ЛУКОМОРЬЕ
№ 10.
7 марта 1915 г.
Грозная вѣсть.
Первымъ вѣстникомъ грядущихъ міровыхъ катастрофъ былъ для нихъ болтливый миланскій перчаточникъ. Онъ сидѣлъ за прилавкомъ на высокомъ вертящемся стулѣ, съ ловкостью фокусника вынималъ то одну, то другую коробку, раскладывалъ цѣлую груду перчатокъ, мягкихъ замшевыхъ, тончайшихъ лайковыхъ, разнообразныхъ цвѣтовъ и фасоновъ. Онъ расхваливалъ свой товаръ, успѣвая въ то же время и разспрашивать покупателей, и прикрикнуть на сподручнаго мальчишку, и сообщить мѣстныя новости о погодѣ и выборахъ.
Какъ истый итальянецъ, онъ не могъ не заговорить и о политикѣ, и вотъ тутъ они въ первый разъ услышали о злыхъ планахъ Австріи, о томъ, что Сербію не оставитъ Россія, обо всемъ, что казалось такимъ невозможнымъ въ пылкомъ изображеніи миланскаго перчаточника, и что было уже такимъ близкимъ, хотя и столь же невѣроятнымъ.
Купивъ нѣсколько паръ перчатокъ, они вышли на площадь Duoma. Послѣ полутемной прохладной лавки такимъ яркимъ призракомъ казались ослѣпительныя мраморныя кружева
собора, такой шумной безпечная толпа, такимъ безоблачнымъ прекрасное небо.
— Я не поняла хорошенько, что онъ тамъ болталъ,—щуря глаза, сказала Наталья Николаевна.
— И какъ странно, что Андрей ничего не писалъ объ этомъ...
— Навѣрное, глупости,—отвѣтилъ Георгій Петровичъ.
- Вотъ третій номеръ, это нашъ.
И онъ помогъ своей спутницѣ подняться па площадку трамвая.
Въ вагонѣ было тѣсно, и пришлось сѣсть не рядомъ. Изрѣдка они улыбались другъ другу.
Уже сойдя съ трамвая, Наталья Николаевна опять произнесла:
— Почему же Андрей ничего не писалъ?
— Не знаю, о чемъ писалъ тебѣ Андрей...—нетерпѣливо прервалъ ее Георгій Петровичъ.
И до отеля они дошли молча.
Андрей, мужъ Натальи Николаевны, петербургскій чиновникъ. Пунктуально разъ въ недѣлю приходятъ отъ него письма. Наталья Николаевна бѣгло пробѣгаетъ ихъ и рветъ. Вотъ уже три мѣсяца они не произносили этого тягостнаго имени, съ ко
торымъ связано въ будущемъ столько непріятныхъ разговоровъ, обсужденій, рѣшеній. Уже три мѣсяца путешествовали они по Италіи, а послѣднія семь недѣль прожили въ прелестномъ, совершенно уединенномъ приморскомъ городкѣ Santa Marghcrita Ligure.
Нѣжно баюкала ихъ любовь эта очаровательная страна вѣчныхъ любовниковъ. Казалось, навсегда были отдѣлены отъ всего міра этимъ лазоревымъ моремъ, этими бархатными горами. Жизнь шла тамъ будто въ ласковомъ томномъ полуснѣ. Итальянскихъ газетъ они не читали, русскихъ не получали. Рѣдкія письма двухътрехъ друзей приходили тоже изъ разныхъ русскихъ или заграничныхъ курортовъ, и были наполнены незначительными сообщеніями о погодѣ и другихъ лѣтнихъ событіяхъ. Мысли были легкія, сонъ крѣпкимъ, и, казалось, ничего не осталось въ мірѣ, кромѣ солнца, моря, поцѣлуевъ, цѣльныхъ словъ; которыя они могли произносить, не таясь, непонимаемые окружающими, да еще ласковыхъ звуковъ итальянской безпечной рѣчи.
Вечеромъ они были въ театрѣ.
Опера давалась подъ открытымъ не
№ 10.
7 марта 1915 г.
Грозная вѣсть.
Первымъ вѣстникомъ грядущихъ міровыхъ катастрофъ былъ для нихъ болтливый миланскій перчаточникъ. Онъ сидѣлъ за прилавкомъ на высокомъ вертящемся стулѣ, съ ловкостью фокусника вынималъ то одну, то другую коробку, раскладывалъ цѣлую груду перчатокъ, мягкихъ замшевыхъ, тончайшихъ лайковыхъ, разнообразныхъ цвѣтовъ и фасоновъ. Онъ расхваливалъ свой товаръ, успѣвая въ то же время и разспрашивать покупателей, и прикрикнуть на сподручнаго мальчишку, и сообщить мѣстныя новости о погодѣ и выборахъ.
Какъ истый итальянецъ, онъ не могъ не заговорить и о политикѣ, и вотъ тутъ они въ первый разъ услышали о злыхъ планахъ Австріи, о томъ, что Сербію не оставитъ Россія, обо всемъ, что казалось такимъ невозможнымъ въ пылкомъ изображеніи миланскаго перчаточника, и что было уже такимъ близкимъ, хотя и столь же невѣроятнымъ.
Купивъ нѣсколько паръ перчатокъ, они вышли на площадь Duoma. Послѣ полутемной прохладной лавки такимъ яркимъ призракомъ казались ослѣпительныя мраморныя кружева
собора, такой шумной безпечная толпа, такимъ безоблачнымъ прекрасное небо.
— Я не поняла хорошенько, что онъ тамъ болталъ,—щуря глаза, сказала Наталья Николаевна.
— И какъ странно, что Андрей ничего не писалъ объ этомъ...
— Навѣрное, глупости,—отвѣтилъ Георгій Петровичъ.
- Вотъ третій номеръ, это нашъ.
И онъ помогъ своей спутницѣ подняться па площадку трамвая.
Въ вагонѣ было тѣсно, и пришлось сѣсть не рядомъ. Изрѣдка они улыбались другъ другу.
Уже сойдя съ трамвая, Наталья Николаевна опять произнесла:
— Почему же Андрей ничего не писалъ?
— Не знаю, о чемъ писалъ тебѣ Андрей...—нетерпѣливо прервалъ ее Георгій Петровичъ.
И до отеля они дошли молча.
Андрей, мужъ Натальи Николаевны, петербургскій чиновникъ. Пунктуально разъ въ недѣлю приходятъ отъ него письма. Наталья Николаевна бѣгло пробѣгаетъ ихъ и рветъ. Вотъ уже три мѣсяца они не произносили этого тягостнаго имени, съ ко
торымъ связано въ будущемъ столько непріятныхъ разговоровъ, обсужденій, рѣшеній. Уже три мѣсяца путешествовали они по Италіи, а послѣднія семь недѣль прожили въ прелестномъ, совершенно уединенномъ приморскомъ городкѣ Santa Marghcrita Ligure.
Нѣжно баюкала ихъ любовь эта очаровательная страна вѣчныхъ любовниковъ. Казалось, навсегда были отдѣлены отъ всего міра этимъ лазоревымъ моремъ, этими бархатными горами. Жизнь шла тамъ будто въ ласковомъ томномъ полуснѣ. Итальянскихъ газетъ они не читали, русскихъ не получали. Рѣдкія письма двухътрехъ друзей приходили тоже изъ разныхъ русскихъ или заграничныхъ курортовъ, и были наполнены незначительными сообщеніями о погодѣ и другихъ лѣтнихъ событіяхъ. Мысли были легкія, сонъ крѣпкимъ, и, казалось, ничего не осталось въ мірѣ, кромѣ солнца, моря, поцѣлуевъ, цѣльныхъ словъ; которыя они могли произносить, не таясь, непонимаемые окружающими, да еще ласковыхъ звуковъ итальянской безпечной рѣчи.
Вечеромъ они были въ театрѣ.
Опера давалась подъ открытымъ не