ИНТЕРВЬЮ С ТАРЗАНОМ
Я хочу вам рассказать о том светлом времени, когда я еще не был ни «Тарзаном», ни артистом цирка, ни «самым знаменитым, самым умным шимпанзе в мире».
Мы — моя бедная мама, мой старый отец, две моих сестры и я — жили в прекрасном лесу той чудесной местности, которая, если я не ошибаюсь, на всех человеческих языках называется Африкой. Здесь же жило еще и несколько малочисленных семей наших родственников и, кроме них очень неприятные по характеру люди, простите — обезьяны гориллы. И о них, и о своих родственниках я мог бы сообщить много подробностей, но я слышал, что о них уже достаточно писал доктор Воронов.
Было прекрасное утро, когда мы всей семьей направились навестить мою старую больную бабушку. «Прекрасное утро» говорю я — лучше бы ему никогда не наступать! Со всех сторон на нас набросились какие-то невиданные до сих пор звери. Мы даже не убегали от них, нам было любопытно посмотреть на этих уродливых бесхвостных животных, с короткими передними лапами, со шкурой, лысой, как губы. Много позже я узнал, что они называются людьми. Те люди были не такими, как вы все: они были черные, — «негры», знаете?
Я больше никогда не видал своих родных. Негр посадил меня в клетку. О! он плохо знал мои силы — ведь мне было тогда уже 4 года, я был очень сильным мальчиком. Я сломал клетку и бросился бежать. Вы думаете — я хотел спастись? Нет, я бросился разыскивать маму — она была так слаба — бедняжка! 4—5 негров кинулись догонять меня с такой яростью, будто я украл у них все их бананы. Они снова поймали
меня. Мне стыдно за них, но я должен сознаться — они били меня.
9 месяцев я просидел в клетке. Негр ненавидел меня почти так же сильно, как я его. Он распустил обо мне сплетни, будто я самый свирепый в мире шимпанзе (Какие глупости! — мама всегда хвалила меня за дорбодушный характер.) 9 месяцев я питался невозможной пищей, выслушивал самую ужасную брань, жил в необезьяньей грязи, от которой все мое тело покрылось нарывами. Я был очень молод и потому слишком быстро делал всякие умозаключения. «Люди,—решил я,— самые грязные и самые жестокие животные в мире».
Но вот однажды к моей клетке подошел белый человек. Он протянул мне руку и я укусил ее. Этот человек (вы его знаете — Антон Клинг) был не негром, а дрессировщиком. Он дал негру много бумажек, и за эти бумажки негр подарил меня ему. По человечески называется — «продал». Я не могу вам объяснить более точно, что это значит.
Несколько раз ночью я подбирался к постели Клинга, чтобы посмотреть, нет ли у него хвоста и не покрыто ли его тело шерстью. Хвоста нет.
Но я думаю, что Клинг—-шимпанзе. Таких умных, добрых людей, как он, не бывает. Конечно— шимпанзе!
Десять месяцев Клинг возился со мной так, будто я был его детенышем. Он чистил мою шерсть, мазал чем-то-мои нарывы, кормил меня бананами, ананасами, вишнями и пирожными. А сам он, бедняжка, до сих пор ест какую-то ужасную гадость, от запаха которой меня тошнит. Знаете? — мясо. Фу!
У каждой обезьяны есть свои недостатки; и Клинг однажды начал капризничать (я не стесняюсь это говорить сейчас при нем) и заставил меня делать ужасные вещи. Он упросил меня носить брюки, пиджак, башмаки, словом все
отчего становится трудно двигаться. Чего не сделаешь для любимого человека? Но я вечно сгораю от стыда — ведь люди наверно думают, что я весь лысый, если прикрываю себя этими штуками из чужой шерсти и кожи. Впрочем, здесь так холодно, что я бы, пожалуй, простудился, если бы не был тепло одет. Мне сейчас 8 лет, я еще раоту, и в этом юношеском возрасте я очень подвержен заболеваниям. Люди думают, что я уже взрослый. Некоторые даже подозревают, что Дикки и Франц мои дети. Это, конечно, не так: мы с Клингом усыновили этих малюток — шимпанзе. Клинг достает им еду и учит их быть послушными, а я — няньчу их. Клингу очень трудно добывать для нас бананы и ананасы. Я хотел помочь ему в этом, но, представьте, здесь эти фрукты растут не на деревьях, а в каких-то ящиках, за которыми нужно ездить на вокзал. У нас в Африке все это было много проще. Но я не грущу и не отчаиваюсь — я сам теперь учусь делать ящики. Каждый день с утра я беру пилу, молоток, доску, гвозди и работаю до обеда. Клинг говорит, что я скоро буду настоящим столяром. Тогда, вероятно, в моих ящиках будут расти бананы.
Я больше не боюсь людей. Клинг делает так:
каждый вечер он приглашает в цирки и в варьете
Я хочу вам рассказать о том светлом времени, когда я еще не был ни «Тарзаном», ни артистом цирка, ни «самым знаменитым, самым умным шимпанзе в мире».
Мы — моя бедная мама, мой старый отец, две моих сестры и я — жили в прекрасном лесу той чудесной местности, которая, если я не ошибаюсь, на всех человеческих языках называется Африкой. Здесь же жило еще и несколько малочисленных семей наших родственников и, кроме них очень неприятные по характеру люди, простите — обезьяны гориллы. И о них, и о своих родственниках я мог бы сообщить много подробностей, но я слышал, что о них уже достаточно писал доктор Воронов.
Было прекрасное утро, когда мы всей семьей направились навестить мою старую больную бабушку. «Прекрасное утро» говорю я — лучше бы ему никогда не наступать! Со всех сторон на нас набросились какие-то невиданные до сих пор звери. Мы даже не убегали от них, нам было любопытно посмотреть на этих уродливых бесхвостных животных, с короткими передними лапами, со шкурой, лысой, как губы. Много позже я узнал, что они называются людьми. Те люди были не такими, как вы все: они были черные, — «негры», знаете?
Я больше никогда не видал своих родных. Негр посадил меня в клетку. О! он плохо знал мои силы — ведь мне было тогда уже 4 года, я был очень сильным мальчиком. Я сломал клетку и бросился бежать. Вы думаете — я хотел спастись? Нет, я бросился разыскивать маму — она была так слаба — бедняжка! 4—5 негров кинулись догонять меня с такой яростью, будто я украл у них все их бананы. Они снова поймали
меня. Мне стыдно за них, но я должен сознаться — они били меня.
9 месяцев я просидел в клетке. Негр ненавидел меня почти так же сильно, как я его. Он распустил обо мне сплетни, будто я самый свирепый в мире шимпанзе (Какие глупости! — мама всегда хвалила меня за дорбодушный характер.) 9 месяцев я питался невозможной пищей, выслушивал самую ужасную брань, жил в необезьяньей грязи, от которой все мое тело покрылось нарывами. Я был очень молод и потому слишком быстро делал всякие умозаключения. «Люди,—решил я,— самые грязные и самые жестокие животные в мире».
Но вот однажды к моей клетке подошел белый человек. Он протянул мне руку и я укусил ее. Этот человек (вы его знаете — Антон Клинг) был не негром, а дрессировщиком. Он дал негру много бумажек, и за эти бумажки негр подарил меня ему. По человечески называется — «продал». Я не могу вам объяснить более точно, что это значит.
Несколько раз ночью я подбирался к постели Клинга, чтобы посмотреть, нет ли у него хвоста и не покрыто ли его тело шерстью. Хвоста нет.
Но я думаю, что Клинг—-шимпанзе. Таких умных, добрых людей, как он, не бывает. Конечно— шимпанзе!
Десять месяцев Клинг возился со мной так, будто я был его детенышем. Он чистил мою шерсть, мазал чем-то-мои нарывы, кормил меня бананами, ананасами, вишнями и пирожными. А сам он, бедняжка, до сих пор ест какую-то ужасную гадость, от запаха которой меня тошнит. Знаете? — мясо. Фу!
У каждой обезьяны есть свои недостатки; и Клинг однажды начал капризничать (я не стесняюсь это говорить сейчас при нем) и заставил меня делать ужасные вещи. Он упросил меня носить брюки, пиджак, башмаки, словом все
отчего становится трудно двигаться. Чего не сделаешь для любимого человека? Но я вечно сгораю от стыда — ведь люди наверно думают, что я весь лысый, если прикрываю себя этими штуками из чужой шерсти и кожи. Впрочем, здесь так холодно, что я бы, пожалуй, простудился, если бы не был тепло одет. Мне сейчас 8 лет, я еще раоту, и в этом юношеском возрасте я очень подвержен заболеваниям. Люди думают, что я уже взрослый. Некоторые даже подозревают, что Дикки и Франц мои дети. Это, конечно, не так: мы с Клингом усыновили этих малюток — шимпанзе. Клинг достает им еду и учит их быть послушными, а я — няньчу их. Клингу очень трудно добывать для нас бананы и ананасы. Я хотел помочь ему в этом, но, представьте, здесь эти фрукты растут не на деревьях, а в каких-то ящиках, за которыми нужно ездить на вокзал. У нас в Африке все это было много проще. Но я не грущу и не отчаиваюсь — я сам теперь учусь делать ящики. Каждый день с утра я беру пилу, молоток, доску, гвозди и работаю до обеда. Клинг говорит, что я скоро буду настоящим столяром. Тогда, вероятно, в моих ящиках будут расти бананы.
Я больше не боюсь людей. Клинг делает так:
каждый вечер он приглашает в цирки и в варьете