Безупречный человѣкъ.
— „Хоть на коронной службѣ я Былъ сданъ подъ слѣдствіе врагами, Но безупречна честь моя, — Иду я смѣлыми шагамиˮ...
Такъ, находившись подъ судомъ, Молилъ я нѣкую персону,
Къ ней какъ червякъ проползши въ домъ, — И былъ оправданъ по закону.
Я на враговъ не сталъ роптать, — Я чистъ душой въ своемъ сознаньи: Люблю во всемъ я поступать
Лишь на законномъ основаньи...
Я старъ, но юную жену
Я взялъ изъ бѣднаго семейства; За эту благодать одну
Дойти ей нужно-бъ до лакейства, —
Нѣтъ-съ; утекла съ однимъ юнцомъ! Къ закону я пришелъ, какъ къ другу: Жандармъ отправленъ былъ гонцомъ И приволокъ назадъ супругу... За то тираномъ иногда
Меня зовутъ въ негодованьи, А поступилъ я, господа,
Вѣдѣ, на законномъ основаньи?
Я другу сумму одолжилъ, Какъ другъ, какъ братъ, какъ блѣгодѣтель... А онъ мнѣ домикъ заложилъ:
Коль не уплатитъ — я владѣтель.
Домъ стоилъ болѣе, но въ срокъ
Не заплатилъ мнѣ другъ ни мало: Нотаріальныхъ сила строкъ Меня владѣтелемъ признала. Другъ осердился и привелъ
Свою отлучку въ оправданье...
Пусть такъ; но домъ-то пріобрѣлъ Я на законномъ основаньи!?
Однажды я... когда служилъ... (Я самъ тружусь, я самъ въ заботѣ! ) Вдругъ писаришка одолжилъ,
Два дня не бывши на работѣ! И я рѣшилъ своимъ судомъ —
Что-бъ онъ отъ дѣла удалился;
А онъ, дуракъ, въ питейный домъ: Хватилъ полштофъ и удавился... Осталась голая семья,
Копѣйки нѣтъ на пропитанье...
Мнѣ жаль; но поступилъ такъ я, Вѣдь, на законномъ основаньи?
Когда я молодъ былъ, укоръ
Сказалъ разъ женщинѣ по слуху, Какъ вдругъ какой-то щелкоперъ
При всемъ собраньи далъ мнѣ плюху. Въ умахъ броженіе пошло:
„Дуэль, дуэльˮ... всѣ зашумѣли; Нѣтъ-съ, время рыцарства прошло, — Законъ предусмотрѣлъ дуэли.
Съ сознаньемъ чистой правоты, Просилъ я судъ о наказаньи, И драчуна упекъ въ „Титыˮ Я... на законномъ основаньи.
Разъ, слышу, нигилистъ въ гостяхъ Мракъ нигилизма изрыгаетъ, —
Въ участкахъ грязь и пыль въ частяхъ, Просвиренъ и дьячковъ ругаетъ... Ушей я чуть не затыкалъ,
Дивясь тому ожесточенью, — Доносецъ ловкій накаталъ,
Да, и послалъ по назначенью.
Хоть у начальства мой доносъ Не удостоился вниманья,
Что мнѣ судить о томъ: донесъ Я на законномъ основаньи!
И. Башковъ.
Счастливый бракъ.
(Современная баллада въ прозѣ. )
Не знаю, кто сфальшивилъ, календарь или природа, но они нынѣшній годъ, очевидно, не спѣлись. Нынѣшнее лѣто было чортъ знаетъ чѣмъ, но отнюдь не заправскимъ лѣтомъ, и только къ концу августа сплошныя бѣлыя облака разорвались, ясная лазурь мѣстами проглянула, а скоро и солнце, отбившись отъ послѣднихъ обрывковъ прежде сплошной облачной паутины, показалось на небосклонѣ, радостное, привѣтливое...
Все встрепенулось, ожило. Листья деревъ и мелкая травка, храбро отбивавшіеся отъ натисковъ преждевременной непогоды, радостной улыбкой привѣтствовали своего избавителя, и, полные надеждъ на грядущее, снова высоко подняли свои, опустившіяся было, верхушки.
Птички, доселѣ сидѣвшія, нахохлившись, въ частомъ кустарникѣ, оживленнѣе замахали крылышками, и шире и звонче полились ихъ безпечныя пѣсни, вѣроятно, на мотивъ: «къ намъ лѣто красное пришло»! Но онѣ ошибались. Это не лѣто пришло, а что то особенное, странное. Солнце палило на открытомъ мѣстѣ — нестерпимо; но стоило зайти въ тѣнь, и васъ обдавало сырымъ
холодомъ. Это днемъ. Вечеромъ, когда солнце скрывалось за верхами густаго парка, воздухъ уравнивался, и — что это былъ за вечеръ! Въ немъ не было той къ лѣни располагающей ласки, какая замѣчается въ лѣтнихъ вечерахъ; не было и, ослабляющаго нервы, обаянія вечера весенняго; было что-то особое разлито въ воздухѣ, бодрящее, отрезвляющее. А кругомъ тихо, тепло: птички поютъ, но не съ тѣмъ любовнымъ экстазомъ, какъ прежде, а тихія, ровныя пѣсни поютъ...
Въ одинъ изъ описанныхъ вечеровъ тѣнистыя дорожки петровско-разумовскаго парка были переполнены гуляющимъ расфранченнымъ народомъ. Веселыя, раскраснѣвшіяся лица, оживленный говоръ, пересыпаемый звучнымъ, здоровымъ смѣхомъ, были бы, кажется, способны оживить даже хмураго ан
гличанина съ его хроническимъ сплиномъ; а въ глубинѣ этого парка — мертвая, торжественная тишина: спитъ онъ, словно сказочный богатырь, листкомъ не шелохнетъ; запоетъ какая-нибудь пернатая пѣвунья свою коротенькую арію, зашуршитъ листкомъ, перелетая на другое деревцо, — и опять тихо. Но вотъ боязливо хрустнула сухая вѣтка... еще... еще... и на небольшую полянку, густо окаймленную раскидистыми кустами сирени, вышла парочка.
Онъ, Петръ Петровичъ Пѣтушковъ, — очень тщательно одѣтый и раздушенный «мышиный жеребчикъ»; она, Роза Ренейманъ, — сильно пожилая, но все еще довольно сочная и упругая, «нѣмка изъ Риги».
— Ну, здѣсь, кажется, никого нѣтъ, Розочка! обратился къ ней Петръ Петровичъ съ заискивающей улыбкой, сядемъ вотъ на пенёчкѣ... славно тутъ! А то вотъ на травкѣ... тоже хорошая травка... зеленая...
— О, ви... што ви... все отвертываетъ себя! Звольте прямъ каврить, што ви менѣ желайли каврить... Ню! Я слушать...
Она кокетливо опустилась на траву. Петръ Петровичъ былъ замѣтно взволнованъ.
— Я, видишь-ли, началъ онъ, вотъ... ты знаешь... я хочу... но ты не подумай...
— О, на такой манеръ, я вижу, конецъ еще давно не будетъ! Каврите, пожалста, прямъ...
— Я радъ-бы, но, ты сала посуди... хм... вѣдь... но...
— Тфуй! Скорѣй каврите на самомъ концѣ! А то я буду плюнить...
— Ахъ, какая ты нетерпѣливая! Ну, изволь-жe: я хочу... хм... хм.... хочу... жениться!
Подвижныя, суетливыя черты нѣмки живо сложились въ самую искреннюю улыбку, и раскатистый смѣхъ нарушилъ лѣсную тишину. Петръ Петровичъ стоялъ въ полнѣйшемъ недоумѣніи: онъ ждалъ совсѣмъ обратнаго. Наконецъ и его лицо стало принимать болѣе, благообразный видъ, а скоро явилась и улыбка, но — надо отдать справедливости — самая безсмысленная, какъ-бы сама недоумѣвающая, зачѣмъ это она явилась, и какъ-бы сама-же отвѣчающая: «а вотъ постой, — увидимъ»!
— Какъ ви смѣшной! смогла, наконецъ, проговорить Роза, — ви, штожь, менѣ докладъ хотилъ дѣлайть, позволеній запрашивать! Какъ смѣшной!
— Такъ ты, значитъ, не сердишься, Роза... а?
И Петръ Петровичъ радостно затрясъ своими подвижными колѣнками. — Зашево мени сердить! Ви, я надѣйсь, не будетъ такой ветшина, што мени покидайтъ назавсѣмъ! О, да! Да?
— Конечно, конечно! Объ этомъ нечего и говорить: развѣ я могу обойтись безъ тебя! Вѣдь моей будущей женѣ всего 19 лѣтъ, и, значитъ, съ ней не всегда можетъ быть мнѣ весело, — такая разница лѣтъ!
— А для шево ви тогда ее беретъ? лукаво замѣтила Роза.
— О, на это свои причины! Но знаешь что, мнѣ-бы не хотѣлось, чтобъ
— „Хоть на коронной службѣ я Былъ сданъ подъ слѣдствіе врагами, Но безупречна честь моя, — Иду я смѣлыми шагамиˮ...
Такъ, находившись подъ судомъ, Молилъ я нѣкую персону,
Къ ней какъ червякъ проползши въ домъ, — И былъ оправданъ по закону.
Я на враговъ не сталъ роптать, — Я чистъ душой въ своемъ сознаньи: Люблю во всемъ я поступать
Лишь на законномъ основаньи...
Я старъ, но юную жену
Я взялъ изъ бѣднаго семейства; За эту благодать одну
Дойти ей нужно-бъ до лакейства, —
Нѣтъ-съ; утекла съ однимъ юнцомъ! Къ закону я пришелъ, какъ къ другу: Жандармъ отправленъ былъ гонцомъ И приволокъ назадъ супругу... За то тираномъ иногда
Меня зовутъ въ негодованьи, А поступилъ я, господа,
Вѣдѣ, на законномъ основаньи?
Я другу сумму одолжилъ, Какъ другъ, какъ братъ, какъ блѣгодѣтель... А онъ мнѣ домикъ заложилъ:
Коль не уплатитъ — я владѣтель.
Домъ стоилъ болѣе, но въ срокъ
Не заплатилъ мнѣ другъ ни мало: Нотаріальныхъ сила строкъ Меня владѣтелемъ признала. Другъ осердился и привелъ
Свою отлучку въ оправданье...
Пусть такъ; но домъ-то пріобрѣлъ Я на законномъ основаньи!?
Однажды я... когда служилъ... (Я самъ тружусь, я самъ въ заботѣ! ) Вдругъ писаришка одолжилъ,
Два дня не бывши на работѣ! И я рѣшилъ своимъ судомъ —
Что-бъ онъ отъ дѣла удалился;
А онъ, дуракъ, въ питейный домъ: Хватилъ полштофъ и удавился... Осталась голая семья,
Копѣйки нѣтъ на пропитанье...
Мнѣ жаль; но поступилъ такъ я, Вѣдь, на законномъ основаньи?
Когда я молодъ былъ, укоръ
Сказалъ разъ женщинѣ по слуху, Какъ вдругъ какой-то щелкоперъ
При всемъ собраньи далъ мнѣ плюху. Въ умахъ броженіе пошло:
„Дуэль, дуэльˮ... всѣ зашумѣли; Нѣтъ-съ, время рыцарства прошло, — Законъ предусмотрѣлъ дуэли.
Съ сознаньемъ чистой правоты, Просилъ я судъ о наказаньи, И драчуна упекъ въ „Титыˮ Я... на законномъ основаньи.
Разъ, слышу, нигилистъ въ гостяхъ Мракъ нигилизма изрыгаетъ, —
Въ участкахъ грязь и пыль въ частяхъ, Просвиренъ и дьячковъ ругаетъ... Ушей я чуть не затыкалъ,
Дивясь тому ожесточенью, — Доносецъ ловкій накаталъ,
Да, и послалъ по назначенью.
Хоть у начальства мой доносъ Не удостоился вниманья,
Что мнѣ судить о томъ: донесъ Я на законномъ основаньи!
И. Башковъ.
Счастливый бракъ.
(Современная баллада въ прозѣ. )
Не знаю, кто сфальшивилъ, календарь или природа, но они нынѣшній годъ, очевидно, не спѣлись. Нынѣшнее лѣто было чортъ знаетъ чѣмъ, но отнюдь не заправскимъ лѣтомъ, и только къ концу августа сплошныя бѣлыя облака разорвались, ясная лазурь мѣстами проглянула, а скоро и солнце, отбившись отъ послѣднихъ обрывковъ прежде сплошной облачной паутины, показалось на небосклонѣ, радостное, привѣтливое...
Все встрепенулось, ожило. Листья деревъ и мелкая травка, храбро отбивавшіеся отъ натисковъ преждевременной непогоды, радостной улыбкой привѣтствовали своего избавителя, и, полные надеждъ на грядущее, снова высоко подняли свои, опустившіяся было, верхушки.
Птички, доселѣ сидѣвшія, нахохлившись, въ частомъ кустарникѣ, оживленнѣе замахали крылышками, и шире и звонче полились ихъ безпечныя пѣсни, вѣроятно, на мотивъ: «къ намъ лѣто красное пришло»! Но онѣ ошибались. Это не лѣто пришло, а что то особенное, странное. Солнце палило на открытомъ мѣстѣ — нестерпимо; но стоило зайти въ тѣнь, и васъ обдавало сырымъ
холодомъ. Это днемъ. Вечеромъ, когда солнце скрывалось за верхами густаго парка, воздухъ уравнивался, и — что это былъ за вечеръ! Въ немъ не было той къ лѣни располагающей ласки, какая замѣчается въ лѣтнихъ вечерахъ; не было и, ослабляющаго нервы, обаянія вечера весенняго; было что-то особое разлито въ воздухѣ, бодрящее, отрезвляющее. А кругомъ тихо, тепло: птички поютъ, но не съ тѣмъ любовнымъ экстазомъ, какъ прежде, а тихія, ровныя пѣсни поютъ...
Въ одинъ изъ описанныхъ вечеровъ тѣнистыя дорожки петровско-разумовскаго парка были переполнены гуляющимъ расфранченнымъ народомъ. Веселыя, раскраснѣвшіяся лица, оживленный говоръ, пересыпаемый звучнымъ, здоровымъ смѣхомъ, были бы, кажется, способны оживить даже хмураго ан
гличанина съ его хроническимъ сплиномъ; а въ глубинѣ этого парка — мертвая, торжественная тишина: спитъ онъ, словно сказочный богатырь, листкомъ не шелохнетъ; запоетъ какая-нибудь пернатая пѣвунья свою коротенькую арію, зашуршитъ листкомъ, перелетая на другое деревцо, — и опять тихо. Но вотъ боязливо хрустнула сухая вѣтка... еще... еще... и на небольшую полянку, густо окаймленную раскидистыми кустами сирени, вышла парочка.
Онъ, Петръ Петровичъ Пѣтушковъ, — очень тщательно одѣтый и раздушенный «мышиный жеребчикъ»; она, Роза Ренейманъ, — сильно пожилая, но все еще довольно сочная и упругая, «нѣмка изъ Риги».
— Ну, здѣсь, кажется, никого нѣтъ, Розочка! обратился къ ней Петръ Петровичъ съ заискивающей улыбкой, сядемъ вотъ на пенёчкѣ... славно тутъ! А то вотъ на травкѣ... тоже хорошая травка... зеленая...
— О, ви... што ви... все отвертываетъ себя! Звольте прямъ каврить, што ви менѣ желайли каврить... Ню! Я слушать...
Она кокетливо опустилась на траву. Петръ Петровичъ былъ замѣтно взволнованъ.
— Я, видишь-ли, началъ онъ, вотъ... ты знаешь... я хочу... но ты не подумай...
— О, на такой манеръ, я вижу, конецъ еще давно не будетъ! Каврите, пожалста, прямъ...
— Я радъ-бы, но, ты сала посуди... хм... вѣдь... но...
— Тфуй! Скорѣй каврите на самомъ концѣ! А то я буду плюнить...
— Ахъ, какая ты нетерпѣливая! Ну, изволь-жe: я хочу... хм... хм.... хочу... жениться!
Подвижныя, суетливыя черты нѣмки живо сложились въ самую искреннюю улыбку, и раскатистый смѣхъ нарушилъ лѣсную тишину. Петръ Петровичъ стоялъ въ полнѣйшемъ недоумѣніи: онъ ждалъ совсѣмъ обратнаго. Наконецъ и его лицо стало принимать болѣе, благообразный видъ, а скоро явилась и улыбка, но — надо отдать справедливости — самая безсмысленная, какъ-бы сама недоумѣвающая, зачѣмъ это она явилась, и какъ-бы сама-же отвѣчающая: «а вотъ постой, — увидимъ»!
— Какъ ви смѣшной! смогла, наконецъ, проговорить Роза, — ви, штожь, менѣ докладъ хотилъ дѣлайть, позволеній запрашивать! Какъ смѣшной!
— Такъ ты, значитъ, не сердишься, Роза... а?
И Петръ Петровичъ радостно затрясъ своими подвижными колѣнками. — Зашево мени сердить! Ви, я надѣйсь, не будетъ такой ветшина, што мени покидайтъ назавсѣмъ! О, да! Да?
— Конечно, конечно! Объ этомъ нечего и говорить: развѣ я могу обойтись безъ тебя! Вѣдь моей будущей женѣ всего 19 лѣтъ, и, значитъ, съ ней не всегда можетъ быть мнѣ весело, — такая разница лѣтъ!
— А для шево ви тогда ее беретъ? лукаво замѣтила Роза.
— О, на это свои причины! Но знаешь что, мнѣ-бы не хотѣлось, чтобъ