Бѣлая ночь.
Дозволено военной цензурой 10-го іюня 1916 г.
ЛУКОМОРЬЕ
№ 25.
18 іюня 1916 г.
Сны непорочные, нѣжные-нѣжные,
Бѣлыя сказки, какъ грезы небесныя,
Мысли—не мысли,—мечты безтѣлесныя.
Свѣтлыхъ томленій желанья безбрежныя...
Ночь—это пѣсня о чемъ-то незнаемомъ, Тайна о чемъ-то нездѣшнемъ, ликующемъ, Правда о мірѣ, о раѣ тоскующемъ,
Греза о счастьѣ давно ожидаемомъ...
Сказка, какъ бѣлая дѣва склоненная Съ кроткими взглядами, мудро свѣтящими, Съ новыми зовами, счастье таящими—
Ночь блѣдно-бѣлая, въ землю влюбленная...
Сны непорочные, нѣжные-нѣжные,
Сказки—не сказки, а грезы небесныя,
Мысли—не мысли,—мечты безтѣлесныя,
Свѣтлыхъ томленій желанья безбрежныя...
Василій Пахомовъ.
Лучшая минута.
Иванъ Ивановичъ Степановъ-Аксайскій, плотный, средняго роста господинъ съ лицомъ римскаго сенатора впавшаго въ нищету, въ сѣромъ неопрятномъ, пахнущемъ потомъ костюмѣ, сидѣлъ въ своемъ душномъ, низенькомъ номерѣ, пилъ остывшій горьковатый чай и обдумывалъ новый проектъ новаго издательства, которое должно будетъ дать издателю чудесные барыши, а ему, Ивану Ивановичу, широкую популярность на весь литературный міръ и тоже барыши: ему стукнуло уже сорокъ и это цыганское, полуголодное существованіе уже успѣло порядочно надоѣсть ему. Вся его жизнь прошла въ неустанныхъ скитаніяхъ по задворкамъ газетно-журнальнаго міра. Сперва, въ молодости,
онъ пробовалъ было посылать свои произведенія и по редакціямъ солидныхъ журналовъ, но всѣ они безъ исключенія вернулись въ свое время обратно съ редакторской помѣткой в — возвратить — и съ письмомъ секретаря редакціи, въ которомъ выражалось искреннее сожалѣніе, что редакція не имѣетъ возможности воспользоваться столь любезно предлагаемымъ произведеніемъ. И скоро онъ опустился на задворки. Онъ былъ семнадцать разъ хроникеромъ, шесть разъ «нашимъ собственнымъ корреспондентомъ», двадцать шесть разъ секретаремъ редакціи и восемь разъ даже редакторомъ разныхъ провинціальныхъ листковъ. Работалъ онъ и въ Астрахани, и въ Иркутскѣ, и въ Петер
бургѣ, и въ Черниговѣ, и въ Москвѣ, н въ Омскѣ, работалъ всюду и зналъ карту Россіи, какъ свои пять пальцевъ. Одни изданія закрывались администраціей, другія—сами, по недостатку подписчиковъ и средствъ, изъ третьихъ Иванъ Ивановичъ долженъ былъ уйти, такъ какъ былъ онъ крайне самолюбивъ и не терпѣлъ никакихъ указаній. Люди обыкновенно наивно судили о немъ по дѣламъ его, которыя они видѣли, онъ же судилъ о себѣ по тѣмъ колоссальнымъ и геніальнымъ проектамъ, которые росли въ его мозгу, какъ грибы послѣ хорошаго дождя, отсюда разность оцѣнокъ его дѣятельности, столкновенія и частыя разлуки...
Изданія, въ которыхъ онъ участвовалъ,
Дозволено военной цензурой 10-го іюня 1916 г.
ЛУКОМОРЬЕ
№ 25.
18 іюня 1916 г.
Сны непорочные, нѣжные-нѣжные,
Бѣлыя сказки, какъ грезы небесныя,
Мысли—не мысли,—мечты безтѣлесныя.
Свѣтлыхъ томленій желанья безбрежныя...
Ночь—это пѣсня о чемъ-то незнаемомъ, Тайна о чемъ-то нездѣшнемъ, ликующемъ, Правда о мірѣ, о раѣ тоскующемъ,
Греза о счастьѣ давно ожидаемомъ...
Сказка, какъ бѣлая дѣва склоненная Съ кроткими взглядами, мудро свѣтящими, Съ новыми зовами, счастье таящими—
Ночь блѣдно-бѣлая, въ землю влюбленная...
Сны непорочные, нѣжные-нѣжные,
Сказки—не сказки, а грезы небесныя,
Мысли—не мысли,—мечты безтѣлесныя,
Свѣтлыхъ томленій желанья безбрежныя...
Василій Пахомовъ.
Лучшая минута.
Иванъ Ивановичъ Степановъ-Аксайскій, плотный, средняго роста господинъ съ лицомъ римскаго сенатора впавшаго въ нищету, въ сѣромъ неопрятномъ, пахнущемъ потомъ костюмѣ, сидѣлъ въ своемъ душномъ, низенькомъ номерѣ, пилъ остывшій горьковатый чай и обдумывалъ новый проектъ новаго издательства, которое должно будетъ дать издателю чудесные барыши, а ему, Ивану Ивановичу, широкую популярность на весь литературный міръ и тоже барыши: ему стукнуло уже сорокъ и это цыганское, полуголодное существованіе уже успѣло порядочно надоѣсть ему. Вся его жизнь прошла въ неустанныхъ скитаніяхъ по задворкамъ газетно-журнальнаго міра. Сперва, въ молодости,
онъ пробовалъ было посылать свои произведенія и по редакціямъ солидныхъ журналовъ, но всѣ они безъ исключенія вернулись въ свое время обратно съ редакторской помѣткой в — возвратить — и съ письмомъ секретаря редакціи, въ которомъ выражалось искреннее сожалѣніе, что редакція не имѣетъ возможности воспользоваться столь любезно предлагаемымъ произведеніемъ. И скоро онъ опустился на задворки. Онъ былъ семнадцать разъ хроникеромъ, шесть разъ «нашимъ собственнымъ корреспондентомъ», двадцать шесть разъ секретаремъ редакціи и восемь разъ даже редакторомъ разныхъ провинціальныхъ листковъ. Работалъ онъ и въ Астрахани, и въ Иркутскѣ, и въ Петер
бургѣ, и въ Черниговѣ, и въ Москвѣ, н въ Омскѣ, работалъ всюду и зналъ карту Россіи, какъ свои пять пальцевъ. Одни изданія закрывались администраціей, другія—сами, по недостатку подписчиковъ и средствъ, изъ третьихъ Иванъ Ивановичъ долженъ былъ уйти, такъ какъ былъ онъ крайне самолюбивъ и не терпѣлъ никакихъ указаній. Люди обыкновенно наивно судили о немъ по дѣламъ его, которыя они видѣли, онъ же судилъ о себѣ по тѣмъ колоссальнымъ и геніальнымъ проектамъ, которые росли въ его мозгу, какъ грибы послѣ хорошаго дождя, отсюда разность оцѣнокъ его дѣятельности, столкновенія и частыя разлуки...
Изданія, въ которыхъ онъ участвовалъ,