Биржевой медвѣдь сквозь щель проберется а о зайцахъ говорить нечего.
Въ опущенныхъ забралахъ, съ котировкой въ рукахъ, рыцари наживы играютъ на задворкахъ, подъ заборомъ, на тротуарахъ.
Тутъ-то въ Москвѣ шла главная биржевая игра, и артисты дѣлали полные сборы.
Пришлось прибѣгнуть къ старому испытанному средству — полицейской метлѣ. Если нельзя вполнѣ вымести соръ, хорошо хоть убрать его съ глазъ.
*
Газеты сообщили, въ какомъ плачевномъ состояніи находится въ Даниловомъ монастырѣ могила бывшаго ректора Московскаго университета, заслуженнаго профессора и академика, H. С. Тихонравова.
Многое могли бы разсказать о «благодарномъ» потомствѣ могилы почившихъ дѣятелей, если-бы не исчезли или не затерялись. Не успѣютъ остыть горячія симпатіи и завянуть вѣнки, какъ могилы забыты, ограды расползаются, насыпи завалены снѣгомъ и тонутъ въ грязи.
Такъ почитается память почившихъ выдающихся людей. Тоже «культурная» черта времени—и жить торопимся, и забыть спѣшимъ...
*
Говорятъ, что въ наши дни Міръ танцуетъ на вулканѣ; Это истина:—взгляни,
Все запрыгало въ канканѣ.
*
Созерцаемъ мы съ тоской Этотъ танецъ безобразный, И при томъ еще какой!..
Самый пошлый, самый грязный.
*
Помѣщаютъ тру-ля-ля
Вмѣсто дѣльныхъ словъ газеты И, до коликъ веселя,
Декадентствуютъ поэты. Лео.
Арабески.
— Интересно, зачѣмъ это съѣзжаются фотографы...
— Вѣроятно, для того, чтобы вмѣстѣ об судить, какъ искуснѣе снимать...
— Что снимать?
— Да пѣнки съ своихъ кліентовъ.
*
Между пшюттами.
— Слышалъ, Коко, говорятъ, въ Москвѣ скоро будетъ безводье.
— Пустяки: мутной водицы, въ которой мы ловимъ рыбку, не убудетъ.
*
— Вы слышали: устанавливается налогъ на велосипедистовъ, отъ котораго избавляются лишь больные...
— Но, въ такомъ случаѣ, значитъ, всѣ будутъ избавлены отъ налога....
*
— На биржевыхъ зайцевъ воздвигнуто гоненіе: выживаютъ изъ биржи.
— Выживутъ!...
— Вашими бы устами да медъ пить...
— Да ужъ, повѣрьте, выживутъ: живущій народъ...
ВОПЛЬ ЧАЕТОРГОВЦЕВЪ.
Не чая Для чая
Подобной печали,—
Безъ думы Траву мы
Всѣ съ чаемъ мѣшали. Законы
Въ дни оны Лишили насъ воли... О! братья! Проклятья
Мы шлемъ бандероли!
Отгадай меня.
По возвращеніи.
Монологъ жены.—А, хорошо, сударь! Я васъ теперь узнала. Мнѣ прислуга все сообщила. Какъ, ни одного вечера дома? Меня въ Крымъ услали, а сами гулять да прохлаждаться... Я не знала, куда голову склонить, а вы, небось, каждый вечеръ въ опереткѣ, у Яра и еще Богъ вѣсть гдѣ... съ пріятелями, съ пѣвицами... Я знаю, вы любитель «музыки» ... А домъ на произволъ судьбы? И это называется хозяинъ, отецъ семейства и мужъ жены? Мнѣ отвалили нѣсколько сотенныхъ, да пять туалетовъ, и думаете откупились... А сами транжирить да срывать цвѣты удовольствій! Недаромъ вашъ другъ, Павелъ Сергѣевичъ, мнѣ говорилъ, что я снисходительна... вы мнѣ всегда измѣняли... Нѣтъ ни одного честнаго мужа, всѣ обманываютъ бѣдныхъ женъ. Ни одного вечера дома! Я это чувствовала. Хорошо, что Поль утѣшалъ меня, а то я-бы тамъ съ ума сошла. Молчите, говорятъ вамъ! Нѣтъ тебѣ оправданія. Ты не подумалъ, что Петѣ нуженъ
дущимъ людямъ изъ скотницъ и пастуховъ опросъ дѣлаютъ. Смѣхотворныя показанія попадаются, сударь. Животики надорвешь. «Недѣльные» читатели одобряютъ.
— А дѣльные?
— Не могу знать-съ...
Группу слезно плачущихъ людей встрѣчаю. — Откройте, прошу, кто вы такіе, господа! — Петербургскіе домовладѣльцы. Идемъ управѣ душу открыть.
Опять открытіе! Иду слѣдомъ. Домовладѣльцы въ управу приходятъ, къ члену управы г. Монтандру идутъ.
— Воды, воды! кричатъ въ одинъ голосъ. — Успокойтесь, господа... Кому дурно?! Сторожъ, стаканъ воды.
— Не можемъ мы успокоиться: всѣмъ намъ дурно. Тутъ, батюшка, не стаканомъ, а 6-ти дюймовой трубой пахнетъ: жильцы выше четвертаго этажа безъ воды сидятъ.
— Господа, водоснабженіемъ города завѣ дуетъ особая комиссія!
— Что намъ до комиссіи: у насъ съ жильцами комиссія; придешь за деньгами, а ежели жилецъ безъ воды сидитъ, мѳжетъ-ли онъ тебя встрѣтить иначе, чѣмъ сухо? Мы убытки терпимъ? Мы на думу жалобу подадимъ.
Знакомый литераторъ навстрѣчу.
— Слышалъ новость? 780 новыхъ писемъ Гоголя открыли.
— Опять открытіе! Кто открылъ? — Неизвѣстно.
— Хочешь, я открою: литературные Чичиковы, которые и понынѣ не прочь поживиться отъ «мертвыхъ душъ».
На югъ, въ Харьковъ перебираюсь; въ мѣстное медицинское общество захожу.
— Поздравьте съ открытіемъ! говорятъ.
— Помилуйте, господа, вы уже давно открылись.
— Мыто давно открылись, но недавно купили собственный домъ и открыли...
— Да чтоже именно?
— Что домъ безъ фунтамента. Домъ есть, а фунтамента нѣтъ; и никогда не было.
— Этр открытіе! Прямо, конца вѣка.
Въ Одессу отправляюсь; на пароходѣ «Русскаго Общества» по Черному морю ѣду; человѣкъ въ море падаетъ; хочу ему спасательный кругъ бросить и вдругъ открытіе дѣлаю: вмѣсто круговъ развѣшаны пустые чахлы.
— Гдѣ-же круги? — Въ краскѣ.
Открытіе дѣлаю: у «Русскаго Обществавсегда что нибудь въ краскѣ: при крушеніи Владиміра уключины въ краскѣ были, теперь круги въ краскѣ.
— Краска и краска! Отчего только вашихъ заправилъ никогда въ краску не броситъ?! — Планида такая.
— Да, вѣдь, пассажиръ утонетъ!
— Не извольте безпокоится: съ него за проѣздъ сполна получено. — Чистое безобразіе!
— Помилуйте, никакого безобразія нѣтъ; да еще кто его знаетъ: можетъ, пассажиръ по собственному желанію, не доѣхавъ до пристани, среди моря высадиться пожелалъ. Не имѣемъ права препятствовать, господинъ.
По заграницамъ брожу; въ Италіи на открытіе памятника Гарибальди попадаю. Ново открытую статую интервьюирую: какъ дѣла?
— Плохо; хоть и открыли меня, но, право, глаза на все закрыть хочется. Грустное открытіе сдѣлалъ старый Джузеппе.
— Какое?
— Не стоило Италію отъ папы освобождать для того, чтобы она попала въ руки такого сына, какъ Криспи.
Въ Болгарію ѣду. Къ редактору софійской «Свободы» захожу.
— Гдѣ редакторъ «Свободы» ? — Лишенъ свободы.
— Какъ, онъ болѣе не редакторъ?
— Нѣтъ, онъ редакторъ, только онъ въ тюрьмѣ. Не лишивъ «Свободы», его лишили свободы.
Ничего не понимаю, плюю и въ Парижъ являюсь.
— Позвольте васъ въ Лондонъ въ гости пригласить! робкій голосъ слышу.
Оглядываюсь: лондонскій лордъ-мэръ. — Отчегоже, говорю.
— Благодѣтель! Вы не шутите? — Какія шутки!
— Благодарю. А у меня ужъ и обѣдъ съ шампанскимъ заказанъ. Напуганъ я насчетъ приглашеній, между нами. Попробовалъ я какъ-то президента французской республики пригласить.
— Ну, и что-же?
— У всякаго барона своя фантазія, сказали, но лордъ-мэру не позволительно фантазіи имѣть. Такія-то дѣла; даже желудокъ заболѣлъ съ перепугу.
— Скажите; а судя по вашему виду, можно предположить, что вы скорѣе больны головой.
Лордъ-мерскій (и право, не мерзкій) обѣдъ съѣдаю; въ Москву возвращаюсь; на открытіе въ театрѣ Корша новаго драматурга г. Бентовина захожу; признаковъ таланта въ драматургѣ не открываю; въ фойэ недоразумѣніе открываю.
— Что это вздумалось г. Бентовину написать: «Съ жиру бѣсится» ?„ — «Съ жиру бѣсится»?..
— Скажите, а вѣдь, по слухамъ,—худощавый человѣкъ...
«Скоморохъ» съ тысячью чертей и одной вѣдьмой открываю. Шелапутинскій театръ открываю. Къ Омону на открытіе захожу. Свѣжевыписанныхъ звѣздъ созерцаю. Вотъ гдѣ, по истинѣ, открытіе!
— Позвольте вамъ открыть мое сердце! одной говорю.
— Откройте лучше кошелекъ!
Издержавшись въ дорогѣ и, сдѣлавъ столько открытій, пасую передъ послѣднимъ открытіемъ; домой ѣду; послѣднее открытіе дѣлаю:
«Сезонъ открытій» кончить пора.
Сентябрь 95 г. А. Л—въ.
Въ опущенныхъ забралахъ, съ котировкой въ рукахъ, рыцари наживы играютъ на задворкахъ, подъ заборомъ, на тротуарахъ.
Тутъ-то въ Москвѣ шла главная биржевая игра, и артисты дѣлали полные сборы.
Пришлось прибѣгнуть къ старому испытанному средству — полицейской метлѣ. Если нельзя вполнѣ вымести соръ, хорошо хоть убрать его съ глазъ.
*
Газеты сообщили, въ какомъ плачевномъ состояніи находится въ Даниловомъ монастырѣ могила бывшаго ректора Московскаго университета, заслуженнаго профессора и академика, H. С. Тихонравова.
Многое могли бы разсказать о «благодарномъ» потомствѣ могилы почившихъ дѣятелей, если-бы не исчезли или не затерялись. Не успѣютъ остыть горячія симпатіи и завянуть вѣнки, какъ могилы забыты, ограды расползаются, насыпи завалены снѣгомъ и тонутъ въ грязи.
Такъ почитается память почившихъ выдающихся людей. Тоже «культурная» черта времени—и жить торопимся, и забыть спѣшимъ...
*
Говорятъ, что въ наши дни Міръ танцуетъ на вулканѣ; Это истина:—взгляни,
Все запрыгало въ канканѣ.
*
Созерцаемъ мы съ тоской Этотъ танецъ безобразный, И при томъ еще какой!..
Самый пошлый, самый грязный.
*
Помѣщаютъ тру-ля-ля
Вмѣсто дѣльныхъ словъ газеты И, до коликъ веселя,
Декадентствуютъ поэты. Лео.
Арабески.
— Интересно, зачѣмъ это съѣзжаются фотографы...
— Вѣроятно, для того, чтобы вмѣстѣ об судить, какъ искуснѣе снимать...
— Что снимать?
— Да пѣнки съ своихъ кліентовъ.
*
Между пшюттами.
— Слышалъ, Коко, говорятъ, въ Москвѣ скоро будетъ безводье.
— Пустяки: мутной водицы, въ которой мы ловимъ рыбку, не убудетъ.
*
— Вы слышали: устанавливается налогъ на велосипедистовъ, отъ котораго избавляются лишь больные...
— Но, въ такомъ случаѣ, значитъ, всѣ будутъ избавлены отъ налога....
*
— На биржевыхъ зайцевъ воздвигнуто гоненіе: выживаютъ изъ биржи.
— Выживутъ!...
— Вашими бы устами да медъ пить...
— Да ужъ, повѣрьте, выживутъ: живущій народъ...
ВОПЛЬ ЧАЕТОРГОВЦЕВЪ.
Не чая Для чая
Подобной печали,—
Безъ думы Траву мы
Всѣ съ чаемъ мѣшали. Законы
Въ дни оны Лишили насъ воли... О! братья! Проклятья
Мы шлемъ бандероли!
Отгадай меня.
По возвращеніи.
Монологъ жены.—А, хорошо, сударь! Я васъ теперь узнала. Мнѣ прислуга все сообщила. Какъ, ни одного вечера дома? Меня въ Крымъ услали, а сами гулять да прохлаждаться... Я не знала, куда голову склонить, а вы, небось, каждый вечеръ въ опереткѣ, у Яра и еще Богъ вѣсть гдѣ... съ пріятелями, съ пѣвицами... Я знаю, вы любитель «музыки» ... А домъ на произволъ судьбы? И это называется хозяинъ, отецъ семейства и мужъ жены? Мнѣ отвалили нѣсколько сотенныхъ, да пять туалетовъ, и думаете откупились... А сами транжирить да срывать цвѣты удовольствій! Недаромъ вашъ другъ, Павелъ Сергѣевичъ, мнѣ говорилъ, что я снисходительна... вы мнѣ всегда измѣняли... Нѣтъ ни одного честнаго мужа, всѣ обманываютъ бѣдныхъ женъ. Ни одного вечера дома! Я это чувствовала. Хорошо, что Поль утѣшалъ меня, а то я-бы тамъ съ ума сошла. Молчите, говорятъ вамъ! Нѣтъ тебѣ оправданія. Ты не подумалъ, что Петѣ нуженъ
дущимъ людямъ изъ скотницъ и пастуховъ опросъ дѣлаютъ. Смѣхотворныя показанія попадаются, сударь. Животики надорвешь. «Недѣльные» читатели одобряютъ.
— А дѣльные?
— Не могу знать-съ...
Группу слезно плачущихъ людей встрѣчаю. — Откройте, прошу, кто вы такіе, господа! — Петербургскіе домовладѣльцы. Идемъ управѣ душу открыть.
Опять открытіе! Иду слѣдомъ. Домовладѣльцы въ управу приходятъ, къ члену управы г. Монтандру идутъ.
— Воды, воды! кричатъ въ одинъ голосъ. — Успокойтесь, господа... Кому дурно?! Сторожъ, стаканъ воды.
— Не можемъ мы успокоиться: всѣмъ намъ дурно. Тутъ, батюшка, не стаканомъ, а 6-ти дюймовой трубой пахнетъ: жильцы выше четвертаго этажа безъ воды сидятъ.
— Господа, водоснабженіемъ города завѣ дуетъ особая комиссія!
— Что намъ до комиссіи: у насъ съ жильцами комиссія; придешь за деньгами, а ежели жилецъ безъ воды сидитъ, мѳжетъ-ли онъ тебя встрѣтить иначе, чѣмъ сухо? Мы убытки терпимъ? Мы на думу жалобу подадимъ.
Знакомый литераторъ навстрѣчу.
— Слышалъ новость? 780 новыхъ писемъ Гоголя открыли.
— Опять открытіе! Кто открылъ? — Неизвѣстно.
— Хочешь, я открою: литературные Чичиковы, которые и понынѣ не прочь поживиться отъ «мертвыхъ душъ».
На югъ, въ Харьковъ перебираюсь; въ мѣстное медицинское общество захожу.
— Поздравьте съ открытіемъ! говорятъ.
— Помилуйте, господа, вы уже давно открылись.
— Мыто давно открылись, но недавно купили собственный домъ и открыли...
— Да чтоже именно?
— Что домъ безъ фунтамента. Домъ есть, а фунтамента нѣтъ; и никогда не было.
— Этр открытіе! Прямо, конца вѣка.
Въ Одессу отправляюсь; на пароходѣ «Русскаго Общества» по Черному морю ѣду; человѣкъ въ море падаетъ; хочу ему спасательный кругъ бросить и вдругъ открытіе дѣлаю: вмѣсто круговъ развѣшаны пустые чахлы.
— Гдѣ-же круги? — Въ краскѣ.
Открытіе дѣлаю: у «Русскаго Обществавсегда что нибудь въ краскѣ: при крушеніи Владиміра уключины въ краскѣ были, теперь круги въ краскѣ.
— Краска и краска! Отчего только вашихъ заправилъ никогда въ краску не броситъ?! — Планида такая.
— Да, вѣдь, пассажиръ утонетъ!
— Не извольте безпокоится: съ него за проѣздъ сполна получено. — Чистое безобразіе!
— Помилуйте, никакого безобразія нѣтъ; да еще кто его знаетъ: можетъ, пассажиръ по собственному желанію, не доѣхавъ до пристани, среди моря высадиться пожелалъ. Не имѣемъ права препятствовать, господинъ.
По заграницамъ брожу; въ Италіи на открытіе памятника Гарибальди попадаю. Ново открытую статую интервьюирую: какъ дѣла?
— Плохо; хоть и открыли меня, но, право, глаза на все закрыть хочется. Грустное открытіе сдѣлалъ старый Джузеппе.
— Какое?
— Не стоило Италію отъ папы освобождать для того, чтобы она попала въ руки такого сына, какъ Криспи.
Въ Болгарію ѣду. Къ редактору софійской «Свободы» захожу.
— Гдѣ редакторъ «Свободы» ? — Лишенъ свободы.
— Какъ, онъ болѣе не редакторъ?
— Нѣтъ, онъ редакторъ, только онъ въ тюрьмѣ. Не лишивъ «Свободы», его лишили свободы.
Ничего не понимаю, плюю и въ Парижъ являюсь.
— Позвольте васъ въ Лондонъ въ гости пригласить! робкій голосъ слышу.
Оглядываюсь: лондонскій лордъ-мэръ. — Отчегоже, говорю.
— Благодѣтель! Вы не шутите? — Какія шутки!
— Благодарю. А у меня ужъ и обѣдъ съ шампанскимъ заказанъ. Напуганъ я насчетъ приглашеній, между нами. Попробовалъ я какъ-то президента французской республики пригласить.
— Ну, и что-же?
— У всякаго барона своя фантазія, сказали, но лордъ-мэру не позволительно фантазіи имѣть. Такія-то дѣла; даже желудокъ заболѣлъ съ перепугу.
— Скажите; а судя по вашему виду, можно предположить, что вы скорѣе больны головой.
Лордъ-мерскій (и право, не мерзкій) обѣдъ съѣдаю; въ Москву возвращаюсь; на открытіе въ театрѣ Корша новаго драматурга г. Бентовина захожу; признаковъ таланта въ драматургѣ не открываю; въ фойэ недоразумѣніе открываю.
— Что это вздумалось г. Бентовину написать: «Съ жиру бѣсится» ?„ — «Съ жиру бѣсится»?..
— Скажите, а вѣдь, по слухамъ,—худощавый человѣкъ...
«Скоморохъ» съ тысячью чертей и одной вѣдьмой открываю. Шелапутинскій театръ открываю. Къ Омону на открытіе захожу. Свѣжевыписанныхъ звѣздъ созерцаю. Вотъ гдѣ, по истинѣ, открытіе!
— Позвольте вамъ открыть мое сердце! одной говорю.
— Откройте лучше кошелекъ!
Издержавшись въ дорогѣ и, сдѣлавъ столько открытій, пасую передъ послѣднимъ открытіемъ; домой ѣду; послѣднее открытіе дѣлаю:
«Сезонъ открытій» кончить пора.
Сентябрь 95 г. А. Л—въ.