Страдающие и вопиющие экспрессионисты подчас просто предавались озлоббленному горю, подчас искали утешения во всяких религиозных сплавах и экстрактах, иногда склонялись и к революции, к анархизму, к коммунистической рабочей партии, реже к организованному марксистски коммунизму, внутреннее спокойствие которого, при всей его стремительности, разрушительной и организующей мощи, мало соответствовало душевной растрепанности экспрессионистов.
Толлер является не только одним из самых крайних левых экспрессионистов, но как раз одним из близких к коммунизму. Это и делает его особенно интересным для нас не только потому, что мы находим в нем кое-что нам родственное и нужное, но и потому, что он дает нам тип экспрессиониста-попутчика и, наконец, потому, что успех его, его окончательное спасение на лоне коммунизма могли бы привлечь вслед за ним других талантливых художников, еще изнывающих в экспрессионистской тоске. Однако же и этот ближайший к нам экспрессионист, как я уже отметил, во многом чужд нам. Индивидуальные трагедии, мучительные частности заслоняют от него общую картину современного мира. В нем много огня, но огня темного, который не светит. Коммунизм,— это прежде всего свет, дневной свет, ясный, трезвый, четкий. Нет доктрины более светлой, нет душевного типа более светлого, чем коммунист, ибо коммунист—это единственный, который понимает, единственный который работает, понимая.
Толлер же очень многое не понимает, да, вероятно, и не хочет понять. Ему нра
вится безысходность, он привык к своему горю, он отчасти даже рисуется им. Таким знаем мы его по его драмам, многие из которых шли у нас в Москве („Человек-масса , „Разрушители машин“ и „Эуген несчастный ). Очень хорошо, что С. Городецкий знакомит нас с его лирикой, со стихотворениями, написанными в тюрьме. Конечно, они мрачны. Самая мрачность тюрьмы и недавние казни (многие стихотворения посвящены казненным товарищам) набросили какой то кроваво-траурный креп на тюремные воздыхания Толлера. В честь его, однако, нужно сказать, что это далеко не только стон. За этим стоном вы чувствуете любовь к природе, к людям, нежное участливое сердце, порыв настоящего борца. Стихотворения Толлера, за исключением Уитманианского введения, проходят перед вами тяжкой стопой, как погребальное шествие. Образы—то мучительные, то нежные, то полные сострадания,—вспыхивают и погасают, при этом песнь звучит грузно, редко умеет подняться на крыльях, она пригнетена горем к земле. Все вместе составляет очень интересный документ и бросает яркий свет на душевный строй интеллигентов, лучших представителей богемы, так или иначе связавших себя с нашим движением.
Толлер все еще барахтается в Черном или Чермном море, и трудно сказать, выйдет ли он когда-нибудь на твердый берег в обетованную землю. Но нельзя не пожелать этого от души для него и для нас, потому что в своеобразной, несколько болезненной, но по-своему сильной талантливости Толлеру нельзя отказать.
А. Луначарский.
Г. АК. МАЛЫЙ Т.
Невольно ждешь от пьесы, носящей название „Аракчеевщины всего того, что связано с Александровский эпохой . Но безъудержное самодурство всесильного временщика, ужасы военных поселений, мистицизм и обскурантизм правящих остались вне поля зрения автора.
Уделяя внимание лишь одному из эпизодов Аракчеевщины (жестокой расправе с дворовыми домоуправительницы и любовницы Аракчеева Минкиной), пьеса с
„ АРАКЧЕЕВЩИНА .
гораздо большим основанием носит подзаголовок „Грузинские драмы . Ограничи вая таким образом тему, автор не сумел оставаясь в рамках театрального реализма, найти краски для обрисовки исключительных злодейств графа и его наложницы. Между тем вряд-ли зритель, хоть несколько знакомый с эпохой, заметит в изображенных пьесой издевательствах Минкиной над крепостными что-либо превышающее обычные проявления произвола помещиков над дворовыми.
Толлер является не только одним из самых крайних левых экспрессионистов, но как раз одним из близких к коммунизму. Это и делает его особенно интересным для нас не только потому, что мы находим в нем кое-что нам родственное и нужное, но и потому, что он дает нам тип экспрессиониста-попутчика и, наконец, потому, что успех его, его окончательное спасение на лоне коммунизма могли бы привлечь вслед за ним других талантливых художников, еще изнывающих в экспрессионистской тоске. Однако же и этот ближайший к нам экспрессионист, как я уже отметил, во многом чужд нам. Индивидуальные трагедии, мучительные частности заслоняют от него общую картину современного мира. В нем много огня, но огня темного, который не светит. Коммунизм,— это прежде всего свет, дневной свет, ясный, трезвый, четкий. Нет доктрины более светлой, нет душевного типа более светлого, чем коммунист, ибо коммунист—это единственный, который понимает, единственный который работает, понимая.
Толлер же очень многое не понимает, да, вероятно, и не хочет понять. Ему нра
вится безысходность, он привык к своему горю, он отчасти даже рисуется им. Таким знаем мы его по его драмам, многие из которых шли у нас в Москве („Человек-масса , „Разрушители машин“ и „Эуген несчастный ). Очень хорошо, что С. Городецкий знакомит нас с его лирикой, со стихотворениями, написанными в тюрьме. Конечно, они мрачны. Самая мрачность тюрьмы и недавние казни (многие стихотворения посвящены казненным товарищам) набросили какой то кроваво-траурный креп на тюремные воздыхания Толлера. В честь его, однако, нужно сказать, что это далеко не только стон. За этим стоном вы чувствуете любовь к природе, к людям, нежное участливое сердце, порыв настоящего борца. Стихотворения Толлера, за исключением Уитманианского введения, проходят перед вами тяжкой стопой, как погребальное шествие. Образы—то мучительные, то нежные, то полные сострадания,—вспыхивают и погасают, при этом песнь звучит грузно, редко умеет подняться на крыльях, она пригнетена горем к земле. Все вместе составляет очень интересный документ и бросает яркий свет на душевный строй интеллигентов, лучших представителей богемы, так или иначе связавших себя с нашим движением.
Толлер все еще барахтается в Черном или Чермном море, и трудно сказать, выйдет ли он когда-нибудь на твердый берег в обетованную землю. Но нельзя не пожелать этого от души для него и для нас, потому что в своеобразной, несколько болезненной, но по-своему сильной талантливости Толлеру нельзя отказать.
А. Луначарский.
Г. АК. МАЛЫЙ Т.
Невольно ждешь от пьесы, носящей название „Аракчеевщины всего того, что связано с Александровский эпохой . Но безъудержное самодурство всесильного временщика, ужасы военных поселений, мистицизм и обскурантизм правящих остались вне поля зрения автора.
Уделяя внимание лишь одному из эпизодов Аракчеевщины (жестокой расправе с дворовыми домоуправительницы и любовницы Аракчеева Минкиной), пьеса с
„ АРАКЧЕЕВЩИНА .
гораздо большим основанием носит подзаголовок „Грузинские драмы . Ограничи вая таким образом тему, автор не сумел оставаясь в рамках театрального реализма, найти краски для обрисовки исключительных злодейств графа и его наложницы. Между тем вряд-ли зритель, хоть несколько знакомый с эпохой, заметит в изображенных пьесой издевательствах Минкиной над крепостными что-либо превышающее обычные проявления произвола помещиков над дворовыми.