЕ КАБАНЫ И ДИКИЕ ЛЮДИ
Рисунок А. Юнгера
Наркомзем снова потребовал от мест сведения о количестве диких кабанов.
(,.Раб. Газ.“).
— Эх, незадача! Вот и давай тут сведения! Кабаны после стольких анкет давно
ручными стали!
Официант ресторана с продажей крепких напитков „Заря Труда , Чуваев, встрет л случайно на улице своего земляка, Кузьку Сорочкина. Этого самого Кузьку Чуваев учил когда-то грамоте и обхождению с людьми, причем обе указанные науки давались Кузьке в свое время туговато, за что он и получал от Чуваева неравноценную компенсацию, ввиде многочисленных подзатыльников. Но все это было в провалом, и теперь земляки очень обрадовались друг другу.
— Кузька! Здорово! Откудова ты взялся?
— Драсте, Прохор Сергеич. Прибыл я в командировку из уездного ветотдела, где пребываю в качестве младшего фельдшера с нагрузкой.
— Ого! — произнес Чуваев. — Стало быть не зря я тебя уму-разуму учил. Молодец.
— Да, уж, Прохор Сергеич, я вас по гроб жизни благодарить буду. От ваших подзатыльников я, можно сказать, в люди вышел.
Чуваеву комплимент был приятен. Официант покраснел и расчувствовался.
— Вот что Кузька. Тебя угостить надо. А то ты от Чуваева одни подзатыльники только видал. Пусть-ка у тебя в памяти и хорошее от Чуваева останется. Вали, приходи сегодня в заведение „Заря Труда . Я тебя угощу, как полагается.
— Мерси-с! — отчеканил Кузька. — Вы, Прохор Сергеич, форменный гений.
Ровно в девять прибыл Сорочкин в ресторан. Чуваев усадил гостя за уютный столик и подал карточку, как нестоящему посетителю. Кузька смутился:
— Уж вы сами выберите, что к чему. А то я, Прохор Сергеич, из латинских этих названий одни только рецепты знаю-с. Не отличу здесь рыбы от дессерта.
Чуваев с видом превосходства засмеялся.
— Ладно-с. Заказ будет на ять. А пока что, малый графин выкушай. Я-ж тем временем к девятому столу сбегаю.
Кузьма сстался один. Под звуки бодрого фокстрота он спрокинул стопочку. И сразу стало Сорочкину хорошо и весело. Он погрузился в свои яркие думы.
— Мудрый ты человек, Кузьма. Вот Чуваев тебя пятнадцать лет тому назад, как Сидорову козу драл, и ты его недосягаемым человеком считал, а теперь он тебя приглашает, уаажает и заискивает. Почему? Потому что ты—Сорочкин человек с идеями и культпросветами, а Чуваев всего на всего только полусерая личность.
И Сорочкин почувствовал вдруг необычайный прилив гордости и бодрости. Он даже постучал вилкой о графинчик, подзывая Чуваева.
— Что, скоро-ли, бордолез зажарят?— развязно спросил Сорочкин.
— Сей минут-с! — отозвался Чуваев профессиональным голосом.
— Ну тогда вали, еще графинчик. Только живей смотри!
Чуваев как-то косо взглянул на Кузьку. Но гостепримство хозяина взяло верх над чувством обиженного ментора, и ментор побежал за графинчиком.
— П чему такой маленький?—строго спросил Кузьма Чуваева, ко да тот принес графин. — Раз Кузьма Сороч-кин — ответственный ветперсонал — в гости явился, го надо по настоящему угощать. Перемени графин. Ну!
— Ты, Кузька, не привередничай. У меня девять столов и так работы по горло...
—- Ччего-с? Кузька? Какая я Кузька? Ты смотри! Нынче официант должен вежливость соблюдать, понял. Я с тобой шутить не буду. Гони сюда жалобную книгу.
— Эх и пить-то вы не умеете, — бросил со вздохом Чуваев и отошел от столика.
Но Кузька не унимался. Когда ему подали селянку, он громогласно заявил, что во Франции за такую селянку повара на биржу труда отправили бы, и что вообще он — Кузьма Сорочкин, как член Медсантруд, должен немедленно оздоровить местную кухню.
— Да, брось ты, Кузька, олух эдакий. Знал-бы, ни в жисть не позвал-бы,
— Ах так! Стало быть вся дружба твоя — есть одни корыстные происки? Эх, ты, бюрократ нарпитный! — рассвирепел Сорочкин. — Плевать мне на твое угощение. Чем угостил, того уж не воротишь, а теперь гони за наличные. Ну, жи-ва. На чай получишь!
— Нет, гражданин, раз такие разговоры, то прошу прочесть плакат: „Лицам в нетрезвом виде вино не подается . Посидели и ступайте по-хорошему.
— Так вот ты, как. Затирать культурный элемент вздумал? Спецеедничаешь!—заорал Кузька и широким жестом смахнул со стола остатки угощения.
Но в ту же минуту пара крепких рук схватила Сорочкина за шиворот, и какая-то невидимая лавина понесла его к выходу.
А на завтра, проснувшись, Кузька с трудом мог повернуть шею и, чувс вуя сильную боль, тихо при оваривал.
— Их рука-с! Прокофья Сергеича-с. Тяжелая у них рука-с! За пятнадцать годов ничуть слабже не стала. Уж такая судьба моя, кроме подзатыльников, от Прокофия Сергеича никаких прочих воспоминаний не останется... И, стоная, Сорочкин отправился на вокзал.
М. Коварский
РУЧНЫЕ КАБАНЫ И ДИКИЕ ЛЮДИ
Рисунок А. Юнгера
Наркомзем снова потребовал от мест сведения о количестве диких кабанов.
(,.Раб. Газ.“).
— Эх, незадача! Вот и давай тут сведения! Кабаны после стольких анкет давно
ручными стали!