ДІОГЕНЪ.
(Лѣтнее).
Каждую пятницу, въ полдень, вся семья генерала Арбузова высыпаетъ на дачную террасу—красивая молодящаяся генеральша въ пестромъ китайскомъ капотѣ, старшія дочери въ бѣлыхъ платьяхъ, сыновья-кадеты въ обдернутыхъ курточкахъ—руки по швамъ. Самъ генералъ въ отличномъ кителѣ съ двумя академическими значками и крестомъ Владиміра на шеѣ, небрежно помахивая одною рукою и заботливо поддерживая другою элегантный темнокоричневый портфель, сходитъ со ступенекъ и говоритъ:
— Пожалуйста, не провожайте меня. Вы знаете, что я этого не люблю. Вернусь обязательно къ обѣду.
Тонъ его голоса строгій. Красивыя породистыя вѣки, нависшія надъ глазами до половины зрачковъ, придаютъ всему лицу генерала непроницаемо-каменное, властное выраженіе. И никто изъ домашнихъ не рѣшается двинуться за нимъ.
Пройдя съ четверть версты по направленію къ вокзалу, генералъ Арбузовъ совершенно неожиданно сворачиваетъ въ узенькую дубовую аллейку, останавливается, снимаетъ фуражку, и властное выраженіе его лица вдругъ смѣняется таинственной школьнической улыбкой. Уже совсѣмъ молодымъ шагомъ идетъ генералъ до конца аллеи, перескакиваетъ черезъ канавку въ поле, и задами прокрадывается обратно, къ только что покинутой дорогѣ. Гладкая стѣна безъ оконъ, плотная масса деревьевъ надъ высокимъ заборомъ выростаютъ передъ генераломъ, но тѣмъ не менѣе каждый разъ у него испуганно сжимается сердце, когда онъ,
проникнувъ черезъ калитку въ садъ, отворяетъ дверь въ небольшой, устроенный подъ черной лѣстницей, чуланъ. Еще минутная передышка, и генералъ, согнувшись въ три погибели, и прижавъ къ жи
воту портфель, пролѣзаетъ въ эту дверь и запираетъ ее за собою на крючокъ.
Запахъ смолистаго дерева, пыли и березовой коры охватываетъ генерала Арбузова привычной ласкающей волной. Все на старыхъ мѣстахъ—солнечные зайчики, растущее вширь кружево паутины, невѣдомаго происхожденія глиняный кувшинъ въ половину человѣческаго роста съ узенькимъ горломъ, украденная генераломъ въ собственной кухнѣ низенькая деревянная скамейка. Черезъ полминуты глазъ окончательно привыкаетъ къ окружающей полутьмѣ, и генералъ медленно, съ удовольствіемъ начинаетъ устраиваться на четырехчасовое добровольное дежурство. Осторожно снимаетъ шашку, китель, крахмальный воротничекъ и развѣшиваетъ ихъ на гвоздикахъ по стѣнѣ. Потомъ садится на скамеечку у самой любимой щели, сквозь которую видно нѣсколько ступенекъ лѣстницы къ верхнимъ жильцамъ и выходъ изъ сѣней на дворъ.
Мысли текутъ медленнѣе и медленнѣе, а зрѣніе, слухъ, любопытство къ ютящейся около генерала подпольной жизни обостряются до послѣднихъ предѣловъ. Сидѣніе его въ чуланѣ безцѣльно и безпричинно, и въ этомъ главная прелесть. Конечно, никому, ни за какіе милліоны, онъ не признался бы въ этомъ, болѣе чѣмъ странномъ въ его годы и при его служебномъ положеніи капризѣ. Какъ случилось это въ первый разъ? Совершенно нечаянно. Стоялъ какъ-то генералъ передъ открытой дверцей чулана и думалъ о томъ, помѣстится ли тутъ двѣ сажени дровъ. Машинально просунулъ голову, увидалъ вотъ эти самые зайчики, паутину, и непонятное острое, воровское желаніе овладѣло имъ. Съ тѣхъ поръ онъ сиживалъ здѣсь десятки разъ и уже задолго, зимой, среди служебныхъ заботъ, мечталъ о миломъ чуланчикѣ, пожалуй больше, чѣмъ иные его сослуживцы мечтаютъ о какомъ-нибудь Остенде или Біаррицѣ. Лѣтнія пятничныя засѣданія въ одномъ изъ крупнѣйшихъ учрежденій выдуманы генераломъ Арбузовымъ для отвода глазъ, и въ его роскошномъ темнокоричневомъ портфелѣ вмѣсто бумагъ лежатъ, плоская фляжка съ водой, приплюснутая французская булка и нѣсколько огурцовъ. Все это приготовлялось и укладывалось съ величайшею осторожностью, и генералъ не можетъ себѣ представить собственнаго ужаса, если бы кто-нибудь накрылъ его въ этотъ моментъ.
А между тѣмъ, какъ невинно, какъ безхитростно его мирное, созерцательное уединеніе. Время останавливается, все разсчетливое, суетливое, слишкомъ человѣческое, даже, пожалуй, слишкомъ генеральское, покидаетъ его и наступаетъ блаженное разсѣянное полузабытіе. Глаза генерала слѣ
На Лебединомъ озерѣ. Балерина А. П. Павлова.
(Этюдъ.).
(Лѣтнее).
Каждую пятницу, въ полдень, вся семья генерала Арбузова высыпаетъ на дачную террасу—красивая молодящаяся генеральша въ пестромъ китайскомъ капотѣ, старшія дочери въ бѣлыхъ платьяхъ, сыновья-кадеты въ обдернутыхъ курточкахъ—руки по швамъ. Самъ генералъ въ отличномъ кителѣ съ двумя академическими значками и крестомъ Владиміра на шеѣ, небрежно помахивая одною рукою и заботливо поддерживая другою элегантный темнокоричневый портфель, сходитъ со ступенекъ и говоритъ:
— Пожалуйста, не провожайте меня. Вы знаете, что я этого не люблю. Вернусь обязательно къ обѣду.
Тонъ его голоса строгій. Красивыя породистыя вѣки, нависшія надъ глазами до половины зрачковъ, придаютъ всему лицу генерала непроницаемо-каменное, властное выраженіе. И никто изъ домашнихъ не рѣшается двинуться за нимъ.
Пройдя съ четверть версты по направленію къ вокзалу, генералъ Арбузовъ совершенно неожиданно сворачиваетъ въ узенькую дубовую аллейку, останавливается, снимаетъ фуражку, и властное выраженіе его лица вдругъ смѣняется таинственной школьнической улыбкой. Уже совсѣмъ молодымъ шагомъ идетъ генералъ до конца аллеи, перескакиваетъ черезъ канавку въ поле, и задами прокрадывается обратно, къ только что покинутой дорогѣ. Гладкая стѣна безъ оконъ, плотная масса деревьевъ надъ высокимъ заборомъ выростаютъ передъ генераломъ, но тѣмъ не менѣе каждый разъ у него испуганно сжимается сердце, когда онъ,
проникнувъ черезъ калитку въ садъ, отворяетъ дверь въ небольшой, устроенный подъ черной лѣстницей, чуланъ. Еще минутная передышка, и генералъ, согнувшись въ три погибели, и прижавъ къ жи
воту портфель, пролѣзаетъ въ эту дверь и запираетъ ее за собою на крючокъ.
Запахъ смолистаго дерева, пыли и березовой коры охватываетъ генерала Арбузова привычной ласкающей волной. Все на старыхъ мѣстахъ—солнечные зайчики, растущее вширь кружево паутины, невѣдомаго происхожденія глиняный кувшинъ въ половину человѣческаго роста съ узенькимъ горломъ, украденная генераломъ въ собственной кухнѣ низенькая деревянная скамейка. Черезъ полминуты глазъ окончательно привыкаетъ къ окружающей полутьмѣ, и генералъ медленно, съ удовольствіемъ начинаетъ устраиваться на четырехчасовое добровольное дежурство. Осторожно снимаетъ шашку, китель, крахмальный воротничекъ и развѣшиваетъ ихъ на гвоздикахъ по стѣнѣ. Потомъ садится на скамеечку у самой любимой щели, сквозь которую видно нѣсколько ступенекъ лѣстницы къ верхнимъ жильцамъ и выходъ изъ сѣней на дворъ.
Мысли текутъ медленнѣе и медленнѣе, а зрѣніе, слухъ, любопытство къ ютящейся около генерала подпольной жизни обостряются до послѣднихъ предѣловъ. Сидѣніе его въ чуланѣ безцѣльно и безпричинно, и въ этомъ главная прелесть. Конечно, никому, ни за какіе милліоны, онъ не признался бы въ этомъ, болѣе чѣмъ странномъ въ его годы и при его служебномъ положеніи капризѣ. Какъ случилось это въ первый разъ? Совершенно нечаянно. Стоялъ какъ-то генералъ передъ открытой дверцей чулана и думалъ о томъ, помѣстится ли тутъ двѣ сажени дровъ. Машинально просунулъ голову, увидалъ вотъ эти самые зайчики, паутину, и непонятное острое, воровское желаніе овладѣло имъ. Съ тѣхъ поръ онъ сиживалъ здѣсь десятки разъ и уже задолго, зимой, среди служебныхъ заботъ, мечталъ о миломъ чуланчикѣ, пожалуй больше, чѣмъ иные его сослуживцы мечтаютъ о какомъ-нибудь Остенде или Біаррицѣ. Лѣтнія пятничныя засѣданія въ одномъ изъ крупнѣйшихъ учрежденій выдуманы генераломъ Арбузовымъ для отвода глазъ, и въ его роскошномъ темнокоричневомъ портфелѣ вмѣсто бумагъ лежатъ, плоская фляжка съ водой, приплюснутая французская булка и нѣсколько огурцовъ. Все это приготовлялось и укладывалось съ величайшею осторожностью, и генералъ не можетъ себѣ представить собственнаго ужаса, если бы кто-нибудь накрылъ его въ этотъ моментъ.
А между тѣмъ, какъ невинно, какъ безхитростно его мирное, созерцательное уединеніе. Время останавливается, все разсчетливое, суетливое, слишкомъ человѣческое, даже, пожалуй, слишкомъ генеральское, покидаетъ его и наступаетъ блаженное разсѣянное полузабытіе. Глаза генерала слѣ
На Лебединомъ озерѣ. Балерина А. П. Павлова.
(Этюдъ.).