— Пока вамъ слѣдовало бы готовиться къ экзаменамъ, — вотъ и все...
Шурочка подняла глаза и увидѣла ласковую улыбку своей учительницы.
— Вы всегда со мной шутите, Анна Семеновна... А я хочу говорить серьезно. На что мнѣ, въ концѣ концовъ, этотъ вашъ гимназическій аттестатъ? Вы вотъ такая умная, такая образованная, а развѣ вы живете счастливо?
— Счастье, мой другъ, не въ нашей власти. Но если бы я ничего не знала, я бы совсѣмъ не могла жить...
— Потому что вы взяли самое трудное, что въ жизни есть. А я, Анна Семеновна, рѣшила такъ: если у меня нѣтъ никакого таланта и я не могу пойти на сцену, то тогда я какъ можно скорѣе выйду замужъ. И выйду за богатаго и немолодого, потому что я хочу быть, по возможности, свободной.
Анна Семеновна замахала руками. Но глаза ея попрежнему были въ морщинахъ отъ улыбки.
— Вамъ надо еще учиться, моя милая дѣвочка, — сказала она спокойно: — хотя бы уже для того, чтобы не говорить всѣхъ этихъ глупостей.
— Анна Семеновна, дорогая, славная, — вскочила вдругъ Шурочка: — давайте, поговоримъ обо всемъ этомъ
когда-нибудь
серьезно,
совсѣмъ серьезно. А то вы всегда со мной только шутите. Я вовсе ужъ не такая маленькая, я очень все хорошо понимаю и очень много думала. Вы мнѣ напрасно говорите: — «глупости, глупости! » Это меня не убѣждаетъ.
— Хорошо, поговоримъ, — отвѣтила Анна Семеновна: — и я вамъ обѣщаю быть вполнѣ серьезной...
— А вы знаете, что моя мама была очень безнравственная женщина? — неожиданно спросила Шурочка, глядя на собесѣдницу совсѣмъ просто, точно вопросъ былъ самый обыкновенный.
— Шурочка! Чего только вы не скажете!
— Да, да, очень безнравственная. Она была хорошая, добрая, ласковая, гораздо лучше тети. Я ее очень любила, я ее такъ часто вижу теперь во снѣ. Только она жила всегда посвоему, какъ хотѣла, она никого не боялась и все себѣ позволяла. А я очень похожа на маму, Анна Семеновна, — всѣ говорятъ. Я и лицомъ на нее похожа, — только мама была красивѣе. Па карточкахъ она нехорошо выходитъ, — вы ее себѣ представить не можете...
— Нѣтъ, отчего же? Вотъ та карточка, которая у васъ...
— Ахъ, что вы! Что вы! Моя мама
была въ тысячу разъ лучше... Я и сегодня ночью ее видѣла во снѣ. Подъ Рождество, — это, что значитъ, Анна Семеновна? Это значитъ, что ея душа все-таки около меня... Ахъ, какъ жалко, что вы ее не знали, — мою маму, — она бы вамъ такъ понравилась, такъ понравилась, я увѣрена...
Шурочка разволновалась, ея глаза блестѣли, — казалось, вотъ-вотъ появятся слезы.
Анна Семеновна подошла къ ней. — Славная вы моя дѣвочка, — сказала она, гладя ея високъ и волосы.
Шурочка къ ней вся прильнула, растроганная и нѣжная, и жадно прижала къ ея щекѣ свои теплыя губы...
III.
Часамъ къ шести елка уже была разукрашена. Она стояла среди кабинета, изъ котораго вынесли мебель — большая, нарядная, окутанная свѣтлой блестѣвшей паутиной. Только гимназистъ Вася еще сидѣлъ вверху, на лѣстницѣ, поправляя какую-то звѣзду у вершины. Его торопили. Пора подмести и одѣваться къ обѣду.
— А у меня, Анна Семеновна, ка
кое новое платье, вотъ вы увидите, —
Деревня у Сарыкамыша.
Рис. К. Трофименко.
Шурочка подняла глаза и увидѣла ласковую улыбку своей учительницы.
— Вы всегда со мной шутите, Анна Семеновна... А я хочу говорить серьезно. На что мнѣ, въ концѣ концовъ, этотъ вашъ гимназическій аттестатъ? Вы вотъ такая умная, такая образованная, а развѣ вы живете счастливо?
— Счастье, мой другъ, не въ нашей власти. Но если бы я ничего не знала, я бы совсѣмъ не могла жить...
— Потому что вы взяли самое трудное, что въ жизни есть. А я, Анна Семеновна, рѣшила такъ: если у меня нѣтъ никакого таланта и я не могу пойти на сцену, то тогда я какъ можно скорѣе выйду замужъ. И выйду за богатаго и немолодого, потому что я хочу быть, по возможности, свободной.
Анна Семеновна замахала руками. Но глаза ея попрежнему были въ морщинахъ отъ улыбки.
— Вамъ надо еще учиться, моя милая дѣвочка, — сказала она спокойно: — хотя бы уже для того, чтобы не говорить всѣхъ этихъ глупостей.
— Анна Семеновна, дорогая, славная, — вскочила вдругъ Шурочка: — давайте, поговоримъ обо всемъ этомъ
когда-нибудь
серьезно,
совсѣмъ серьезно. А то вы всегда со мной только шутите. Я вовсе ужъ не такая маленькая, я очень все хорошо понимаю и очень много думала. Вы мнѣ напрасно говорите: — «глупости, глупости! » Это меня не убѣждаетъ.
— Хорошо, поговоримъ, — отвѣтила Анна Семеновна: — и я вамъ обѣщаю быть вполнѣ серьезной...
— А вы знаете, что моя мама была очень безнравственная женщина? — неожиданно спросила Шурочка, глядя на собесѣдницу совсѣмъ просто, точно вопросъ былъ самый обыкновенный.
— Шурочка! Чего только вы не скажете!
— Да, да, очень безнравственная. Она была хорошая, добрая, ласковая, гораздо лучше тети. Я ее очень любила, я ее такъ часто вижу теперь во снѣ. Только она жила всегда посвоему, какъ хотѣла, она никого не боялась и все себѣ позволяла. А я очень похожа на маму, Анна Семеновна, — всѣ говорятъ. Я и лицомъ на нее похожа, — только мама была красивѣе. Па карточкахъ она нехорошо выходитъ, — вы ее себѣ представить не можете...
— Нѣтъ, отчего же? Вотъ та карточка, которая у васъ...
— Ахъ, что вы! Что вы! Моя мама
была въ тысячу разъ лучше... Я и сегодня ночью ее видѣла во снѣ. Подъ Рождество, — это, что значитъ, Анна Семеновна? Это значитъ, что ея душа все-таки около меня... Ахъ, какъ жалко, что вы ее не знали, — мою маму, — она бы вамъ такъ понравилась, такъ понравилась, я увѣрена...
Шурочка разволновалась, ея глаза блестѣли, — казалось, вотъ-вотъ появятся слезы.
Анна Семеновна подошла къ ней. — Славная вы моя дѣвочка, — сказала она, гладя ея високъ и волосы.
Шурочка къ ней вся прильнула, растроганная и нѣжная, и жадно прижала къ ея щекѣ свои теплыя губы...
III.
Часамъ къ шести елка уже была разукрашена. Она стояла среди кабинета, изъ котораго вынесли мебель — большая, нарядная, окутанная свѣтлой блестѣвшей паутиной. Только гимназистъ Вася еще сидѣлъ вверху, на лѣстницѣ, поправляя какую-то звѣзду у вершины. Его торопили. Пора подмести и одѣваться къ обѣду.
— А у меня, Анна Семеновна, ка
кое новое платье, вотъ вы увидите, —
Деревня у Сарыкамыша.
Рис. К. Трофименко.