морѣ... Мы не выдадимъ ни одного вашего секрета... Мы будемъ вести себя очень тихо, очень тихо, честное слово!
На сигнальной мачтѣ крѣпости взвивается отвѣтъ. Онъ состоитъ изъ одного флага и, по всей вѣроятности, очень лаконическаго характера. Насъ посылаютъ къ чорту.
Но мы не сдаемся. Мы стаскиваемъ старые флажки и вывѣшиваемъ новые:
— Господа турки! Семь дней мы ѣдимъ гнилую телятину и на самомъ ужасномъ кокосовомъ маслѣ. Рыба и безъ того вонючая, тоже на кокосовомъ маслѣ. Зелень — тоже Сладкое—тоже. Вода—тоже. Кромѣ того намъ подаютъ къ завтраку оливки, отъ которыхъ пучитъ наши европейскіе животы! Сжальтесь, господа турки. Вы, которые первые поняли, что такое хорошій пилавъ и кебеба, жареная на настоящемъ сливочномъ маслѣ съ кардамономъ, имбиремъ и перцемъ, что такое фаршированные бадиджаны и магалиби, вы не можете не сжалиться надъ нами!.. Мы томимся. Намъ скучно.
На сигнальной мачтѣ вмѣсто одного флага взвиваются два. Намъ даютъ любезный совѣтъ:
— Взорвитесь на минѣ—это васъ развлечетъ!
Мы отвѣчаемъ, что пошли бы и на это, но, къ сожалѣнію, наши женщины ужасныя невѣжды и совершенно не привыкли къ настоящему обхожденью съ минами, что онѣ могутъ повести себя не такъ, какъ слѣдуетъ и это насъ, мужчинъ, очень огорчило бы. Мы хотимъ еще упомянуть про одно маленькое обстоятельство, про которое мы до сихъ поръ запасливо молчали, именно про то, что у насъ на палубѣ 600 прекрасныхъ турокъ съ дѣтьми и женами и они всѣ должны полетѣть кувыркомъ вмѣстѣ съ нами, но намъ не даютъ закончить.
На сигнальной мачтѣ флажки внезапно падаютъ и въ ту же минуту флажки падаютъ и у насъ.
Нѣкоторое время мы въ недоумѣніи. Мы поворачиваемся къ капитанскому мостику въ надеждѣ, что намъ кто-нибудь пояснитъ, въ чемъ дѣло, и вотъ въ этотъ моментъ, стоя лицомъ къ кормѣ, мы замѣчаемъ то, что позади насъ и чего мы раньше замѣтить не могли.
Съ моря полнымъ ходомъ на насъ идетъ какой-то громадный четырехтрубный пароходъ. Сначала мы очень наивно принимаемъ его за такого же мирнаго купца, какъ мы сами,
и искренно негодуемъ, что онъ такъ невѣжливо вмѣшался въ нашу бесѣду съ турками, которая такъ хорошо было уже налаживалась. Но наше негодованіе необыкновенно скоро растворяется въ другомъ чувствѣ, и чувство это очень непріятное.
На насъ идетъ крейсеръ, бронированный крейсеръ съ пушками, гаубицами, пулеметами, словомъ, со всѣмъ, съ
чѣмъ крейсеру полагается быть. Флага на немъ еще нѣтъ, но мы вспоминаемъ, что за нами въ Адріатическомъ морѣ остался австрійскій флотъ, а въ Средиземномъ гдѣ-то блуждаютъ, по слухамъ, германскія суда и мы смотримъ на приближающееся чудовище съ томительной пытливостью. Женщинамъ крейсеръ опредѣленно не нравится, и одна за другой онѣ тихонько покидаютъ палубу.
А крейсеръ подходитъ все ближе и ближе и на ходу же, не уменьшая его, выбрасываетъ небрежно флагъ. Онъ британскій...
Словно стопудовая тяжесть скатывается съ насъ. Въ одинъ мигъ намъ и турки перестаютъ казаться страшными... Мы ужъ смотримъ на крейсеръ, какъ на спасителя, какъ на своего, на близкаго, смотримъ съ гордостью, съ восхищеніемъ, съ любовью... Но крейсеръ и не подозрѣваетъ, что около него кучка смертельно утомленныхъ людей, сыновъ великой союзной державы. Онъ здѣсь по своимъ дѣламъ.
Мы смотримъ и замѣчаемъ, что на лѣвомъ европейскомъ берегу, высоко на горѣ, происходитъ какое-то движеніе, медленно и лѣниво поворачивается черная жердочка, мелькаетъ съ минуту, устанавливаясь и что-то нащупывая, застываетъ, отъ нея отскакиваютъ точки-люди, потомъ появляется снопъ огня и тяжко бухаетъ выстрѣлъ...
Мы быстро переглядываемся. Мы находимся между баттареей и крейсеромъ, т.-е. какъ разъ на линіи обстрѣла, въ центрѣ.
Крейсеръ идетъ дальше. Первый огонь его мало смущаетъ. Также мало вниманья онъ обращаетъ на второй выстрѣлъ. Съ чисто британскимъ хладнокровіемъ онъ останавливается тамъ, гдѣ онъ самъ находитъ это удобнымъ для себя и нужнымъ, и, остановившись, сейчасъ же флагами задаетъ нетерпѣливо какой-то вопросъ.
Турецкія пушки умолкаютъ. Оказывается, турки не лю
бятъ вообще имѣть дѣло съ англичанами, отличающимися
Переправа разъѣзда черезъ рѣку вплавь Съ фот. ротм. А. д. Далматова.
На сигнальной мачтѣ крѣпости взвивается отвѣтъ. Онъ состоитъ изъ одного флага и, по всей вѣроятности, очень лаконическаго характера. Насъ посылаютъ къ чорту.
Но мы не сдаемся. Мы стаскиваемъ старые флажки и вывѣшиваемъ новые:
— Господа турки! Семь дней мы ѣдимъ гнилую телятину и на самомъ ужасномъ кокосовомъ маслѣ. Рыба и безъ того вонючая, тоже на кокосовомъ маслѣ. Зелень — тоже Сладкое—тоже. Вода—тоже. Кромѣ того намъ подаютъ къ завтраку оливки, отъ которыхъ пучитъ наши европейскіе животы! Сжальтесь, господа турки. Вы, которые первые поняли, что такое хорошій пилавъ и кебеба, жареная на настоящемъ сливочномъ маслѣ съ кардамономъ, имбиремъ и перцемъ, что такое фаршированные бадиджаны и магалиби, вы не можете не сжалиться надъ нами!.. Мы томимся. Намъ скучно.
На сигнальной мачтѣ вмѣсто одного флага взвиваются два. Намъ даютъ любезный совѣтъ:
— Взорвитесь на минѣ—это васъ развлечетъ!
Мы отвѣчаемъ, что пошли бы и на это, но, къ сожалѣнію, наши женщины ужасныя невѣжды и совершенно не привыкли къ настоящему обхожденью съ минами, что онѣ могутъ повести себя не такъ, какъ слѣдуетъ и это насъ, мужчинъ, очень огорчило бы. Мы хотимъ еще упомянуть про одно маленькое обстоятельство, про которое мы до сихъ поръ запасливо молчали, именно про то, что у насъ на палубѣ 600 прекрасныхъ турокъ съ дѣтьми и женами и они всѣ должны полетѣть кувыркомъ вмѣстѣ съ нами, но намъ не даютъ закончить.
На сигнальной мачтѣ флажки внезапно падаютъ и въ ту же минуту флажки падаютъ и у насъ.
Нѣкоторое время мы въ недоумѣніи. Мы поворачиваемся къ капитанскому мостику въ надеждѣ, что намъ кто-нибудь пояснитъ, въ чемъ дѣло, и вотъ въ этотъ моментъ, стоя лицомъ къ кормѣ, мы замѣчаемъ то, что позади насъ и чего мы раньше замѣтить не могли.
Съ моря полнымъ ходомъ на насъ идетъ какой-то громадный четырехтрубный пароходъ. Сначала мы очень наивно принимаемъ его за такого же мирнаго купца, какъ мы сами,
и искренно негодуемъ, что онъ такъ невѣжливо вмѣшался въ нашу бесѣду съ турками, которая такъ хорошо было уже налаживалась. Но наше негодованіе необыкновенно скоро растворяется въ другомъ чувствѣ, и чувство это очень непріятное.
На насъ идетъ крейсеръ, бронированный крейсеръ съ пушками, гаубицами, пулеметами, словомъ, со всѣмъ, съ
чѣмъ крейсеру полагается быть. Флага на немъ еще нѣтъ, но мы вспоминаемъ, что за нами въ Адріатическомъ морѣ остался австрійскій флотъ, а въ Средиземномъ гдѣ-то блуждаютъ, по слухамъ, германскія суда и мы смотримъ на приближающееся чудовище съ томительной пытливостью. Женщинамъ крейсеръ опредѣленно не нравится, и одна за другой онѣ тихонько покидаютъ палубу.
А крейсеръ подходитъ все ближе и ближе и на ходу же, не уменьшая его, выбрасываетъ небрежно флагъ. Онъ британскій...
Словно стопудовая тяжесть скатывается съ насъ. Въ одинъ мигъ намъ и турки перестаютъ казаться страшными... Мы ужъ смотримъ на крейсеръ, какъ на спасителя, какъ на своего, на близкаго, смотримъ съ гордостью, съ восхищеніемъ, съ любовью... Но крейсеръ и не подозрѣваетъ, что около него кучка смертельно утомленныхъ людей, сыновъ великой союзной державы. Онъ здѣсь по своимъ дѣламъ.
Мы смотримъ и замѣчаемъ, что на лѣвомъ европейскомъ берегу, высоко на горѣ, происходитъ какое-то движеніе, медленно и лѣниво поворачивается черная жердочка, мелькаетъ съ минуту, устанавливаясь и что-то нащупывая, застываетъ, отъ нея отскакиваютъ точки-люди, потомъ появляется снопъ огня и тяжко бухаетъ выстрѣлъ...
Мы быстро переглядываемся. Мы находимся между баттареей и крейсеромъ, т.-е. какъ разъ на линіи обстрѣла, въ центрѣ.
Крейсеръ идетъ дальше. Первый огонь его мало смущаетъ. Также мало вниманья онъ обращаетъ на второй выстрѣлъ. Съ чисто британскимъ хладнокровіемъ онъ останавливается тамъ, гдѣ онъ самъ находитъ это удобнымъ для себя и нужнымъ, и, остановившись, сейчасъ же флагами задаетъ нетерпѣливо какой-то вопросъ.
Турецкія пушки умолкаютъ. Оказывается, турки не лю
бятъ вообще имѣть дѣло съ англичанами, отличающимися
Переправа разъѣзда черезъ рѣку вплавь Съ фот. ротм. А. д. Далматова.