БОЙСКАУТЪ САНЕКЪ.
Шелъ восьмой день Галиційской битвы. Восьмой день мы почти ничего не ѣли, но не потому, что нечего былъ ѣсть, а потому что некогда было даже подумать о ѣдѣ. Всѣ мысли были устремлены на одно: вонъ тамъ за гребнемъ засѣлъ непріятель, надо его оттуда выгнать, и цѣлый день выбиваютъ деревянную дробь пулеметы и реветъ артиллерія, и цѣпь, шагъ за шагомъ, подбирается все ближе и ближе.
Наконецъ, атака, мы занимаемъ непріятельскую позицію, но онъ отходитъ и прячется за слѣдующей неровностью, и опять неотвязная мысль: тамъ засѣлъ непріятель, надо его выбить, выбить во что бы то ни стало. И такъ безъ конца.
Дни стояли жаркіе. Каждое утро ползли съ запада тучи, къ полудню закрывали они солнце, и мы всѣ съ повеселѣвшими лицами ждали — «ну слава Богу пойдетъ дождь». Но тучи гремя уходили на востокъ и опять палилъ зной.
Такъ шли дни за днями. День за днемъ мы сражались и медленно отходилъ непріятель, по ночамъ освѣщая свое отступленіе пожарищами.
На девятый день мы, наконецъ, сломили его сопротивленіе, прижавъ разстроенную шестисотътысячную массу его къ болотамъ, среди которыхъ текла широкая и многоводная рѣка.
На другой день насъ смѣнили свѣжія пришедшія изъ Россіи войска и мы отошли на правый флангъ, гдѣ было спокойнѣе. Мы заняли большое неразоренное село и привѣтливо встрѣченные жителями, наконецъ, могли отдохнуть. Мы такъ нуждались въ отдыхѣ, что не дождавшись ужина, почти всѣмъ полкомъ, кромѣ сторожевого охраненія, завалились спать. Весь слѣдующій день прошелъ въ
самыхъ мирныхъ занятіяхъ, всѣ мылись, чистились, писали письма на родину, наслаждались отдыхомъ.
Многихъ товарищей недосчитывались, но никто не думалъ о павшихъ, всѣхъ охватила какая-то радость жизни, всѣ были довольны и веселы, отъ кашевара до начальника дивизіи.
Утромъ — августа меня позвалъ командиръ полка и приказалъ сдѣлать развѣдку въ сторону отъ рѣки; развѣдку долженъ былъ поддержать батальонъ К—го полка.
Въ полдень я выступилъ со своимъ эскадрономъ, за мной въ качествѣ охотника увязался вольноопредѣляющійся Лавровъ, поэтъ и мечтатель, но храбрецъ, безъ разсужденія правшій на рожонъ, съ большими, какими-то странными глазами. Онъ никогда не говорилъ о себѣ, и мы только знали о немъ, что онъ былъ единственнымъ сыномъ богатаго инженера и пошелъ на войну добровольцемъ.
Часа черезъ три мы въѣхали въ сожженую деревушку, которая еще дымилась. Всюду торчали черныя обгорѣлыя трубы, и обуглившіеся стволы деревьевъ, и весь воздухъ казался напоеннымъ тяжелой гарью. Лошади часто спотыкались о балки и обломки, пугливо шарахаясь въ стороны. Около одной изъ трубъ жалобно выла раненая собака. Подъѣхавъ ближе, мы увидали прислоненный трупъ человѣка. Мертвецъ такъ обгорѣлъ, что невозможно было разсмотрѣть его лица, потому что кожа растрескалась отъ жара и изъ трещинъ текла густая черная кровь.
Мы всѣ отвернулись, даже солдаты, а Лавровъ спокойно подъѣхалъ къ трупу, посмотрѣлъ на него и вдругъ рубанулъ собаку.
— Чтобъ не мучилась, — отвѣтилъ онъ на мой недоумѣвающій взглядъ и прибавилъ, — проѣдемте скорѣе деревню, ротмистръ, а то тутъ недолго и съ ума спятить.
Спустя нѣсколько минутъ мы въѣзжали въ усадьбу, расположенную почти у самой рѣки.
Усадьба была совершенно пуста.
Справившись но картѣ и убѣдившись, что мы отошли верстъ на 15-ть, я рѣшилъ остановиться, чтобы подождать пѣхоту.
Войдя въ домъ, мы нашли тамъ полный безпорядокъ, все носило слѣды варварскаго и безсмысленнаго погрома, мебель была переломана, со стѣнъ содраны обои, даже, притолка дверей и оконныя рамы были изсѣчены шашками, всюду валялась битая посуда, мы буквально ходили по черепкамъ.
Въ одной изъ комнатъ мы нашли множество исписанной по-нѣмецки бумаги и обрывки какихъ-то картъ, очевидно здѣсь квартировалъ штабъ какой-нибудь австрійской части.
Бродя но комнатамъ я замѣтилъ на стѣнахъ и дверяхъ какія-то надписи, но, заинтересовавшись ими, былъ наказанъ за любопытство.
Большей частью это были непристойныя ругательства или хвастливыя надписи по адресу русскихъ на нѣмецкомъ и вѣроятно мадьярскомъ языкахъ.
Вдругъ я услыхалъ отчаянный возгласъ Лаврова и бросился на него.
Найдя его въ одной изъ комнатъ, я въ ужасѣ остановился на порогѣ.
Прямо передо мной, тихо покачиваясь, висѣлъ на уздечкѣ, привязанной къ крюку въ потолкѣ, человѣкъ.
Повѣшенный былъ пожилой благообразный господинъ, судя по платью, его можно было принять за
Шелъ восьмой день Галиційской битвы. Восьмой день мы почти ничего не ѣли, но не потому, что нечего былъ ѣсть, а потому что некогда было даже подумать о ѣдѣ. Всѣ мысли были устремлены на одно: вонъ тамъ за гребнемъ засѣлъ непріятель, надо его оттуда выгнать, и цѣлый день выбиваютъ деревянную дробь пулеметы и реветъ артиллерія, и цѣпь, шагъ за шагомъ, подбирается все ближе и ближе.
Наконецъ, атака, мы занимаемъ непріятельскую позицію, но онъ отходитъ и прячется за слѣдующей неровностью, и опять неотвязная мысль: тамъ засѣлъ непріятель, надо его выбить, выбить во что бы то ни стало. И такъ безъ конца.
Дни стояли жаркіе. Каждое утро ползли съ запада тучи, къ полудню закрывали они солнце, и мы всѣ съ повеселѣвшими лицами ждали — «ну слава Богу пойдетъ дождь». Но тучи гремя уходили на востокъ и опять палилъ зной.
Такъ шли дни за днями. День за днемъ мы сражались и медленно отходилъ непріятель, по ночамъ освѣщая свое отступленіе пожарищами.
На девятый день мы, наконецъ, сломили его сопротивленіе, прижавъ разстроенную шестисотътысячную массу его къ болотамъ, среди которыхъ текла широкая и многоводная рѣка.
На другой день насъ смѣнили свѣжія пришедшія изъ Россіи войска и мы отошли на правый флангъ, гдѣ было спокойнѣе. Мы заняли большое неразоренное село и привѣтливо встрѣченные жителями, наконецъ, могли отдохнуть. Мы такъ нуждались въ отдыхѣ, что не дождавшись ужина, почти всѣмъ полкомъ, кромѣ сторожевого охраненія, завалились спать. Весь слѣдующій день прошелъ въ
самыхъ мирныхъ занятіяхъ, всѣ мылись, чистились, писали письма на родину, наслаждались отдыхомъ.
Многихъ товарищей недосчитывались, но никто не думалъ о павшихъ, всѣхъ охватила какая-то радость жизни, всѣ были довольны и веселы, отъ кашевара до начальника дивизіи.
Утромъ — августа меня позвалъ командиръ полка и приказалъ сдѣлать развѣдку въ сторону отъ рѣки; развѣдку долженъ былъ поддержать батальонъ К—го полка.
Въ полдень я выступилъ со своимъ эскадрономъ, за мной въ качествѣ охотника увязался вольноопредѣляющійся Лавровъ, поэтъ и мечтатель, но храбрецъ, безъ разсужденія правшій на рожонъ, съ большими, какими-то странными глазами. Онъ никогда не говорилъ о себѣ, и мы только знали о немъ, что онъ былъ единственнымъ сыномъ богатаго инженера и пошелъ на войну добровольцемъ.
Часа черезъ три мы въѣхали въ сожженую деревушку, которая еще дымилась. Всюду торчали черныя обгорѣлыя трубы, и обуглившіеся стволы деревьевъ, и весь воздухъ казался напоеннымъ тяжелой гарью. Лошади часто спотыкались о балки и обломки, пугливо шарахаясь въ стороны. Около одной изъ трубъ жалобно выла раненая собака. Подъѣхавъ ближе, мы увидали прислоненный трупъ человѣка. Мертвецъ такъ обгорѣлъ, что невозможно было разсмотрѣть его лица, потому что кожа растрескалась отъ жара и изъ трещинъ текла густая черная кровь.
Мы всѣ отвернулись, даже солдаты, а Лавровъ спокойно подъѣхалъ къ трупу, посмотрѣлъ на него и вдругъ рубанулъ собаку.
— Чтобъ не мучилась, — отвѣтилъ онъ на мой недоумѣвающій взглядъ и прибавилъ, — проѣдемте скорѣе деревню, ротмистръ, а то тутъ недолго и съ ума спятить.
Спустя нѣсколько минутъ мы въѣзжали въ усадьбу, расположенную почти у самой рѣки.
Усадьба была совершенно пуста.
Справившись но картѣ и убѣдившись, что мы отошли верстъ на 15-ть, я рѣшилъ остановиться, чтобы подождать пѣхоту.
Войдя въ домъ, мы нашли тамъ полный безпорядокъ, все носило слѣды варварскаго и безсмысленнаго погрома, мебель была переломана, со стѣнъ содраны обои, даже, притолка дверей и оконныя рамы были изсѣчены шашками, всюду валялась битая посуда, мы буквально ходили по черепкамъ.
Въ одной изъ комнатъ мы нашли множество исписанной по-нѣмецки бумаги и обрывки какихъ-то картъ, очевидно здѣсь квартировалъ штабъ какой-нибудь австрійской части.
Бродя но комнатамъ я замѣтилъ на стѣнахъ и дверяхъ какія-то надписи, но, заинтересовавшись ими, былъ наказанъ за любопытство.
Большей частью это были непристойныя ругательства или хвастливыя надписи по адресу русскихъ на нѣмецкомъ и вѣроятно мадьярскомъ языкахъ.
Вдругъ я услыхалъ отчаянный возгласъ Лаврова и бросился на него.
Найдя его въ одной изъ комнатъ, я въ ужасѣ остановился на порогѣ.
Прямо передо мной, тихо покачиваясь, висѣлъ на уздечкѣ, привязанной къ крюку въ потолкѣ, человѣкъ.
Повѣшенный былъ пожилой благообразный господинъ, судя по платью, его можно было принять за