называемымъ татарскимъ кружевомъ. Однимъ словомъ, во всей Денисовкѣ не было дома, гдѣ-бы не было обновки.
Настало 5 августа. Площадка въ березовой рощицѣ была усыпана пескомъ и огорожена со всѣхъ сторонъ плетнемъ, за которымъ помѣстились подставки для бумажныхъ фонариковъ и шесты съ флагами чуть-ли не всѣхъ націй. Ровно въ 7 часовъ вечера въ Денисовку вступили военные музыканты, играя персидскій маршъ, при звукахъ котораго все населеніе Денисовки, не исключая Амишекъ и Кадошекъ, высыпало на улицу. Дачницы принялись наряжаться, такъ какъ начало бала было назначено въ половинѣ осьмаго. Штабсротмистръ Татаркинъ смѣнилъ свой китель на мундиръ, нафабрилъ усы, засунулъ въ боковой карманъ бѣлыя перчатки и уже хотѣлъ было выйти, какъ вдругъ поручикъ Пуговкинъ остановилъ его:
— Ты это куда?
Штабс-ротмистръ вытаращилъ глаза.
— Какъ куда? Конечно, братецъ, на балъ. Вѣдь я эту... какъ ее? Пыра, что-ли?... я эту Пыру на первую кадриль пригласилъ. — И она согласилась?
— Ко-онечно! Еще съ какой радостью-то! Вотъ погляди на насъ, какъ мы пойдемъ отплясывать. Я такія штуки буду отдирать, что уму непостижимо!
— Однако, она мнѣ прежде обѣщала первую кадриль! сказалъ поручикъ, строя недовольную физіономію. Вѣдь это подло — принимать приглашеніе и послѣ забывать. Я непремѣнно этой дурѣ исторію сдѣлаю.
— Дѣлай, какую хочешь, только не теперь, а послѣ первой кадрили. Тогда, если желаешь, и я тебѣ немножко помогу. Я, братъ, спеціалистъ на всѣ эти исторіи.
— Да, ее надо проучить! сердито высказалъ поручикъ, ходя взадъ и впередъ по комнатѣ.
— Кто говоритъ, что не надо! подтвердилъ штабс-ротмистръ, лукаво поглядывая на своего друга. Однако, душа моя, пойдемъ-ка на кругъ, а то, чего добраго, тамъ и безъ васъ оттанцуютъ.
Поручикъ молча надѣлъ лѣтнюю фуражку и побрелъ за Татаркинымъ на мѣсто танцевъ.
Несмотря на то, что было довольно рано, весь beaumonde изъ селъ Денисовки, Купцова и Гвоздилова уже собрался. Посреди группы, составившейся изъ гвардейскихъ офицеровъ и расфранченныхъ барынь, стоялъ князь Дымкинъ, съ видомъ покровительства поглядывая на пары, отплясывавшія польку-мазурку съ какимъ-то особеннымъ ляганьемъ и топаньемъ. У входа хлопотали Абрамченко и гимназистъ, принимая билеты отъ вновь прибывающихъ личностей. Недалеко отъ нихъ, облокотись на стойку съ фруктовыми водами, красовался мужчина пожилыхъ лѣтъ съ замѣчательно-краснымъ носомъ и рыжими усами и бакенбардами. Одѣтъ онъ былъ въ военную пѣхотную форму съ капитанскими погонами. Увидя эту особу, Татаркинъ испустилъ гортанный звукъ, въ родѣ рычанія тигра, и крѣпко стиснулъ руку Пуговкина, совсѣмъ не ожидавшаго такого пассажа.
— Что съ тобой?... воскликнулъ поручикъ, съ недоумѣніемъ поглядывая на своего товарища.
— Какъ что?... Развѣ не видишь... Вѣдь это Темляковъ, капитанъ Темляковъ!... Пойдемъ къ нему: я васъ сейчасъ познакомлю. — Да не хочу я совсѣмъ!... Ну, тебя!...
— Не хочешь, какъ хочешь, а я пойду. Григорій Петровичъ, а Григорій
Петровичъ!.. Что ты, не узналъ меня, что-ли?... Да обернись, чудакъ: я тутъ. Вотъ гдѣ пришлось встрѣтиться!...
Темляковъ обернулся. При видѣ штабсъ-ротмистра, лицо его приняло сіяющее выраженіе.
— А, Харитонъ Петровичъ!... Очень радъ!... привѣтствовалъ онъ Татаркина, потрясая его руку.
— Какъ поживаешь, душа моя? А я полагалъ, что ты все въ своемъ «эрмитажѣ» сидишь. И была жь у тебя охота такую конуру нанимать. Видно, денегъ бѣшеныхъ много.
— Я съ «эрмитажа» съѣхалъ, серьезно отвѣтилъ капитанъ. Тамъ потолокъ сталь протекать.
— Стало быть вышло такъ, какъ я тебѣ предсказывалъ. Но, однако, дѣло не къ томъ. Гдѣ же ты теперь изволишь пребывать, драгоцѣннѣйшій мой?
— Въ настоящее время живу въ Гвоздиловѣ, въ этакой... какъ бы тебѣ лучше выразить?... въ траншее. А ты теперь здѣшній житель? Заѣзжай, братъ, пожалуйста, ко мнѣ. Мы съ тобой опять «Крамбамбули» пропоемъ.
— Непремѣнно заѣду... Ахъ, кстати, милѣйшій другъ, ты будешь сегодня танцовать или нѣтъ?
— Нѣтъ. Во-первыхъ — я здѣсь никого не знаю; во-вторыхъ, — давнымъ давно отвыкъ отъ всякихъ вывертасовъ. Я бы сюда и коса не показалъ, если бы не одинъ товарищъ. Присталъ ко мнѣ: пойдемъ да пойдемъ. Вотъ я и доставилъ ему удовольствіе, поѣхаль. Впрочемъ тутъ долго оставаться я не намѣренъ. Пошляюсь еще тутъ четверть часика, а потомъ и маршъ къ себѣ въ ложементъ.
— Чудесная братъ, мысль! Знаешь, и я тоже нe хочу танцовать. Давайка, катнемъ вмѣстѣ съ тобой въ Гвоздиловку? Ты меня извини, пожалуйста, что я такъ нахально къ тебѣ набиваюсь?
— Ну, этъ еще, что тутъ за церемоніи! Я самъ душевно радъ встрѣтить стараго приятеля. Катимъ! — Га-га!
Черезъ нѣсколько секундъ друзья изсчезли съ танцовальной площадки и направлялись къ селу Гвоздилову, отстоявшему не болѣе одной версты отъ Денисовки. Ихъ отсутствіе не было никѣмъ замѣчено, за исключеніемъ Пыны, которая подошла къ поручику Пуговкину и тревожно освѣдомилась у него о его товарищѣ. Тотъ отвѣтилъ самымъ хладнокровнымъ тономъ:
— Не знаю-съ, куда онъ могъ дѣваться. Онъ сейчасъ здѣсь былъ. А позвольте васъ спросить, онъ нуженъ вамъ?
— Mais comment donc!... Конечно нуженъ. Онъ просилъ меня на первую кадриль.
— Pardon, mademoiselle!... Но, вѣдь, и я васъ просилъ — Когда?
— А помните, когда вы гуляли у забора около нашей дачи? Еще тогда разговоръ у васъ о балѣ завелся...
— Извините, м-сьё Пуговкинъ; я, право, позабыла. Je suis si distraite, я такая разсѣянная. И такъ, вы не видите м-сьё Татаркина? — Не вижу-съ. Виноватъ.
Огорченная Пына возвратилась къ своей maman, которая тоже никакъ не могла себѣ объяснить причину отсутствія штабс-ротмистра, бывшаго всегда такимъ любезнымъ въ отношеніяхъ съ ея дочками. На этотъ разъ ея любимица осталась безъ кавалера и должна была, сидя, любоваться на танцующихъ, такъ какъ самое ее никто не приглашалъ. Дына была счастливѣе сестры: вальсы и польки она отплясывала съ дятлообразнымъ гимназистомъ, а на третью кадриль ее пригласилъ самъ князь Дымкинъ, для котораго почему-то не нашлось подходящей дамы. А въ то время, когда Дына веселилась, а Пына зѣвала, штабсъ-ротмистръ Татаркинъ сидѣлъ на дачѣ своего пріятеля, капитана Темлякова, и разсказывалъ веселые анекдоты изъ кавалерійскаго быта. И гость, и хозяинъ были равно довольны другъ другомъ.
Латинская пословица справедливо гласитъ: in vino — veritas. Выпивая чутьли не пятнадцатую рюмку коньяку, Татаркинъ вдругъ вспомнилъ, что онъ пригласилъ мадемуазель Пыну на кадриль и измѣнилъ ей самымъ неприличнымъ образомъ. Поспѣшно вскочивъ съ мѣста и немножко пошатнувшись, онъ обратился къ своему компаньону:
— Другъ мой, знаешь, что я тебѣ скажу? Вѣдь я свинья!
— Ага! отвѣтилъ капитанъ кивнувъ головою въ знакъ согласія.
— Ты не вѣришь? Честное слово — свинья! Представь, я сегодня пригласилъ одну мамзюльку на кадрильку и не явился къ перекличкѣ, то-есть къ ретурнелю. Надо теперь пойти извиниться... Какъ ты думаешь?... А?... — Что жь, извинись. Я не прочь.
— Да не передъ тобой я, дубина, извинюсь, а передъ ней. Выпью посошокъ на дорожку, да и пойду. Что я, твердъ на ногахъ?... Ничего?...
— Ничего! Твердъ какъ я! отвѣтилъ капитанъ, вставая со стула, чтобы доказать свою стойкость. Сдѣлавъ два шага впередъ, онъ быстро повернулъ въ сторону и чуть не треснулся лбомъ объ стѣну. Къ счастію, штабсротмистръ удержалъ его во время,
— Ужь и твердъ!... сказалъ онъ съ укоризной. Ложись-ка, братъ, лучше спать, а я отправлюсь во-свояси. Благодарю за угощеніе!... Спокойной ночи!.. Завтра ко мнѣ съ визитомъ пріѣзжай, а не то сердиться буду. Понимаешь?...
— Пон-нимаю!... процѣдилъ сквозь зубы капитанъ, располагаясь во всей аммуниціи на постель.
Выпивъ посошокъ на дорожку (въ переводѣ: двѣ рюмочки коньяку), штабсротмистръ отправился въ обратное путешествіе. На половинѣ дороги онъ почувствовалъ, что силы его слабѣютъ, но не обратилъ на это вниманія и продолжалъ идти, прибавивъ нѣсколько шагу. Фонари на танцовальномъ кругу все еще горѣли и музыка играла, когда онъ входилъ въ Денисовку. Не долго думая, онъ поспѣшилъ къ мѣсту танцевъ, перелѣзъ въ наиболѣе темномъ уголкѣ черезъ перегородку и сталъ отыскивать семейство полковницы. Онъ скоро нашелъ и маменьку, и дочекъ. Онѣ стояли всѣ вмѣстѣ, недалеко отъ выхода и собирались уходить домой. Штабс-ротмистръ бойко подошелъ къ Пынѣ, приложилъ руку къ козырьку и произнесъ громкимъ, хотя нѣсколько сиплымъ, баритономъ:
— Мадемуазель Пыра!... Же л’онёръ де ву з’ангаже пуръ ле премье кадриль!... Ву ле ву?...
— Ахъ, полноте, харитонъ Петровичъ, какая теперь премье кадриль? воскликнула та, испуганно сторонясь отъ своего «предмета». Развѣ вы не видите, что все уже кончено? Сейчасъ сыграютъ послѣдній галопадъ, а потомъ мы всѣ домой пойдемъ.
— Зачѣмъ домой?... Пуркуа?... Эй, музыка, не надо галопадъ!... Кадриль изъ «Синей бороды»...
— Харитонъ Петровичъ, ради Бога не кричите! сказала Пына умоляющимъ голосомъ. К чему дѣлать скандалъ? Если-бы вы пришли пораньше, тогда можно было-бы просить распорядителя, а теперь никакъ нельзя. Видите, всѣ разъѣзжаются. Зачѣмь вы не пришли къ началу бала? Я такъ скучала безъ васъ.
— Да, она очень скучала! подтвердила Дына, натягивая на себя ватер-пруфъ. — Ахъ, молодой человѣкъ, молодой человѣкъ! укоризненно произнесла полковница, приближаясь къ Татаркину, — какой-же вы, однако, разсѣянный! Пригласили мою дочь на кадриль, а потомъ и позабыли о ней... Ну, прилично-ли такъ поступать?
— Виноватъ! Тутъ меня одинъ сослуживецъ отозвалъ.. Важныя эскодронныя дѣла!.. Прошу порнѣйше прощенія.
— Ну, ужъ это вы Пыну о прощеніи просите, а не меня! строго сказала полковница. — Это она вамъ обязана, что цѣлый вечеръ одна, безъ кавалера, просидѣла. Пойдемте отсюда, дѣти. Tout est fini. Дына, иди со мной рядомъ!
Дына съ полковницей пошли впереди, а Пына съ уничтоженымъ штабсротмистромъ немного поодаль. Татаркинъ, находясь подъ сильнымъ вліяніемъ коньяка, рѣшился извиниться передъ своей дамой въ самыхъ пламенныхъ фразахъ:
— Мадемуазель Пыра! началъ онъ, прикладывая руку къ сердцу, — вы пожалуйста извините меня, если я такимъ мовежаномъ передъ вами оказался! Повѣрьте, что я, чтобы загладить мою... какъ ее?.. оплошность, чтоли?... все для васъ сдѣлать готовъ. Прикажете мнѣ въ рѣку нырнуть — я нырну; прикажете мнѣ повѣситься вотъ въ этомъ палисадникѣ, — повѣшусь!...
Настало 5 августа. Площадка въ березовой рощицѣ была усыпана пескомъ и огорожена со всѣхъ сторонъ плетнемъ, за которымъ помѣстились подставки для бумажныхъ фонариковъ и шесты съ флагами чуть-ли не всѣхъ націй. Ровно въ 7 часовъ вечера въ Денисовку вступили военные музыканты, играя персидскій маршъ, при звукахъ котораго все населеніе Денисовки, не исключая Амишекъ и Кадошекъ, высыпало на улицу. Дачницы принялись наряжаться, такъ какъ начало бала было назначено въ половинѣ осьмаго. Штабсротмистръ Татаркинъ смѣнилъ свой китель на мундиръ, нафабрилъ усы, засунулъ въ боковой карманъ бѣлыя перчатки и уже хотѣлъ было выйти, какъ вдругъ поручикъ Пуговкинъ остановилъ его:
— Ты это куда?
Штабс-ротмистръ вытаращилъ глаза.
— Какъ куда? Конечно, братецъ, на балъ. Вѣдь я эту... какъ ее? Пыра, что-ли?... я эту Пыру на первую кадриль пригласилъ. — И она согласилась?
— Ко-онечно! Еще съ какой радостью-то! Вотъ погляди на насъ, какъ мы пойдемъ отплясывать. Я такія штуки буду отдирать, что уму непостижимо!
— Однако, она мнѣ прежде обѣщала первую кадриль! сказалъ поручикъ, строя недовольную физіономію. Вѣдь это подло — принимать приглашеніе и послѣ забывать. Я непремѣнно этой дурѣ исторію сдѣлаю.
— Дѣлай, какую хочешь, только не теперь, а послѣ первой кадрили. Тогда, если желаешь, и я тебѣ немножко помогу. Я, братъ, спеціалистъ на всѣ эти исторіи.
— Да, ее надо проучить! сердито высказалъ поручикъ, ходя взадъ и впередъ по комнатѣ.
— Кто говоритъ, что не надо! подтвердилъ штабс-ротмистръ, лукаво поглядывая на своего друга. Однако, душа моя, пойдемъ-ка на кругъ, а то, чего добраго, тамъ и безъ васъ оттанцуютъ.
Поручикъ молча надѣлъ лѣтнюю фуражку и побрелъ за Татаркинымъ на мѣсто танцевъ.
Несмотря на то, что было довольно рано, весь beaumonde изъ селъ Денисовки, Купцова и Гвоздилова уже собрался. Посреди группы, составившейся изъ гвардейскихъ офицеровъ и расфранченныхъ барынь, стоялъ князь Дымкинъ, съ видомъ покровительства поглядывая на пары, отплясывавшія польку-мазурку съ какимъ-то особеннымъ ляганьемъ и топаньемъ. У входа хлопотали Абрамченко и гимназистъ, принимая билеты отъ вновь прибывающихъ личностей. Недалеко отъ нихъ, облокотись на стойку съ фруктовыми водами, красовался мужчина пожилыхъ лѣтъ съ замѣчательно-краснымъ носомъ и рыжими усами и бакенбардами. Одѣтъ онъ былъ въ военную пѣхотную форму съ капитанскими погонами. Увидя эту особу, Татаркинъ испустилъ гортанный звукъ, въ родѣ рычанія тигра, и крѣпко стиснулъ руку Пуговкина, совсѣмъ не ожидавшаго такого пассажа.
— Что съ тобой?... воскликнулъ поручикъ, съ недоумѣніемъ поглядывая на своего товарища.
— Какъ что?... Развѣ не видишь... Вѣдь это Темляковъ, капитанъ Темляковъ!... Пойдемъ къ нему: я васъ сейчасъ познакомлю. — Да не хочу я совсѣмъ!... Ну, тебя!...
— Не хочешь, какъ хочешь, а я пойду. Григорій Петровичъ, а Григорій
Петровичъ!.. Что ты, не узналъ меня, что-ли?... Да обернись, чудакъ: я тутъ. Вотъ гдѣ пришлось встрѣтиться!...
Темляковъ обернулся. При видѣ штабсъ-ротмистра, лицо его приняло сіяющее выраженіе.
— А, Харитонъ Петровичъ!... Очень радъ!... привѣтствовалъ онъ Татаркина, потрясая его руку.
— Какъ поживаешь, душа моя? А я полагалъ, что ты все въ своемъ «эрмитажѣ» сидишь. И была жь у тебя охота такую конуру нанимать. Видно, денегъ бѣшеныхъ много.
— Я съ «эрмитажа» съѣхалъ, серьезно отвѣтилъ капитанъ. Тамъ потолокъ сталь протекать.
— Стало быть вышло такъ, какъ я тебѣ предсказывалъ. Но, однако, дѣло не къ томъ. Гдѣ же ты теперь изволишь пребывать, драгоцѣннѣйшій мой?
— Въ настоящее время живу въ Гвоздиловѣ, въ этакой... какъ бы тебѣ лучше выразить?... въ траншее. А ты теперь здѣшній житель? Заѣзжай, братъ, пожалуйста, ко мнѣ. Мы съ тобой опять «Крамбамбули» пропоемъ.
— Непремѣнно заѣду... Ахъ, кстати, милѣйшій другъ, ты будешь сегодня танцовать или нѣтъ?
— Нѣтъ. Во-первыхъ — я здѣсь никого не знаю; во-вторыхъ, — давнымъ давно отвыкъ отъ всякихъ вывертасовъ. Я бы сюда и коса не показалъ, если бы не одинъ товарищъ. Присталъ ко мнѣ: пойдемъ да пойдемъ. Вотъ я и доставилъ ему удовольствіе, поѣхаль. Впрочемъ тутъ долго оставаться я не намѣренъ. Пошляюсь еще тутъ четверть часика, а потомъ и маршъ къ себѣ въ ложементъ.
— Чудесная братъ, мысль! Знаешь, и я тоже нe хочу танцовать. Давайка, катнемъ вмѣстѣ съ тобой въ Гвоздиловку? Ты меня извини, пожалуйста, что я такъ нахально къ тебѣ набиваюсь?
— Ну, этъ еще, что тутъ за церемоніи! Я самъ душевно радъ встрѣтить стараго приятеля. Катимъ! — Га-га!
Черезъ нѣсколько секундъ друзья изсчезли съ танцовальной площадки и направлялись къ селу Гвоздилову, отстоявшему не болѣе одной версты отъ Денисовки. Ихъ отсутствіе не было никѣмъ замѣчено, за исключеніемъ Пыны, которая подошла къ поручику Пуговкину и тревожно освѣдомилась у него о его товарищѣ. Тотъ отвѣтилъ самымъ хладнокровнымъ тономъ:
— Не знаю-съ, куда онъ могъ дѣваться. Онъ сейчасъ здѣсь былъ. А позвольте васъ спросить, онъ нуженъ вамъ?
— Mais comment donc!... Конечно нуженъ. Онъ просилъ меня на первую кадриль.
— Pardon, mademoiselle!... Но, вѣдь, и я васъ просилъ — Когда?
— А помните, когда вы гуляли у забора около нашей дачи? Еще тогда разговоръ у васъ о балѣ завелся...
— Извините, м-сьё Пуговкинъ; я, право, позабыла. Je suis si distraite, я такая разсѣянная. И такъ, вы не видите м-сьё Татаркина? — Не вижу-съ. Виноватъ.
Огорченная Пына возвратилась къ своей maman, которая тоже никакъ не могла себѣ объяснить причину отсутствія штабс-ротмистра, бывшаго всегда такимъ любезнымъ въ отношеніяхъ съ ея дочками. На этотъ разъ ея любимица осталась безъ кавалера и должна была, сидя, любоваться на танцующихъ, такъ какъ самое ее никто не приглашалъ. Дына была счастливѣе сестры: вальсы и польки она отплясывала съ дятлообразнымъ гимназистомъ, а на третью кадриль ее пригласилъ самъ князь Дымкинъ, для котораго почему-то не нашлось подходящей дамы. А въ то время, когда Дына веселилась, а Пына зѣвала, штабсъ-ротмистръ Татаркинъ сидѣлъ на дачѣ своего пріятеля, капитана Темлякова, и разсказывалъ веселые анекдоты изъ кавалерійскаго быта. И гость, и хозяинъ были равно довольны другъ другомъ.
Латинская пословица справедливо гласитъ: in vino — veritas. Выпивая чутьли не пятнадцатую рюмку коньяку, Татаркинъ вдругъ вспомнилъ, что онъ пригласилъ мадемуазель Пыну на кадриль и измѣнилъ ей самымъ неприличнымъ образомъ. Поспѣшно вскочивъ съ мѣста и немножко пошатнувшись, онъ обратился къ своему компаньону:
— Другъ мой, знаешь, что я тебѣ скажу? Вѣдь я свинья!
— Ага! отвѣтилъ капитанъ кивнувъ головою въ знакъ согласія.
— Ты не вѣришь? Честное слово — свинья! Представь, я сегодня пригласилъ одну мамзюльку на кадрильку и не явился къ перекличкѣ, то-есть къ ретурнелю. Надо теперь пойти извиниться... Какъ ты думаешь?... А?... — Что жь, извинись. Я не прочь.
— Да не передъ тобой я, дубина, извинюсь, а передъ ней. Выпью посошокъ на дорожку, да и пойду. Что я, твердъ на ногахъ?... Ничего?...
— Ничего! Твердъ какъ я! отвѣтилъ капитанъ, вставая со стула, чтобы доказать свою стойкость. Сдѣлавъ два шага впередъ, онъ быстро повернулъ въ сторону и чуть не треснулся лбомъ объ стѣну. Къ счастію, штабсротмистръ удержалъ его во время,
— Ужь и твердъ!... сказалъ онъ съ укоризной. Ложись-ка, братъ, лучше спать, а я отправлюсь во-свояси. Благодарю за угощеніе!... Спокойной ночи!.. Завтра ко мнѣ съ визитомъ пріѣзжай, а не то сердиться буду. Понимаешь?...
— Пон-нимаю!... процѣдилъ сквозь зубы капитанъ, располагаясь во всей аммуниціи на постель.
Выпивъ посошокъ на дорожку (въ переводѣ: двѣ рюмочки коньяку), штабсротмистръ отправился въ обратное путешествіе. На половинѣ дороги онъ почувствовалъ, что силы его слабѣютъ, но не обратилъ на это вниманія и продолжалъ идти, прибавивъ нѣсколько шагу. Фонари на танцовальномъ кругу все еще горѣли и музыка играла, когда онъ входилъ въ Денисовку. Не долго думая, онъ поспѣшилъ къ мѣсту танцевъ, перелѣзъ въ наиболѣе темномъ уголкѣ черезъ перегородку и сталъ отыскивать семейство полковницы. Онъ скоро нашелъ и маменьку, и дочекъ. Онѣ стояли всѣ вмѣстѣ, недалеко отъ выхода и собирались уходить домой. Штабс-ротмистръ бойко подошелъ къ Пынѣ, приложилъ руку къ козырьку и произнесъ громкимъ, хотя нѣсколько сиплымъ, баритономъ:
— Мадемуазель Пыра!... Же л’онёръ де ву з’ангаже пуръ ле премье кадриль!... Ву ле ву?...
— Ахъ, полноте, харитонъ Петровичъ, какая теперь премье кадриль? воскликнула та, испуганно сторонясь отъ своего «предмета». Развѣ вы не видите, что все уже кончено? Сейчасъ сыграютъ послѣдній галопадъ, а потомъ мы всѣ домой пойдемъ.
— Зачѣмъ домой?... Пуркуа?... Эй, музыка, не надо галопадъ!... Кадриль изъ «Синей бороды»...
— Харитонъ Петровичъ, ради Бога не кричите! сказала Пына умоляющимъ голосомъ. К чему дѣлать скандалъ? Если-бы вы пришли пораньше, тогда можно было-бы просить распорядителя, а теперь никакъ нельзя. Видите, всѣ разъѣзжаются. Зачѣмь вы не пришли къ началу бала? Я такъ скучала безъ васъ.
— Да, она очень скучала! подтвердила Дына, натягивая на себя ватер-пруфъ. — Ахъ, молодой человѣкъ, молодой человѣкъ! укоризненно произнесла полковница, приближаясь къ Татаркину, — какой-же вы, однако, разсѣянный! Пригласили мою дочь на кадриль, а потомъ и позабыли о ней... Ну, прилично-ли такъ поступать?
— Виноватъ! Тутъ меня одинъ сослуживецъ отозвалъ.. Важныя эскодронныя дѣла!.. Прошу порнѣйше прощенія.
— Ну, ужъ это вы Пыну о прощеніи просите, а не меня! строго сказала полковница. — Это она вамъ обязана, что цѣлый вечеръ одна, безъ кавалера, просидѣла. Пойдемте отсюда, дѣти. Tout est fini. Дына, иди со мной рядомъ!
Дына съ полковницей пошли впереди, а Пына съ уничтоженымъ штабсротмистромъ немного поодаль. Татаркинъ, находясь подъ сильнымъ вліяніемъ коньяка, рѣшился извиниться передъ своей дамой въ самыхъ пламенныхъ фразахъ:
— Мадемуазель Пыра! началъ онъ, прикладывая руку къ сердцу, — вы пожалуйста извините меня, если я такимъ мовежаномъ передъ вами оказался! Повѣрьте, что я, чтобы загладить мою... какъ ее?.. оплошность, чтоли?... все для васъ сдѣлать готовъ. Прикажете мнѣ въ рѣку нырнуть — я нырну; прикажете мнѣ повѣситься вотъ въ этомъ палисадникѣ, — повѣшусь!...