Потомъ услышалъ Сѣкачъ блеющій, чужой смѣхъ, глухой хряскъ и почувствовалъ боль, злую и острую, въ груди, въ головѣ, — опять въ руди и, вдругъ сорвавшись, онъ полетѣлъ туда, въ пучину пруда, гдѣ возились призраки, неясные и тревожащіе, убѣгавшіе все глубже и дальше отъ людей, кричащихъ и смѣющихся, гдѣ тогда впервые почуялъ Сѣкачъ ненависть и зависть, и откуда попалъ онъ на Лену, на дикую Ныгри и въ ложокъ съ уваломъ, гдѣ богатство, золото, и куда забрелъ этотъ маячащій передъ нимъ съ топоромъ, юркій спиртоносъ, бросающій слова, какъ мелкіе камни, и блеющій смѣхомъ невидимаго чужого человѣка...
Антонъ Оссендовскій.
Мужъ русалокъ.
(Б а л л а д а.)
Я былъ отважнымъ рыбакомъ, Я не боялся каждой бури,
Не избѣгалъ, какъ вы, тайкомъ Ея неукротимой дури.
Напрягши мышцы, дикъ и смѣлъ, Бросался я на каждый гребень,
И ни одинъ изъ нихъ не смѣлъ Толкнуть меня въ прибрежный
щебень. Теперь тридцатую весну
Ужъ не смолю я гордой лодки И выйти въ море не дерзну, _
Старикъ разслабленный и кроткій. Но, если станетъ вотъ такой, Какъ ты, птенецъ, при мнѣ
хвалиться, Что удалось ему домой
Сквозь бурю дикую пробиться, Такъ я припомню старину
И разскажу—а ты послушай, Какъ я, бывало, билъ волну, Не льстяся безопасной сушей. Зато нерѣдко привозилъ
Попавшихъ въ сѣть мою русалокъ И ихъ бросалъ въ тягучій илъ Добычей вороновъ да галокъ. Не разъ смѣялось все село,
Глядя на ихъ смѣшныя рожи, Когда ихъ судоргой вело
Или трясло въ предсмертной дрожи. Но разъ досужая волна
Весло съ ладьи моей украла. Не доглядѣлъ, — моя вина. И не смутился я ни мало.
Однимъ весломъ я началъ гресть, Но былъ задоръ мой только жалокъ. Меня постигла злая месть
Мной обездоленныхъ русалокъ. Девятый валъ разинулъ зѣвъ И поглотилъ мою лодченку.
Припомнилъ я родимыхъ дѣвъ
Да мать — слѣпую старушенку. Прощай, родная сторона.
Дай Богъ, чтобъ честью помянула! И тутъ соленая вода
Меня съ размаху захлестнула.
Очнулся я на острову. Вокругъ меня русалки бродятъ. Протеръ глаза, гляжу—живу, Русалки хороводы водятъ.
Потомъ притихли, стали въ рядъ. За вереницей вереница,
А изъ-за скалъ, гдѣ къ морю скатъ, Пришла русалочья царица. Ко мнѣ приблизилась и такъ
Сказала (помню все до слова!): «Ты убивалъ сестеръ, рыбакъ, «За что? Что сдѣлали мы злого?
«Живутъ русалки безъ мужей, «Бездѣтнымъ, дѣвственнымъ
народомъ,
«Но съ каждымъ днемъ мы все
старѣй, «И смерть намъ ближе съ каждымъ
годомъ.
«Настанетъ ночь, взойдетъ луна, «Такой же свѣтлой и нетлѣнной, «Но одинокою волна
«Взовьется въ небу горькой
пѣной.
«Ужъ будетъ нами въ пляскѣ нѣгъ «Морской просторъ навѣкъ
исплаванъ. «И пѣна бѣлая, какъ снѣгъ,
«Одѣнетъ море въ бѣлый саванъ. «Ты отнималъ сестеръ у насъ —
«Такъ дай дѣтей намъ, будь намъ
мужемъ! «Не откажись! А то сейчасъ
«Тебя мы до смерти закружимъ».
Два года прожилъ съ ними я И обнималъ за тѣломъ тѣло, И часто рыбья чешуя
Съ ихъ плавниковъ на мнѣ
блестѣла. Что муки я перетерпѣлъ!
Я сгорбленъ, лысъ, но былъ
пригожій.
Что дѣлать, милый,—я не смѣлъ Не цѣловать ихъ слизкой кожи.
На третій годъ я смогъ бѣжать— Убилъ дозорную русалку. Она была бы скоро мать.
Ну, да чего тамъ: мнѣ не жалко. Поплылъ, схватившись за бревно. За мной гнались, былъ гонъ
упорный, Но было мнѣ не суждено
Погибнуть смертію позорной. Ловилъ рыбакъ невдалекѣ, Попался я въ рыбачьи сѣти,
И съ нимъ поплылъ на челнокѣ, А думалъ, что не жить на свѣтѣ. Едва добрались мы домой,
Едва, отбились отъ русалокъ, Какой-то доброю волной
Челнокъ нашъ выкинуло на лугъ. Прошло лѣтъ шесть. Однажды въ
ночь
Я повстрѣчалъ русалку въ морѣ. Поймалъ. Смотрю—моя же дочь, Сколько муки въ свѣтломъ взорѣ!.. Съ тѣхъ поръ тридцатую весну Ужъ не смолю я гордой лодки И выйти въ море не дерзну,
Старикъ разслабленный и кроткій.
Потемкинъ.