Русскій военный обозъ на привалѣ въ австоійской деревнѣ.
Снимокъ нашего корреспондента г. Ш— ра.
— Именно—«былъ»...—подтвердилъ я. — Что дѣлать... посмотримъ дальше...
Мы отворили дверь и прошли въ слѣдующую комнату. Вѣроятно, солдатъ сюда не пустили прусскіе офицеры: всѣ остальныя комнаты, хотя и носили признаки пребыванія въ нихъ людей, не привыкшихъ беречь и уважать чужую собственность, но все-же можно было замѣтить, что если здѣсь и безчинствовали пруссаки, то безчинство это было болѣе утонченно и злобно, чѣмъ въ передней.
Превосходныя статуэтки, украшавшія когда-то старинную горку краснаго дерева, были сняты на подоконникъ, и всѣмъ имъ, вѣроятно, ударами прусскихъ сабель, отрублены были головы, стекла въ горкѣ были цѣлы, но замокъ вырѣзанъ и полки пусты...
Дорогая старинная мебель, наполнявшая просторныя темноватыя комнаты, носила слѣды сапогъ людей, ложившихся прямо на атласные диваны; на кругломъ столѣ въ малиновой гостиной, покрытомъ поверхъ темной бархатной скатерти маленькой бѣлой салфеткой, валялось нѣсколько окурковъ сигаръ, пропалившихъ въ ней сквозныя дыры съ желтоватыми краями.
На столѣ были тѣ же винныя бутылки и тарелки съ остатками ѣды, а на диванѣ въ угловой комнатѣ мы даже нашли резиновую надувную подушку, видимо, забытую прусскимъ офицеромъ при поспѣшномъ отъѣздѣ.
— Ну, и нахамили-же наши достойные противники!— развелъ руками ротмистръ, садясь въ кресло около стола,— чертъ ихъ знаетъ!.. Точно нельзя придти, выспаться, ну, напиться, наконецъ, чужимъ виномъ изъ чужого погреба и все-таки не плевать на кресла, не бить статуэтокъ и не ложиться на атласные диваны въ грязныхъ сапожищахъ... Саечкинъ!..—крикнулъ ротмистръ досадливо и началъ снимать шашку.
Саечкинъ уже ждалъ этого окрика въ сосѣдней комнатѣ; онъ появился мгновенно и, не дожидаясь вопроса, отрапортовалъ:
— Такъ-что, ваше благородіе, изловилъ на дворѣ ефрейторъ Крикуновъ гуся... ощипали уже... чичасъ изжаримъ... а еще позвольте доложить вашему благородію, хлѣба бѣлаго достать можно, оно-же, конечно, и плиточки, шеколадныя которыя, изъ вьюка я досталъ... Кипятокъ нагрѣваемъ... у полчаса ужинъ подать можно.
Оставалось только располагаться въ ожиданіи обѣщаннаго гуся съ шоколадомъ...
— Нельзя сказать чтобъ ужинъ былъ обильный...—недовольно проворчалъ Дубницкій. Онъ отложилъ на кресло
шашку, сбросилъ шинель и, растегнувъ китель, глубоко усѣлся на диванъ.
Когда я, обойдя еще разъ дворъ и провѣривъ посты, возвратился въ столовую, онъ уже дремалъ, посапывая носомъ, а Саечкинъ, стараясь безшумно ступать громадными сапогами, суетился около стола перетирая и разставляя тарелки.
— Такъ-что ихъ благородіе—полковой дохтуръ приказали сказать, что гуся ѣсть придутъ!—шопотомъ доложилъ онъ мнѣ, но сонъ ротмистра былъ такъ чутокъ, что онъ вздрогнулъ и открылъ глаза даже при звукѣ этихъ тихо произнесенныхъ словъ...
— А... что такое?...
— Ничего особеннаго,—успокоилъ я его,—просто докторъ прислалъ сказать, что придетъ ѣсть гуся...
Ротмистръ протеръ глаза, сѣлъ и, потягиваясь, произнесъ: — Ну что-жъ, пусть идетъ... гусь-то, поди, жирный... а, Саечкинъ?
— Такъ точно, ваше благородіе, дюже жирный!
Черезъ полчаса мы уже всѣ трое ѣли «дюже жирнагогуся, а Саечкинъ, предвкушая добычу, въ видѣ остатковъ, лебезилъ около стола и былъ исключительно предупредителенъ.
У доктора оказалась бутылка вина. Онъ принесъ ее подъ шинелью, бережно обтеръ салфеткой и торжественно поставилъ на столъ, окинувъ всѣхъ взглядомъ побѣдителя.
Докторъ былъ маленькій, толстенькій, симпатичный, большой любитель стараго вина и молодыхъ женщинъ; и о томъ, и о другомъ онъ не могъ говорить иначе, какъ безъ сладкой плотоядной улыбки и легкой- дрожи въ голосѣ.
Мы взялись за стаканы, чокнулись съ докторомъ и принялись за гуся, какъ вдругъ откуда-то снаружи раздался легкій стукъ. Мы мгновенно замерли... Ротмистръ уже приподнявшійся съ дивана, а докторъ съ открытымъ ртомъ и уставившимися на насъ недоумѣвающими глазами.
— Что за чортъ тамъ балуется?..—зычнымъ голосомъ крикнулъ ротмистръ.—Саечкинъ, маршъ бѣгомъ—посмотри, что за черти!..
Саечкинъ исчезъ, а мы снова принялись за прерванный ужинъ.
Но не успѣлъ еще докторъ взяться за оставленную гусиную лапку, какъ тихій стукъ въ оконное стекло заставилъ насъ всѣхъ вскочить. Ротмистръ толкнулъ раму; она распахнулась и, при блѣдномъ свѣтѣ поминутно скрывающагося за тучи мѣсяца, мы увидѣли у самаго подоконника женское лицо, обрамленное темными прядями распустившихся волосъ. Два темныхъ глаза, глянувшихъ на насъ изъ мрака ночи,
Снимокъ нашего корреспондента г. Ш— ра.
— Именно—«былъ»...—подтвердилъ я. — Что дѣлать... посмотримъ дальше...
Мы отворили дверь и прошли въ слѣдующую комнату. Вѣроятно, солдатъ сюда не пустили прусскіе офицеры: всѣ остальныя комнаты, хотя и носили признаки пребыванія въ нихъ людей, не привыкшихъ беречь и уважать чужую собственность, но все-же можно было замѣтить, что если здѣсь и безчинствовали пруссаки, то безчинство это было болѣе утонченно и злобно, чѣмъ въ передней.
Превосходныя статуэтки, украшавшія когда-то старинную горку краснаго дерева, были сняты на подоконникъ, и всѣмъ имъ, вѣроятно, ударами прусскихъ сабель, отрублены были головы, стекла въ горкѣ были цѣлы, но замокъ вырѣзанъ и полки пусты...
Дорогая старинная мебель, наполнявшая просторныя темноватыя комнаты, носила слѣды сапогъ людей, ложившихся прямо на атласные диваны; на кругломъ столѣ въ малиновой гостиной, покрытомъ поверхъ темной бархатной скатерти маленькой бѣлой салфеткой, валялось нѣсколько окурковъ сигаръ, пропалившихъ въ ней сквозныя дыры съ желтоватыми краями.
На столѣ были тѣ же винныя бутылки и тарелки съ остатками ѣды, а на диванѣ въ угловой комнатѣ мы даже нашли резиновую надувную подушку, видимо, забытую прусскимъ офицеромъ при поспѣшномъ отъѣздѣ.
— Ну, и нахамили-же наши достойные противники!— развелъ руками ротмистръ, садясь въ кресло около стола,— чертъ ихъ знаетъ!.. Точно нельзя придти, выспаться, ну, напиться, наконецъ, чужимъ виномъ изъ чужого погреба и все-таки не плевать на кресла, не бить статуэтокъ и не ложиться на атласные диваны въ грязныхъ сапожищахъ... Саечкинъ!..—крикнулъ ротмистръ досадливо и началъ снимать шашку.
Саечкинъ уже ждалъ этого окрика въ сосѣдней комнатѣ; онъ появился мгновенно и, не дожидаясь вопроса, отрапортовалъ:
— Такъ-что, ваше благородіе, изловилъ на дворѣ ефрейторъ Крикуновъ гуся... ощипали уже... чичасъ изжаримъ... а еще позвольте доложить вашему благородію, хлѣба бѣлаго достать можно, оно-же, конечно, и плиточки, шеколадныя которыя, изъ вьюка я досталъ... Кипятокъ нагрѣваемъ... у полчаса ужинъ подать можно.
Оставалось только располагаться въ ожиданіи обѣщаннаго гуся съ шоколадомъ...
— Нельзя сказать чтобъ ужинъ былъ обильный...—недовольно проворчалъ Дубницкій. Онъ отложилъ на кресло
шашку, сбросилъ шинель и, растегнувъ китель, глубоко усѣлся на диванъ.
Когда я, обойдя еще разъ дворъ и провѣривъ посты, возвратился въ столовую, онъ уже дремалъ, посапывая носомъ, а Саечкинъ, стараясь безшумно ступать громадными сапогами, суетился около стола перетирая и разставляя тарелки.
— Такъ-что ихъ благородіе—полковой дохтуръ приказали сказать, что гуся ѣсть придутъ!—шопотомъ доложилъ онъ мнѣ, но сонъ ротмистра былъ такъ чутокъ, что онъ вздрогнулъ и открылъ глаза даже при звукѣ этихъ тихо произнесенныхъ словъ...
— А... что такое?...
— Ничего особеннаго,—успокоилъ я его,—просто докторъ прислалъ сказать, что придетъ ѣсть гуся...
Ротмистръ протеръ глаза, сѣлъ и, потягиваясь, произнесъ: — Ну что-жъ, пусть идетъ... гусь-то, поди, жирный... а, Саечкинъ?
— Такъ точно, ваше благородіе, дюже жирный!
Черезъ полчаса мы уже всѣ трое ѣли «дюже жирнагогуся, а Саечкинъ, предвкушая добычу, въ видѣ остатковъ, лебезилъ около стола и былъ исключительно предупредителенъ.
У доктора оказалась бутылка вина. Онъ принесъ ее подъ шинелью, бережно обтеръ салфеткой и торжественно поставилъ на столъ, окинувъ всѣхъ взглядомъ побѣдителя.
Докторъ былъ маленькій, толстенькій, симпатичный, большой любитель стараго вина и молодыхъ женщинъ; и о томъ, и о другомъ онъ не могъ говорить иначе, какъ безъ сладкой плотоядной улыбки и легкой- дрожи въ голосѣ.
Мы взялись за стаканы, чокнулись съ докторомъ и принялись за гуся, какъ вдругъ откуда-то снаружи раздался легкій стукъ. Мы мгновенно замерли... Ротмистръ уже приподнявшійся съ дивана, а докторъ съ открытымъ ртомъ и уставившимися на насъ недоумѣвающими глазами.
— Что за чортъ тамъ балуется?..—зычнымъ голосомъ крикнулъ ротмистръ.—Саечкинъ, маршъ бѣгомъ—посмотри, что за черти!..
Саечкинъ исчезъ, а мы снова принялись за прерванный ужинъ.
Но не успѣлъ еще докторъ взяться за оставленную гусиную лапку, какъ тихій стукъ въ оконное стекло заставилъ насъ всѣхъ вскочить. Ротмистръ толкнулъ раму; она распахнулась и, при блѣдномъ свѣтѣ поминутно скрывающагося за тучи мѣсяца, мы увидѣли у самаго подоконника женское лицо, обрамленное темными прядями распустившихся волосъ. Два темныхъ глаза, глянувшихъ на насъ изъ мрака ночи,