ви“. Давыдов изображал целый калейдоскоп лиц разного пола, возраста, разных профессий, классов, с разными целями зашедших в церковь. Нельзя было не по
разиться уменью художника обрисовать всю сущность изображаемого человека лишь одной-двумя деталями. При этом ясно ощущалось, что из богатейшего за
паса своих наблюдений, актер использывовал лишь то, что подходило под основную идею и, главное, что являлось наиболее впечатляемым для воспринимающей среды, этим и объясняется значительное чис
ло вариантов, им показываемых в изложенной сценке.
Он любил и умел имитировать всех тех, с кем сталкивала его жизнь. Уменье подметить внешние особенности изображаемого лица, своеобразие его речи, как в
смысле характерности произношения слов и мелодии речи, так и в смысле ее стилисти
ческого построения. Памятно,
напр., нам его изумительное воссоздавание Сальвини в роли Отелло. Нельзя было не пора
зиться полномуотказу Давыдова от всех своих индивидуальных особенностей. Мощное и широ
кое движение рук, с пальцами, застывшими в „красивом изгибе ничем не напоминало детали
зированного изобразительного жеста Давыдова, умевшего так живописать игрой своих кистей и пальцев — вспомним, напр., Подколесина. Сильный звук ро
кочущего баритона вылетал из груди „дедушки русского теат
ра , и рыданья трагического актера, каким в эти минуты был Давыдов, перевоплотившийся в Отелло — Сальвини, ничем не напоминали великого актера - комика. Наконец, напевность итальянской речи и ее мелодия, столь отличная от русского Давыдовского говорка, созда
вали полную иллюзию итальян
ского актера.
В. Н. Давыдов в роли Коршунова
(„Бедность не порок —Островского).
В. Н. Давыдов и В, В. Стрельская.
„Дети Ванюшина —Найденова)