Въ городѣ было душно. Какъ жаровни, пылали раскаленныя крыши, отъ солнца размякли асфальтовыя панели. Скверно пахли мостовыя. Назойливо звенѣли трамваи. Но все это быстро осталось позади и вскорѣ шофферъ уже гудѣлъ передъ воротами дачи. Умывшись и переодѣвшись, Александръ Ивановичъ вышелъ къ обѣду. Ѣлъ вяло, много пилъ бѣлаго холоднаго вина. Потомъ у себя въ кабинетѣ, лежа на диванѣ, пробовалъ почитать, но голова, отяжелѣвшая отъ жары, плохо работала, да и въ журналѣ казалось не было ничего интереснаго. Заснуть не могъ: грѣла подушка и липла къ потному лицу, жужжала назойливая муха. Провалявшись часа полтора, Александръ Ивановичъ вялый, съ точно налитой свинцомъ головой, всталъ и полураздѣтый долго пилъ на террасѣ, затянутой дикимъ виноградомъ, холодную содовую воду. Въ саду играли въ крокетъ: слышенъ былъ
стукъ шаровъ и голоса дѣтей, наверху кто-то бренчалъ на рояли упражненія.
Солнце еще палило и отъ духоты и скуки мутило.
Александръ Ивановичъ позвонилъ. Прибѣжала всегда веселая и кокетливая горничная Соня.
— Что угодно барину? — спросила она, смѣясь глазами и чуть-чуть улыбаясь пухлыми губками.
Въ вопросѣ ея и въ манерѣ говорить чувствовалась неуловимая фамильярность женской прислуги, старающейся понравиться барину.
Александръ Ивановичъ молча поглядѣлъ, усмѣхнулся и, забывъ, что собственно ему было нужно, медлилъ.
— Вотъ что, Соня... — началъ, оглядывая дѣвушку и вспоминая, что это онъ хотѣлъ спросить, — Да, гдѣ сейчасъ барыня?
— Въ гамакѣ читаютъ.
— Въ гамакѣ... — повторилъ Александръ Ивановичъ. — Такъ...
— Съ самаго обѣда, — добавила Соня.
Въ тонѣ ея послышалась иронія, и Александръ Ивановичъ нахмурился. — Ступайте, — сказалъ онъ горничной.
Читать не хотѣлось, сидѣть было нудно, и Александръ Ивановичъ сдѣлалъ то, что всегда дѣлалъ въ такихъ случаяхъ: позвалъ человѣка и велѣлъ побрить себя, а затѣмъ отправился въ ванную брать душъ, тамъ онъ долго фыркалъ, наслаждаясь прохладной водой. Потомъ въ мохнатомъ халатѣ на голое тѣло уже свѣжій и бодрый, бродилъ у себя по комнатѣ, напѣвалъ и одѣвался. Къ чаю вышелъ бодрый и изящный въ своемъ бѣломъ костюмѣ.
Пріѣхалъ кое-кто изъ города, знакомые сосѣди по дачѣ собрались, и за длиннымъ столомъ было шумно. Больше всѣхъ говорилъ молодой художникъ Платоновъ, писавшій портретъ жены Александра Ивановича
Рис. Е. Шильниковскаго.
Александръ Ивановичъ, всталъ и полураздѣтый долго пилъ на террасѣ холодную содовую воду...
стукъ шаровъ и голоса дѣтей, наверху кто-то бренчалъ на рояли упражненія.
Солнце еще палило и отъ духоты и скуки мутило.
Александръ Ивановичъ позвонилъ. Прибѣжала всегда веселая и кокетливая горничная Соня.
— Что угодно барину? — спросила она, смѣясь глазами и чуть-чуть улыбаясь пухлыми губками.
Въ вопросѣ ея и въ манерѣ говорить чувствовалась неуловимая фамильярность женской прислуги, старающейся понравиться барину.
Александръ Ивановичъ молча поглядѣлъ, усмѣхнулся и, забывъ, что собственно ему было нужно, медлилъ.
— Вотъ что, Соня... — началъ, оглядывая дѣвушку и вспоминая, что это онъ хотѣлъ спросить, — Да, гдѣ сейчасъ барыня?
— Въ гамакѣ читаютъ.
— Въ гамакѣ... — повторилъ Александръ Ивановичъ. — Такъ...
— Съ самаго обѣда, — добавила Соня.
Въ тонѣ ея послышалась иронія, и Александръ Ивановичъ нахмурился. — Ступайте, — сказалъ онъ горничной.
Читать не хотѣлось, сидѣть было нудно, и Александръ Ивановичъ сдѣлалъ то, что всегда дѣлалъ въ такихъ случаяхъ: позвалъ человѣка и велѣлъ побрить себя, а затѣмъ отправился въ ванную брать душъ, тамъ онъ долго фыркалъ, наслаждаясь прохладной водой. Потомъ въ мохнатомъ халатѣ на голое тѣло уже свѣжій и бодрый, бродилъ у себя по комнатѣ, напѣвалъ и одѣвался. Къ чаю вышелъ бодрый и изящный въ своемъ бѣломъ костюмѣ.
Пріѣхалъ кое-кто изъ города, знакомые сосѣди по дачѣ собрались, и за длиннымъ столомъ было шумно. Больше всѣхъ говорилъ молодой художникъ Платоновъ, писавшій портретъ жены Александра Ивановича
Рис. Е. Шильниковскаго.
Александръ Ивановичъ, всталъ и полураздѣтый долго пилъ на террасѣ холодную содовую воду...