вой... Вспомнилъ, какъ нездоровилось Анелѣ въ этотъ вечеръ, и вдругъ спохватился, что и теперь, послѣ захода солнца, ей запрещено выходить, и сейчасъ же началъ нѣжно и ласково уговаривать Анелю вернуться въ комнаты.
Жалко, moj Kochany*), въ такую ночь ложиться спать, отвѣтила она, но все-таки встала, нервно дернувъ плечами.
Когда Анеля раздѣлась и улеглась, мировой судья ушелъ въ кабинетъ и сѣлъ писать длинное рѣшеніе по запутанному дѣлу Рабиновича и Пржеборовскаго, откладывавшемуся уже много разъ за неявкой свидѣтелей. Мысли о здоровьѣ жены не давали спокойно работать. Подымалась злость въ душѣ противъ мѣстныхъ докторовъ, которыхъ онъ называлъ коновалами.
Судья не замѣтилъ, какъ огонь въ лампѣ сталъ желтоватымъ, а стекла въ окнахъ нѣжно-лиловыми.
Онъ закрылъ дѣло Рабиновича и Пржеборовскаго и пошелъ въ спальню. Разметавшаяся въ постели Анеля казалась очень блѣдной и еще болѣе красивой. На рѣдкость правильно очерченное тѣло внушало больше благоговѣнія, чѣмъ страсти.
«На кого она похожа, на кого она похожа?»—подумалъ мужъ и не могъ припомнить. Когда онъ легъ и укрылся свѣжей холщевой простыней, пришло въ голову, что, вѣроятно, Гоголь, описывая польку, въ которую влюбился Андрій, мысленно представлялъ себѣ такую красавицу.
Анеля что-то пробормотала и улыбнулась однимъ уголкомъ рта, какъ только умѣютъ улыбаться женщины во снѣ, а потомъ вдругъ все личико ея стало серьезнымъ и тѣнь на секунду легла между бровями...
Судья заснулъ быстро и проснулся позже обыкновеннаго. Онъ посмотрѣлъ на жену и сразу увидѣлъ, что ей не лучше, но ничего не сказалъ, собрался и ушелъ въ камеру. Здѣсь было уже много народу.
Лысый низенькій письмоводитель вызвалъ его въ свидѣтельскую комнату и полушопотомъ началъ разсказывать, что сапожникъ Нейштубе вчера въ пьяномъ видѣ кричалъ, что уже недалеко то время, когда нѣмцы выгонятъ всѣхъ
*) Мой любимый.
мужчинъ, а изъ красивѣйшихъ женщинъ и дѣвушекъ устроятъ безплатный публичный домъ.
Сначала судьѣ это показалось дикой сплетней, а потомъ стало жутко. Онъ закусилъ нижнюю губу, ничего не отвѣтилъ и надѣлъ на шею блестящую бронзовую цѣпь.
Дѣлъ было не очень много, но онъ скоро утомился. Сильно разболѣлась голова. Въ квартиру судья вернулся хмурый, увидѣлъ, что Анеля опять лежитъ, и что на лбу у нея холодный потъ. Подошелъ, поцѣловалъ ей руку и коротко произнесъ:
— Я пошлю за Марцинкевичемъ.
— Не нужно... Твой Марцинкевичъ совсѣмъ здѣсь «не придается», опять скажетъ—мышьякъ нужно, а я увѣрена, что онъ мнѣ только вредитъ.
Анеля какъ будто оживилась и продолжала:
— Ахъ, какой я странный и страшный сонъ сегодня видѣла. Мы съ тобой спускаемся внизъ по какой-то огромной неосвѣщенной лѣстницѣ, я тебя крѣпко держала за руку, а потомъ вдругъ слышу, твоей руки нѣтъ, ловлю, ловлю въ темнотѣ и чувствую, что осталась одна и не могу остановиться, иду внизъ, сами ноги двигаются. Былъ ужасъ, но такой сладкій, что не хотѣлось просыпаться...
— Когда тебѣ нездоровится, у тебя всегда кошмары. А за докторомъ я все-таки пошлю.
Въ пять часовъ былъ Марцинкевичъ и, какъ предсказывала Анеля, посовѣтовалъ возобновить мышьякъ.
Черезъ два дня Анелѣ стало совсѣмъ худо, ея носикъ заострился, глазки потускнѣли и, казалось, что рѣсницы стали еще длиннѣе.
Въ тотъ же вечеръ судья разговаривалъ по телефону съ губернскимъ городомъ и узналъ, что приказано приготовить дѣла для немедленнаго выѣзда на всякій случай, что война весьма возможна. Съ этого времени и въ петербургскихъ газетахъ печатались тревожные слухи. Судья былъ радъ, что Анеля ихъ не читаетъ, не отходилъ отъ нея и всѣми способами старался, чтобы кухарка Марыська—большая сплетница-— не успѣла ничего разсказать барынѣ изъ того, что слышала на рынкѣ.
Судья никогда не чувствовалъ себя трусомъ и не разъ думалъ о томъ, что изъ него могъ бы выйти гораздо лучшій
Дозоръ въ лѣсу.
Жалко, moj Kochany*), въ такую ночь ложиться спать, отвѣтила она, но все-таки встала, нервно дернувъ плечами.
Когда Анеля раздѣлась и улеглась, мировой судья ушелъ въ кабинетъ и сѣлъ писать длинное рѣшеніе по запутанному дѣлу Рабиновича и Пржеборовскаго, откладывавшемуся уже много разъ за неявкой свидѣтелей. Мысли о здоровьѣ жены не давали спокойно работать. Подымалась злость въ душѣ противъ мѣстныхъ докторовъ, которыхъ онъ называлъ коновалами.
Судья не замѣтилъ, какъ огонь въ лампѣ сталъ желтоватымъ, а стекла въ окнахъ нѣжно-лиловыми.
Онъ закрылъ дѣло Рабиновича и Пржеборовскаго и пошелъ въ спальню. Разметавшаяся въ постели Анеля казалась очень блѣдной и еще болѣе красивой. На рѣдкость правильно очерченное тѣло внушало больше благоговѣнія, чѣмъ страсти.
«На кого она похожа, на кого она похожа?»—подумалъ мужъ и не могъ припомнить. Когда онъ легъ и укрылся свѣжей холщевой простыней, пришло въ голову, что, вѣроятно, Гоголь, описывая польку, въ которую влюбился Андрій, мысленно представлялъ себѣ такую красавицу.
Анеля что-то пробормотала и улыбнулась однимъ уголкомъ рта, какъ только умѣютъ улыбаться женщины во снѣ, а потомъ вдругъ все личико ея стало серьезнымъ и тѣнь на секунду легла между бровями...
Судья заснулъ быстро и проснулся позже обыкновеннаго. Онъ посмотрѣлъ на жену и сразу увидѣлъ, что ей не лучше, но ничего не сказалъ, собрался и ушелъ въ камеру. Здѣсь было уже много народу.
Лысый низенькій письмоводитель вызвалъ его въ свидѣтельскую комнату и полушопотомъ началъ разсказывать, что сапожникъ Нейштубе вчера въ пьяномъ видѣ кричалъ, что уже недалеко то время, когда нѣмцы выгонятъ всѣхъ
*) Мой любимый.
мужчинъ, а изъ красивѣйшихъ женщинъ и дѣвушекъ устроятъ безплатный публичный домъ.
Сначала судьѣ это показалось дикой сплетней, а потомъ стало жутко. Онъ закусилъ нижнюю губу, ничего не отвѣтилъ и надѣлъ на шею блестящую бронзовую цѣпь.
Дѣлъ было не очень много, но онъ скоро утомился. Сильно разболѣлась голова. Въ квартиру судья вернулся хмурый, увидѣлъ, что Анеля опять лежитъ, и что на лбу у нея холодный потъ. Подошелъ, поцѣловалъ ей руку и коротко произнесъ:
— Я пошлю за Марцинкевичемъ.
— Не нужно... Твой Марцинкевичъ совсѣмъ здѣсь «не придается», опять скажетъ—мышьякъ нужно, а я увѣрена, что онъ мнѣ только вредитъ.
Анеля какъ будто оживилась и продолжала:
— Ахъ, какой я странный и страшный сонъ сегодня видѣла. Мы съ тобой спускаемся внизъ по какой-то огромной неосвѣщенной лѣстницѣ, я тебя крѣпко держала за руку, а потомъ вдругъ слышу, твоей руки нѣтъ, ловлю, ловлю въ темнотѣ и чувствую, что осталась одна и не могу остановиться, иду внизъ, сами ноги двигаются. Былъ ужасъ, но такой сладкій, что не хотѣлось просыпаться...
— Когда тебѣ нездоровится, у тебя всегда кошмары. А за докторомъ я все-таки пошлю.
Въ пять часовъ былъ Марцинкевичъ и, какъ предсказывала Анеля, посовѣтовалъ возобновить мышьякъ.
Черезъ два дня Анелѣ стало совсѣмъ худо, ея носикъ заострился, глазки потускнѣли и, казалось, что рѣсницы стали еще длиннѣе.
Въ тотъ же вечеръ судья разговаривалъ по телефону съ губернскимъ городомъ и узналъ, что приказано приготовить дѣла для немедленнаго выѣзда на всякій случай, что война весьма возможна. Съ этого времени и въ петербургскихъ газетахъ печатались тревожные слухи. Судья былъ радъ, что Анеля ихъ не читаетъ, не отходилъ отъ нея и всѣми способами старался, чтобы кухарка Марыська—большая сплетница-— не успѣла ничего разсказать барынѣ изъ того, что слышала на рынкѣ.
Судья никогда не чувствовалъ себя трусомъ и не разъ думалъ о томъ, что изъ него могъ бы выйти гораздо лучшій
Дозоръ въ лѣсу.