женщины безъ этого была пустой и ненужной; передъ тѣмъ, какъ вступить въ число членовъ лиги, у нихъ часто бывали тяжелыя сцены безъ всякаго повода. Когда же она стала много читать, слѣдить за движеніемъ—онъ слегка шутилъ надъ нею, но въ душѣ былъ доволенъ. Теперь же отъ усталости и раздраженія онъ не могъ спокойно слушать жену, и было такое впечатлѣніе, что она говоритъ все это съ какой-то неясной цѣлью.
— Равноправіе, равноправіе!—бормоталъ онъ,— а мѣсто въ трамваѣ уступай женщинѣ... Обычная исторія... Скажи, пожалуйста,—ну, что, напримѣръ, ты, Евдокія Борисовна Бѣляева, жена судебнаго слѣдователя—ну что ты съ этимъ равноправіемъ станешь дѣлать? У насъ нѣтъ дѣтей и это отлично, потому что женщина, такъ воспитанная, какъ ты, даже съ ребенкомъ-то не можетъ справиться, нужны всякія бонны, няни, гувернантки...
Она еще была подъ впечатлѣніемъ лекціи, страннымъ ощущеніемъ пріобщившей ее къ большой и важной жизни, и теперь тонъ мужа, его непріятныя слова больно задѣли ее.
— Я не знаю,—отвѣтила она, чувствуя, что отвѣчаетъ не на то, что онъ сказалъ, а на болѣе глубокое и важное,—почему для того, чтобы ухаживать за какой-нибудь женой прокурора или сидѣть въ клубѣ до утра, надо кончить университетъ, или три года кандидатомъ пробыть.
Домой они пріѣхали разсорившись, и уже въ спальной, когда она завивала на ночь волосы, оба тяжело и глухо страдали отъ этой ссоры и обвиняли другъ друга въ томъ, чему сами не вѣрили.
— Это стѣна, какая-то стѣна,—говорила она въ то время, какъ на рѣсницахъ у нея висѣли слезы, -вы, мужчины, не хотите понять насъ, вы не хотите пустить насъ въ жизнь, и никогда, никогда не поймете!
— То есть какъ же это пустить васъ?—насмѣшливо отозвался онъ,—сдѣлать адвокатомъ, слѣдователемъ, присяжнымъ засѣдателемъ, что ли?
— Хотя бы и такъ—ничего смѣшного нѣтъ!.. Вы не хотите понять, закрываете глаза и весь вашъ судъ:—одинъ общій аршинъ для всѣхъ... Вы думаете, что знаете все—это только потому, что вы забрали силу, а, въ сущности, все то, что дѣлаете вы—могла бы дѣлать и женщина...
— Ну, да, конечно, сейчасъ вылѣзетъ Софія Ковалевская и супруга Кюри, конечно!—съ злобной насмѣшкой подхватилъ онъ,—да пойми ты, странный ты человѣкъ, что женщина не можетъ дѣлать того же самаго уже по одному тому, что она не можетъ такъ вотъ, какъ я завтра, по отвратительной дорогѣ сдѣлать шестьдесятъ верстъ, проработать цѣлый день па допросахъ—и назадъ для того, чтобы сейчасъ же сѣсть опять за работу...
Они еще долго спорили, высказывая другъ другу общія положенія, и похоже было, что они спорятъ отвлеченно, но на самомъ дѣлѣ старались уколоть другъ друга больнѣе, вдавались въ частности и раздражались все больше и больше.
— А ну тебя, съ тобой не столкуешься!—махнулъ, наконецъ, онъ рукой,—тебѣ завтра можно спать до двѣнадцати, а мнѣ на слѣдствіе... Попробовала бы такъ вотъ...
Онъ сердито повернулся и пошелъ изъ комнаты. Обычно, когда онъ спалъ въ кабинетѣ, они прощались, но теперь онъ ушелъ, не простясь, и размолвка отъ этого приняла характеръ большой ссоры.
— Вотъ женщины,—думалъ онъ, вертясь на диванѣ,—знаетъ, что мнѣ и такъ тяжело, нѣтъ, еще надо сцены устраивать... Изумительно!..
Онъ потушилъ свѣчу, но раздраженіе и недовольство собой мѣшало уснуть. И онъ уже жалѣлъ, что такъ рѣзко оборвалъ разговоръ и поссорился съ женой.
II.
Ѣхать надо было двѣ станціи по желѣзной дорогѣ, потомъ верстъ пятьдесятъ лошадьми. Бѣляевъ вышелъ изъ вагона и только что хотѣлъ спросить—не пріѣзжалъ ли тутъ докторъ, какъ самъ докторъ, немолодой, толстенькій человѣкъ подбѣжалъ къ нему.
— А я въ третьемъ ѣхалъ—знакомый агрономъ попался,—оживленно заговорилъ онъ,—ну, какъ же мы добираться будемъ,—лошади есть?— спросилъ онъ сторожа.
— Господину судебному слѣдователю? Такъ точно, земскія, пришедчи...—отвѣтилъ тотъ и побѣжалъ впередъ.
— А вы что-жъ—одни?—освѣдомился докторъ,—своего Личарду не взяли?
Личардой онъ звалъ письмоводителя Бѣляева, съ которымъ на слѣдствіяхъ веселый и общительный докторъ обычно пилъ водку.
— Не стоило таскать, да онъ и боленъ къ тому же, — отвѣтилъ слѣдователь,—одинъ справлюсь!...
Къ утру неожиданно ударилъ морозъ, колеи на дорогѣ стали, какъ каменныя, и тарантасъ запрыгалъ по нимъ гулко и безпокойно.
— Однако, ежели такъ всѣ пятьдесятъ верстъ...— бормоталъ докторъ, подпрыгивая на сидѣньи.
Докторъ любилъ говорить, часто смѣялся и, несмотря на свои годы, былъ похожъ на молодого человѣка. Обычно съ нимъ бывало весело, но теперь Бѣляевъ отвѣчалъ сумрачно и коротко. Отъ безсонницы у него болѣла голова, дорога казалась безконечно длинной и на станціяхъ, когда перемѣняли лошадей, онъ сердился и торопилъ ямщиковъ.
На доктора же не вліяла ни дорога, на настроеніе сосѣда, онъ болталъ, подшучивалъ надъ ямщикомъ и было похоже, что онъ ѣдетъ не на вскрытіе, а въ гости.
— А вы не знаете—въ чемъ тамъ дѣло?—спрашивалъ онъ,—кто, кого, за что и почему?
— Баба!.. Мужа зарѣзала или зарубила...—хмуро отвѣчалъ Бѣляевъ.
— Гм... женскій вопросъ, такъ сказать,—говорилъ докторъ,—нынча въ модѣ это самое... Любопытно!.?. Я недавно читалъ—нѣкая дѣвице студента облила сѣрной кислотой,—весьма трогательная исторія!..
— Дикость...—буркнулъ Бѣляевъ.
— Не безъ того...—однакожъ, и промежъ нашего брата, мужчинки, многіе, которые мерзавцы есть...—балагурилъ докторъ, поджимая бритыя губы, которыми онъ былъ похожъ на старую, веселую бабу—такъ я говорю?—обращался онъ къ ямщику.
— Оно извѣстно, дѣло господское!..—поддакивалъ тотъ. Максимъ Горькій.
Акопъ Гюрджанъ.