Редакція и контора: С.-Петербургъ, Троицкая, 16.
Лисица за пазухой.
Разсказъ.
Разговоръ шелъ о недавно случившемся страшномъ кораблекрушеніи, о героическомъ самообладаніи, которое выказано было капитаномъ корабля и кое-кѣмъ изъ судовой команды.
Особенное восхищеніе вызывало поведеніе маленькаго телеграфиста, который ни на минуту не отходилъ отъ аппарата, по безпроволочному телеграфу разсылалъ во всѣ концы океана телеграммы о случившейся катастрофѣ и на посту своемъ оставался, и работалъ безпрерывно, вплоть до самаго того момента, когда поглотила его ворвавшаяся въ аппаратную волна... Какое самоотверженіе! Какая удивительная преданность долгу! И что за поражающее великолѣпное самообладаніе, и твердость духа!
— Да, хорошо!—сказалъ сидѣвшій у рояля сутуленькій докторъ, маленькій, нескладный, близорукій человѣкъ съ длиннымъ носомъ и отвисшими, казацкими усами. Это былъ печальный, одинокій человѣкъ, котораго лѣтъ десять назадъ покинула красавица-жена. На всю жизнь остался онъ вѣрнымъ единственной любви своей и день рожденія жены празновалъ и теперь, какъ тогда, когда была еще жена съ нимъ... Праздновалъ одиноко, безмолвно, зажигая во всѣхъ комнатахъ огни и убирая большой поясной портретъ ушедшей лиліями,—цвѣтами, которые она любила...
— Да, хорошо!.. Маленькій телеграфистъ прекрасенъ. И легче становится жить, когда слышишь про такую красоту, про такую любовь... Но только вотъ что, господа: сейчасъ здѣсь кто-то, кажется, вы, ваше превосходительство?-—кто-то выразилъ мнѣніе, что подобнаго рода героизмъ и силу духа могутъ проявлять только военные на войнѣ, да вотъ—моряки при морскихъ трагедіяхъ... Позвольте же мнѣ заступиться за нашего
брата, за мирнаго и сухопутнаго человѣка. Разрѣшите мнѣ разсказать здѣсь маленькую исторійку, которая покажетъ вамъ, что и мы, публика штатская, службой своей, родомъ занятій, къ героическимъ подвигамъ вовсе не призванные, что и мы, простые штафирки, способны проявлять силу духа и самообладаніе такое, какое, извините вы меня, не каждый день вы найдете и у полководцевъ, или у самаго браваго и безстрашнаго морского волка.
«...Вамъ знакома, господа, фамилія Дулгеровъ? Нефтяной этотъ, кавказскій... Король, не король, а герцогомъ нефтянымъ, или тамъ курфюрстомъ, что ли, назвать его можно.
Богатства несмѣтныя! Деньжищъ, сколько хочешь, и еще немножко. Въ Баку дворецъ, въ Тифлисѣ дворецъ, въ Москвѣ два дворца, диковинныя оранжереи съ обширными бассейнами для всякой морской живности, грандіозныя охоты, на Черномъ морѣ яхта, на Средиземномъ морѣ другая... И, кромѣ того— тайный совѣтникъ и, кромѣ того, персидскій генеральный консулъ... Словомъ сказать,—богатъ и знатенъ Кочубей... И всѣмъ бы доволенъ и счастливъ былъ этотъ Дулгеровъ,— одна только бѣда: не живутъ дѣти!.. Девять душъ дѣтей было у него, и восемь изъ нихъ умерло. Одни совсѣмъ маленькими умирали, другія, уже достигнувъ десятилѣтняго или даже пятнадцатилѣтняго возраста... Съ виду ничего себѣ дѣти, не хилыя, не чахлыя, скорѣе даже цвѣтущія. Берегутъ ихъ, лѣчатъ, холятъ знаменитѣйшіе врачи, а вотъ—не живутъ и баста! Тотъ отъ дифтерита, другой отъ маляріи, третій отъ воспаленія легкихъ, четвертый, смотри, катаючись верхомъ,
съ лошади упалъ, разбился на смерть... Осталась одна только дочь, Александра...
Собственно, хорошо бы для большей эффектности разсказа, чтобы дѣвушка эта красавицей была, Тамарой тамъ какой-нибудь этакой, чтоли! Ну, да какъ выражается мой портной Симха Презентъ—«брехать я не компетентный»... Я вамъ, господа, точную фотографію съ дѣйствительности передаю. И долженъ поэтому заявить, что красотой Александра отнюдь не блистала. Такъ себѣ дѣвушка, носатенькая, и глаза на выкатъ, темные, какъ у всѣхъ восточныхъ людей, но безъ того страстнаго и глубокаго горѣнія, которое дѣлаетъ глаза кавказцевъ такими прекрасными и чарующими.
Если что было особенно хорошо въ Алексашенькѣ Дулгеровой, такъ это ея ротъ. Прелестный ротъ, — милыя, сочныя, яркія губы, не большія и не маленькія, слегка вздутыя, зовущія, а за ними зубы, такіе бѣлые и ровные, и блестящіе, какихъ, не сомнѣваюсь въ этомъ, навѣрное, никто изъ васъ, здѣсь присутствующихъ, никогда еще не
видѣлъ.
И голосъ былъ у Александры такой, какого вы, навѣрное, не слыхивали никогда.
Учиться пѣнію дѣвушка не хотѣла. Капризъ ли то былъ, инстинктивная ли догадка, что для этого голоса всякая тамъ школа, шлифовка, муштровка только вредны? Не могу вамъ сказать. Одно знаю: хорошо, ахъ, какъ хорошо дѣлала Александра, что пѣнію не училась!.. Я, видите ли, считаю такъ: если на верхушкѣ Эльбруса выстроить казино съ зеркальными окнами и съ отдѣльными кабинетами, то чортъ съ нимъ и съ Эльбрусомъ, и никогда я туда не поѣду... И вотъ, для голоса Александры Дулгеровой всякая тамъ выучка была бы тѣмъ
Выставка «Ломоносовъ и Елисаветинское время».—Портретъ Императрицы Елисаветы Петровны изъ Петергофскаго дворца.
Лисица за пазухой.
Разсказъ.
Разговоръ шелъ о недавно случившемся страшномъ кораблекрушеніи, о героическомъ самообладаніи, которое выказано было капитаномъ корабля и кое-кѣмъ изъ судовой команды.
Особенное восхищеніе вызывало поведеніе маленькаго телеграфиста, который ни на минуту не отходилъ отъ аппарата, по безпроволочному телеграфу разсылалъ во всѣ концы океана телеграммы о случившейся катастрофѣ и на посту своемъ оставался, и работалъ безпрерывно, вплоть до самаго того момента, когда поглотила его ворвавшаяся въ аппаратную волна... Какое самоотверженіе! Какая удивительная преданность долгу! И что за поражающее великолѣпное самообладаніе, и твердость духа!
— Да, хорошо!—сказалъ сидѣвшій у рояля сутуленькій докторъ, маленькій, нескладный, близорукій человѣкъ съ длиннымъ носомъ и отвисшими, казацкими усами. Это былъ печальный, одинокій человѣкъ, котораго лѣтъ десять назадъ покинула красавица-жена. На всю жизнь остался онъ вѣрнымъ единственной любви своей и день рожденія жены празновалъ и теперь, какъ тогда, когда была еще жена съ нимъ... Праздновалъ одиноко, безмолвно, зажигая во всѣхъ комнатахъ огни и убирая большой поясной портретъ ушедшей лиліями,—цвѣтами, которые она любила...
— Да, хорошо!.. Маленькій телеграфистъ прекрасенъ. И легче становится жить, когда слышишь про такую красоту, про такую любовь... Но только вотъ что, господа: сейчасъ здѣсь кто-то, кажется, вы, ваше превосходительство?-—кто-то выразилъ мнѣніе, что подобнаго рода героизмъ и силу духа могутъ проявлять только военные на войнѣ, да вотъ—моряки при морскихъ трагедіяхъ... Позвольте же мнѣ заступиться за нашего
брата, за мирнаго и сухопутнаго человѣка. Разрѣшите мнѣ разсказать здѣсь маленькую исторійку, которая покажетъ вамъ, что и мы, публика штатская, службой своей, родомъ занятій, къ героическимъ подвигамъ вовсе не призванные, что и мы, простые штафирки, способны проявлять силу духа и самообладаніе такое, какое, извините вы меня, не каждый день вы найдете и у полководцевъ, или у самаго браваго и безстрашнаго морского волка.
«...Вамъ знакома, господа, фамилія Дулгеровъ? Нефтяной этотъ, кавказскій... Король, не король, а герцогомъ нефтянымъ, или тамъ курфюрстомъ, что ли, назвать его можно.
Богатства несмѣтныя! Деньжищъ, сколько хочешь, и еще немножко. Въ Баку дворецъ, въ Тифлисѣ дворецъ, въ Москвѣ два дворца, диковинныя оранжереи съ обширными бассейнами для всякой морской живности, грандіозныя охоты, на Черномъ морѣ яхта, на Средиземномъ морѣ другая... И, кромѣ того— тайный совѣтникъ и, кромѣ того, персидскій генеральный консулъ... Словомъ сказать,—богатъ и знатенъ Кочубей... И всѣмъ бы доволенъ и счастливъ былъ этотъ Дулгеровъ,— одна только бѣда: не живутъ дѣти!.. Девять душъ дѣтей было у него, и восемь изъ нихъ умерло. Одни совсѣмъ маленькими умирали, другія, уже достигнувъ десятилѣтняго или даже пятнадцатилѣтняго возраста... Съ виду ничего себѣ дѣти, не хилыя, не чахлыя, скорѣе даже цвѣтущія. Берегутъ ихъ, лѣчатъ, холятъ знаменитѣйшіе врачи, а вотъ—не живутъ и баста! Тотъ отъ дифтерита, другой отъ маляріи, третій отъ воспаленія легкихъ, четвертый, смотри, катаючись верхомъ,
съ лошади упалъ, разбился на смерть... Осталась одна только дочь, Александра...
Собственно, хорошо бы для большей эффектности разсказа, чтобы дѣвушка эта красавицей была, Тамарой тамъ какой-нибудь этакой, чтоли! Ну, да какъ выражается мой портной Симха Презентъ—«брехать я не компетентный»... Я вамъ, господа, точную фотографію съ дѣйствительности передаю. И долженъ поэтому заявить, что красотой Александра отнюдь не блистала. Такъ себѣ дѣвушка, носатенькая, и глаза на выкатъ, темные, какъ у всѣхъ восточныхъ людей, но безъ того страстнаго и глубокаго горѣнія, которое дѣлаетъ глаза кавказцевъ такими прекрасными и чарующими.
Если что было особенно хорошо въ Алексашенькѣ Дулгеровой, такъ это ея ротъ. Прелестный ротъ, — милыя, сочныя, яркія губы, не большія и не маленькія, слегка вздутыя, зовущія, а за ними зубы, такіе бѣлые и ровные, и блестящіе, какихъ, не сомнѣваюсь въ этомъ, навѣрное, никто изъ васъ, здѣсь присутствующихъ, никогда еще не
видѣлъ.
И голосъ былъ у Александры такой, какого вы, навѣрное, не слыхивали никогда.
Учиться пѣнію дѣвушка не хотѣла. Капризъ ли то былъ, инстинктивная ли догадка, что для этого голоса всякая тамъ школа, шлифовка, муштровка только вредны? Не могу вамъ сказать. Одно знаю: хорошо, ахъ, какъ хорошо дѣлала Александра, что пѣнію не училась!.. Я, видите ли, считаю такъ: если на верхушкѣ Эльбруса выстроить казино съ зеркальными окнами и съ отдѣльными кабинетами, то чортъ съ нимъ и съ Эльбрусомъ, и никогда я туда не поѣду... И вотъ, для голоса Александры Дулгеровой всякая тамъ выучка была бы тѣмъ
Выставка «Ломоносовъ и Елисаветинское время».—Портретъ Императрицы Елисаветы Петровны изъ Петергофскаго дворца.