„Въ Москву, въ Москву“.
(Жалоба помѣщика Черноземова).
Едва наступила осень, какъ моя дражайшая Пелагея Семеновна и мои три дѣвицы, Марія, Ольга и Евдокія, оглушительнымъ хоромъ завопили:
— Въ Москву, въ Москву, въ Москву! Точь-въ-точь, какъ тѣ „Три сестры , которыхъ на театрѣ представляютъ. Но у тѣхъ, по крайней мѣрѣ, хоть идея была, а у этихъ какая идея? Мотовство!
— Разорительницы! — говорю я имъ,—на что мы поѣдемъ? Урожай я собралъ, это точно, но вѣдь наличныхъ у меня нѣту. Не можемъже мы тащить въ Москву, вмѣсто денегъ, рожь, овесъ и конопляное сѣмя.
Но они мнѣ на это:
— Найди покупателей и продай хлѣбъ! И ѣдемъ! А не то мы тутъ отъ скуки умремъ.
— Умремъ, умремъ!
— Въ Москву, въ Москву!
Схватился я за голову — и на спѣхъ реализировалъ весь урожай. Все задешево сбылъ кулакамъ.
И вотъ потащили меня въ Москву.
Одна дорога, съ мелкими расходами, обошлась мнѣ пудовъ въ семьдесятъ пшеницы.
Но это было только начало.
Пріѣхали въ Москву—и за два номера въ гостиницѣ съ меня содрали въ сутки четыре цѣлковыхъ. За однѣ голыя стѣны! Да вѣдь это по меньшей мѣрѣ четыре пуда ржаной муки!
Ну, городъ! Ну, цѣны!
Какому-нибудь самому плохонькому извозчику отдай за одинъ конецъ два-три гарнца гречневыхъ крупъ! Да и то говоритъ мало! Нужно еще подсыпать.
Магазины окончательно одолѣли. По одной только шляпкѣ—четыре шляпки. И хоть-бы ужъ шляпки, а то—кусокъ пестрой тряпки и два крашеныхъ пера, навѣрное, выдернутыхъ изъ крыла у моей гусыни,— и не угодно-ли вамъ отдать за это удовольствіе пятнадцать пудовъ пшеницы!
Таскаютъ меня по выставкамъ, пассажамъ, операмъ, балетамъ... За ложу въ театрѣ приходится отдать за разъ пудовъ восемь коноплянаго сѣмени! Вотъ тебѣ и урожай!
Вчера подвелъ я итоги—и ахнулъ.
Москва, за двѣ недѣли, обошлась мнѣ въ двѣсти пудовъ пшеницы, въ полтораста пудовъ ржи, да приблизительно столькоже овса, не считая другихъ, второстепенныхъ злаковъ.
Да вѣдь это хуже всякихъ аграрныхъ безпорядковъ, хуже принудительнаго отчужденія!
Бѣжать, бѣжать изъ Москвы!
Помѣщикъ Черноземовъ. Съ подлиннымъ вѣрно.
Николо.
БРЬІЗРИ П6РА.
— Ирландскія невѣсты отправились искать счастія въ Нью-Іоркъ.
— Какой ударъ Москвѣ. А когда-то Москва была ярмаркой невѣстъ!
♦
— А гаагская конференція все еще засѣдаетъ.
— Кажется, мирная конференція хочетъ въ продолжительности конкурировать съ тридцатилѣтней войной!
Газетные лгуны. (Картинка нравовъ).
N.
Совсҍмъ нѣтъ темъ, совсҍмъ нѣтъ темъ! Писать же нужно, между тѣмъ...
Z.
Постой! Я сдамъ въ газету ложь; Ее въ статьѣ ты разовьешь.
(Мнҍ публицистъ одинъ не милъ: Солгу, что онъ субсидъефилъ, Что истязалъ жену и дочь
И вообще чернѣй, чѣмъ ночь... (Пишетъ
замѣтку).
N.
Спасибо, милый другъ! Ура! Изъ рукъ не выпущу пера, Пока (чернила одолжи...)
Не настрочу листовъ трехъ лжи! (Пи
шетъ фельетонъ).
Публика (читая и умиляясь). Спасибо, миленькій! (Мерси... Ахъ, есть злодѣи на Руси! Коли ихъ остріемъ пера, Во имя правды и добра...
к. н.
--
Въ нашъ вѣкъ.
(Мы до зрѣлищъ всѣ охочи, Но, новинки такъ любя,
Никому изъ насъ нҍтъ мочи Оглянуться на себя!
х.
Босяцкая газета.
Вѣсть о скоромъ появленіи въ Москвѣ „Босяцкой Газеты взоаломутила стоячее хитровское болото. Лавры Максима Горькаго обезпокоили многихъ. И почему-бы этимъ „многимъ не попытать счастія Максима Горькаго?
Спившіеся съ кругу, выгнанные со службы и затерявшіяся въ разныхъ трущобахъ погибшія созданія теперь могутъ вернуться къ почтенной трудовой жизни писакъ. „Босяцкая Газета открываетъ двери для такихъ господъ. Обыкновенно мы привыкли встрѣчать новую газету при благосклонномъ участіи выдающихся именъ. А тутъ: при благосклонномъ участіи общественныхъ подонковъ. Иначе, какъ понять слова: „Въ журналѣ пишутъ сами герои Максима Горькаго? Репутація, какъ видите, не изъ завидныхъ!
— А гдѣ эта самая редакція будетъ находиться?—за даютъ вопросъ будущіе сотрудники и почитатели „Босяцкой Газеты .
— Извѣстно гдѣ, — у насъ на Хитровкѣ. Въ другомъ мѣстѣ не позволятъ.
— А говорятъ, на Никитской.
— Выдумалъ тоже. Развѣ можно. У дверей всякаго народу понаберется: не ровенъ часъ и карманы пообчистятъ и амуницію съ плечъ сдерутъ.
— Оно точно что. А все-же лестно свою газетину имѣть! Скоро, поди, какой-нибудь добрый чело
вѣкъ и клубъ для насъ устроитъ.
— Дай-то Богъ. При немъ буфетъ и все прочее.
И хитровцы летятъ въ будущій клубъ на крыльяхъ мечты.
Скромный литераторъ. * * * *
Послҍдняя угроза.
Сынъ, молодой человѣкъ, обращается къ отцу.
— Папа, дай 300 рублей... Нужны до зарѣзу... Долгъ чести...
— Надоѣли мнѣ твои „долги чести ... Не дамъ...—отрѣзываетъ отецъ.
— Папа... пожалѣй меня... не губи... Одумайся...
— Не дамъ...
Сынъ блѣдный, какъ полотно, беретъ шляпу.
— Прощай!—говоритъ онъ мрачно. — Куда идешь?
— Я... я стану отвѣтственнымъ редакторомъ лѣвой газеты...
Я. С.
Поправка.
— По моему, слѣдовало-бы совсѣмъ вычеркнуть фразу изъ „Горя отъ ума“: „И дымъ отечества намъ сладокъ и пріятенъ ...
— Почему же?
— Ну, что за удовольствіе вдыхать въ отечествѣ дымъ... отъ бомбъ и аграрныхъ пожаровъ?..
Я. С—съ.
На Тверскомъ бульварѣ.
— Гдѣ-же вы обучались французскому языку?..
— По вывѣскамъ главнымъ образомъ и по этикетамъ бутылокъ.
—га.
— Я все знаю, ты обманываешь меня съ другимъ... — Вовсе это не другой, а тотъ же самый.
(Жалоба помѣщика Черноземова).
Едва наступила осень, какъ моя дражайшая Пелагея Семеновна и мои три дѣвицы, Марія, Ольга и Евдокія, оглушительнымъ хоромъ завопили:
— Въ Москву, въ Москву, въ Москву! Точь-въ-точь, какъ тѣ „Три сестры , которыхъ на театрѣ представляютъ. Но у тѣхъ, по крайней мѣрѣ, хоть идея была, а у этихъ какая идея? Мотовство!
— Разорительницы! — говорю я имъ,—на что мы поѣдемъ? Урожай я собралъ, это точно, но вѣдь наличныхъ у меня нѣту. Не можемъже мы тащить въ Москву, вмѣсто денегъ, рожь, овесъ и конопляное сѣмя.
Но они мнѣ на это:
— Найди покупателей и продай хлѣбъ! И ѣдемъ! А не то мы тутъ отъ скуки умремъ.
— Умремъ, умремъ!
— Въ Москву, въ Москву!
Схватился я за голову — и на спѣхъ реализировалъ весь урожай. Все задешево сбылъ кулакамъ.
И вотъ потащили меня въ Москву.
Одна дорога, съ мелкими расходами, обошлась мнѣ пудовъ въ семьдесятъ пшеницы.
Но это было только начало.
Пріѣхали въ Москву—и за два номера въ гостиницѣ съ меня содрали въ сутки четыре цѣлковыхъ. За однѣ голыя стѣны! Да вѣдь это по меньшей мѣрѣ четыре пуда ржаной муки!
Ну, городъ! Ну, цѣны!
Какому-нибудь самому плохонькому извозчику отдай за одинъ конецъ два-три гарнца гречневыхъ крупъ! Да и то говоритъ мало! Нужно еще подсыпать.
Магазины окончательно одолѣли. По одной только шляпкѣ—четыре шляпки. И хоть-бы ужъ шляпки, а то—кусокъ пестрой тряпки и два крашеныхъ пера, навѣрное, выдернутыхъ изъ крыла у моей гусыни,— и не угодно-ли вамъ отдать за это удовольствіе пятнадцать пудовъ пшеницы!
Таскаютъ меня по выставкамъ, пассажамъ, операмъ, балетамъ... За ложу въ театрѣ приходится отдать за разъ пудовъ восемь коноплянаго сѣмени! Вотъ тебѣ и урожай!
Вчера подвелъ я итоги—и ахнулъ.
Москва, за двѣ недѣли, обошлась мнѣ въ двѣсти пудовъ пшеницы, въ полтораста пудовъ ржи, да приблизительно столькоже овса, не считая другихъ, второстепенныхъ злаковъ.
Да вѣдь это хуже всякихъ аграрныхъ безпорядковъ, хуже принудительнаго отчужденія!
Бѣжать, бѣжать изъ Москвы!
Помѣщикъ Черноземовъ. Съ подлиннымъ вѣрно.
Николо.
БРЬІЗРИ П6РА.
— Ирландскія невѣсты отправились искать счастія въ Нью-Іоркъ.
— Какой ударъ Москвѣ. А когда-то Москва была ярмаркой невѣстъ!
♦
— А гаагская конференція все еще засѣдаетъ.
— Кажется, мирная конференція хочетъ въ продолжительности конкурировать съ тридцатилѣтней войной!
Газетные лгуны. (Картинка нравовъ).
N.
Совсҍмъ нѣтъ темъ, совсҍмъ нѣтъ темъ! Писать же нужно, между тѣмъ...
Z.
Постой! Я сдамъ въ газету ложь; Ее въ статьѣ ты разовьешь.
(Мнҍ публицистъ одинъ не милъ: Солгу, что онъ субсидъефилъ, Что истязалъ жену и дочь
И вообще чернѣй, чѣмъ ночь... (Пишетъ
замѣтку).
N.
Спасибо, милый другъ! Ура! Изъ рукъ не выпущу пера, Пока (чернила одолжи...)
Не настрочу листовъ трехъ лжи! (Пи
шетъ фельетонъ).
Публика (читая и умиляясь). Спасибо, миленькій! (Мерси... Ахъ, есть злодѣи на Руси! Коли ихъ остріемъ пера, Во имя правды и добра...
к. н.
--
Въ нашъ вѣкъ.
(Мы до зрѣлищъ всѣ охочи, Но, новинки такъ любя,
Никому изъ насъ нҍтъ мочи Оглянуться на себя!
х.
Босяцкая газета.
Вѣсть о скоромъ появленіи въ Москвѣ „Босяцкой Газеты взоаломутила стоячее хитровское болото. Лавры Максима Горькаго обезпокоили многихъ. И почему-бы этимъ „многимъ не попытать счастія Максима Горькаго?
Спившіеся съ кругу, выгнанные со службы и затерявшіяся въ разныхъ трущобахъ погибшія созданія теперь могутъ вернуться къ почтенной трудовой жизни писакъ. „Босяцкая Газета открываетъ двери для такихъ господъ. Обыкновенно мы привыкли встрѣчать новую газету при благосклонномъ участіи выдающихся именъ. А тутъ: при благосклонномъ участіи общественныхъ подонковъ. Иначе, какъ понять слова: „Въ журналѣ пишутъ сами герои Максима Горькаго? Репутація, какъ видите, не изъ завидныхъ!
— А гдѣ эта самая редакція будетъ находиться?—за даютъ вопросъ будущіе сотрудники и почитатели „Босяцкой Газеты .
— Извѣстно гдѣ, — у насъ на Хитровкѣ. Въ другомъ мѣстѣ не позволятъ.
— А говорятъ, на Никитской.
— Выдумалъ тоже. Развѣ можно. У дверей всякаго народу понаберется: не ровенъ часъ и карманы пообчистятъ и амуницію съ плечъ сдерутъ.
— Оно точно что. А все-же лестно свою газетину имѣть! Скоро, поди, какой-нибудь добрый чело
вѣкъ и клубъ для насъ устроитъ.
— Дай-то Богъ. При немъ буфетъ и все прочее.
И хитровцы летятъ въ будущій клубъ на крыльяхъ мечты.
Скромный литераторъ. * * * *
Послҍдняя угроза.
Сынъ, молодой человѣкъ, обращается къ отцу.
— Папа, дай 300 рублей... Нужны до зарѣзу... Долгъ чести...
— Надоѣли мнѣ твои „долги чести ... Не дамъ...—отрѣзываетъ отецъ.
— Папа... пожалѣй меня... не губи... Одумайся...
— Не дамъ...
Сынъ блѣдный, какъ полотно, беретъ шляпу.
— Прощай!—говоритъ онъ мрачно. — Куда идешь?
— Я... я стану отвѣтственнымъ редакторомъ лѣвой газеты...
Я. С.
Поправка.
— По моему, слѣдовало-бы совсѣмъ вычеркнуть фразу изъ „Горя отъ ума“: „И дымъ отечества намъ сладокъ и пріятенъ ...
— Почему же?
— Ну, что за удовольствіе вдыхать въ отечествѣ дымъ... отъ бомбъ и аграрныхъ пожаровъ?..
Я. С—съ.
На Тверскомъ бульварѣ.
— Гдѣ-же вы обучались французскому языку?..
— По вывѣскамъ главнымъ образомъ и по этикетамъ бутылокъ.
—га.
— Я все знаю, ты обманываешь меня съ другимъ... — Вовсе это не другой, а тотъ же самый.