РАЗМЫШЛЕНИЯ В АНТРАКТАХ.
В саду „Эрмитаж особое переполнение. Причина—премьера, шестая счетом—„Заговор Императрицы в театре „Комедия .
— Согласитесь, — говорит мне один из распорядителей коллектива, — что мы последними потеряли невинность.
— Вы хотите сказать, что долго боролись с неизбежностью?
— Да, именно так...
— Как поет „Belle Helene : Je lutte et sa ne sert a rien“.
Я зашел в теат. Распутина играл Борисов. Он играл хорошо, хотя мешал „буржуазный живот, весьма неподходящий для мошенника и надувалы из мужицких святых. По сравнению, например, с Монаховым, Борисов был еще резче, элементарнее, примитивнее, кроме того, через фразу он задерживал еле заметно начальный звук, за которым наше российское ухо явно чувствовало жаркий и густой мат. Вероятно, так оно было, так оно должно было быть. В этой якобы документальной пьесе с якобы документальными и историческими персонажами все так устроено, что как будто бы все „правда , а художественной-то правды и не чувствуешь.
Коклэн в своем этюде об актере рассказывает об одном ярмарочном звукоподражателе, изображавшем с огромным успехом визг поросенка. Однажды, устав от напряжения голосовых связок и стремясь еще более укрепить успех, он незаметно спрятал под балахоном живого поросенка в мешке, которого щипками заставлял реветь. Эффект получился совершенно неожиданный: настоящий поросенок не вызвал одобрения— и пришлось вернуться к имитации. Этим примером я имею в виду просто некоторую эстетическую истину, а отнюдь не аллегорию о поросятах, свинстве и т. д. в связи с пьесой „Заговор Императрицы .
Собствено, интересно в этом всеобщем театральном уравнении совсем другое. Вопервых, обнаружение полного бессилия театров, у которых нет своего лица, своей публики, своей выдумки, инициативы, которые не знают, чем угодить почтеннейшей публике и что ей надо. Вот будто бы спорят „школы и „направления ; одни стоят за сильную драму, другие — за веселую комедию; одни—слезоисточительны, другие — кровоискательны, третьи—эрото
искательны, четвертые — животоколыхательны; в одних работают режиссеры, упразднившие „старый театр , в других, наоборот, утверждается „старый театр ; одни валятся с высоких конструктивных площадок, другие ограничиваются тем, что убирают двери из павильонов, гоня театральную природу в окно, Одни якобы „производственники ,—и это „леф , другие якобы истые художественники, и это— „блефф . А в действительности — о горечь познания!— все гонятся за сенсацией.
Решение суда, которым каждому желающему предоставляется ставить любую [пьесу (и, как слышно, таково постановление нового закона об авторском праве, имеющего вскоре быть опубликованным), оказалось морально убийственным для театра. Оно разоблачило отсутствие подлйнной спецификации театра по жанрам и явную бумажность так называемых художественно-производственных планов, утверждаемых Главполитпросветом. Какие же тут производственные планы, когда „план один: поставить „Заговор Императрицы . И совершенно очевидно, что так называемое отсутствие „монополии на постановку пьесы окончательно подрывает и подорвет бесплодные усилия политпросветских и губоносских комиссий, стремящихся к утверждению планомерного репертуара. Будут ставить сенсации, и, чем больше театров будет участвовать в этой погоне за сенсацией, тем сильнее будет соблазн для не потерявших еще невинность театров, и тем значительнее станет тяга публики, разжигаемой рекламой. Это — неизбежность.
Для людей театра пародоксальный результат такой ничем нестесняемой свободы пользоваться всякой пьесой совершенно очевиден. Во время антракта встретился с несколькими знакомыми, и один из старых товарищей мудро сказал:
— Ничего не поделаешь, нужно, чтобы протек срок, и опыт показал, каковы будут результаты.
Решили на пару лет запастись терпением и широко открыть дорогу опыту, в котором, собственно говоря, непосредственно заинтересованные работники нисколько не нуждаются.
Затем один из товарищей задал воп
рос:
В саду „Эрмитаж особое переполнение. Причина—премьера, шестая счетом—„Заговор Императрицы в театре „Комедия .
— Согласитесь, — говорит мне один из распорядителей коллектива, — что мы последними потеряли невинность.
— Вы хотите сказать, что долго боролись с неизбежностью?
— Да, именно так...
— Как поет „Belle Helene : Je lutte et sa ne sert a rien“.
Я зашел в теат. Распутина играл Борисов. Он играл хорошо, хотя мешал „буржуазный живот, весьма неподходящий для мошенника и надувалы из мужицких святых. По сравнению, например, с Монаховым, Борисов был еще резче, элементарнее, примитивнее, кроме того, через фразу он задерживал еле заметно начальный звук, за которым наше российское ухо явно чувствовало жаркий и густой мат. Вероятно, так оно было, так оно должно было быть. В этой якобы документальной пьесе с якобы документальными и историческими персонажами все так устроено, что как будто бы все „правда , а художественной-то правды и не чувствуешь.
Коклэн в своем этюде об актере рассказывает об одном ярмарочном звукоподражателе, изображавшем с огромным успехом визг поросенка. Однажды, устав от напряжения голосовых связок и стремясь еще более укрепить успех, он незаметно спрятал под балахоном живого поросенка в мешке, которого щипками заставлял реветь. Эффект получился совершенно неожиданный: настоящий поросенок не вызвал одобрения— и пришлось вернуться к имитации. Этим примером я имею в виду просто некоторую эстетическую истину, а отнюдь не аллегорию о поросятах, свинстве и т. д. в связи с пьесой „Заговор Императрицы .
Собствено, интересно в этом всеобщем театральном уравнении совсем другое. Вопервых, обнаружение полного бессилия театров, у которых нет своего лица, своей публики, своей выдумки, инициативы, которые не знают, чем угодить почтеннейшей публике и что ей надо. Вот будто бы спорят „школы и „направления ; одни стоят за сильную драму, другие — за веселую комедию; одни—слезоисточительны, другие — кровоискательны, третьи—эрото
искательны, четвертые — животоколыхательны; в одних работают режиссеры, упразднившие „старый театр , в других, наоборот, утверждается „старый театр ; одни валятся с высоких конструктивных площадок, другие ограничиваются тем, что убирают двери из павильонов, гоня театральную природу в окно, Одни якобы „производственники ,—и это „леф , другие якобы истые художественники, и это— „блефф . А в действительности — о горечь познания!— все гонятся за сенсацией.
Решение суда, которым каждому желающему предоставляется ставить любую [пьесу (и, как слышно, таково постановление нового закона об авторском праве, имеющего вскоре быть опубликованным), оказалось морально убийственным для театра. Оно разоблачило отсутствие подлйнной спецификации театра по жанрам и явную бумажность так называемых художественно-производственных планов, утверждаемых Главполитпросветом. Какие же тут производственные планы, когда „план один: поставить „Заговор Императрицы . И совершенно очевидно, что так называемое отсутствие „монополии на постановку пьесы окончательно подрывает и подорвет бесплодные усилия политпросветских и губоносских комиссий, стремящихся к утверждению планомерного репертуара. Будут ставить сенсации, и, чем больше театров будет участвовать в этой погоне за сенсацией, тем сильнее будет соблазн для не потерявших еще невинность театров, и тем значительнее станет тяга публики, разжигаемой рекламой. Это — неизбежность.
Для людей театра пародоксальный результат такой ничем нестесняемой свободы пользоваться всякой пьесой совершенно очевиден. Во время антракта встретился с несколькими знакомыми, и один из старых товарищей мудро сказал:
— Ничего не поделаешь, нужно, чтобы протек срок, и опыт показал, каковы будут результаты.
Решили на пару лет запастись терпением и широко открыть дорогу опыту, в котором, собственно говоря, непосредственно заинтересованные работники нисколько не нуждаются.
Затем один из товарищей задал воп
рос: