Уго, говорилъ и раньше отдававшимся ему женщинамъ: о любви, о вѣрности, о признательности. И все это было такимъ ненужнымъ...
Послѣ—она, Лаура, лежала рядомъ съ нимъ и болтала о пустякахъ. Увѣряла, что онъ, Уго,—ея первый любовникъ. И это,—онъ зналъ,—было ложью. Говорила, что если бы только Уго, въ самомъ дѣлѣ, захотѣлъ, — она, Лаура, ушла бы съ нимъ на край свѣта. И онъ зналъ, что и это было ложью: она никогда не уйдетъ отъ своего мужа, староватаго, толстаго, обрюзгшаго инженера, потому что инженеръ богатъ, а Лаура любитъ рядиться и играть роль свѣтской дамы.
Она ласкалась къ Уго, цѣловала, льнула къ нему своимъ пышнымъ тѣломъ. И Уго отвѣчалъ на ея ласки,—но его страсть была удовлетворена, и близость горячаго и потнаго тѣла женщины вызывала нѣкоторую брезгливость. И въ то же время опять просыпались животныя силы и опять начинало тянуть къ этому, искавшему его ласкъ и его власти, женскому тѣлу.
...Наступали, схватывались, дрались и отступали, чтобы, оправившись, собравшись съ силами, наступать снова, продвигаться все дальше.
Это было первое сраженіе, въ которомъ участвовалъ Уго Грандзотто.
Покуда шла артиллерійская подготовка боя,—его полкъ держался въ прикрытіи, и непріятельскіе снаряды только изрѣдка, и то больше случайно, залетали въ то мѣсто, гдѣ находился полкъ.
А потомъ кто-то рѣшилъ, что и этимъ людямъ, нѣсколько часовъ терпѣливо державшимся въ сторонѣ, — пора принять участіе въ бою. И, вотъ, полкъ двинулся разомъ. Скатывался внизъ, взбирался вверхъ по крутымъ склонамъ холмовъ, перебирался, подъ градомъ пуль и шрапнелей, черезъ извилистое каменистое русло горнаго потока, люди, какъ козы, перепрыгивали черезъ плетни и стѣнки изъ насухо сложеннаго камня, иные падали и поднимались, или... Или ихъ поднимали и уносили куда-то назадъ, въ тылъ.
Сначала почти не видѣли непріятеля. Потомъ, какъ-то неожиданно, оказались въ его непосредственной близости, тамъ, гдѣ межъ камней, подъ плетнями, въ канавахъ, въ травѣ, среди кустовъ, валялись убитые и раненые, и еще потомъ шла свалка—грудь съ грудью, фигуры знакомыхъ, своихъ смѣшивались съ фигурами чужихъ... Иногда почему-то свои оказывались впереди, а чужіе—и впереди, и въ тылу. Но эти, оставшіеся въ тылу, быстро таяли, исчезали.
Въ началѣ боя Уго Грандзотто велъ себя, какъ и всѣ офицеры: зорко слѣдилъ за солдатами, отдавалъ имъ приказанія, направлялъ ихъ, подбодрялъ.
Инстинктъ жизни властно говорилъ въ немъ, и ему стоило огромнаго труда не кланяться пролетавшимъ мимо него пулямъ, не искать убѣжища отъ взметывавшихъ столбы пыли на каменистомъ полѣ гранатъ. Но потомъ этотъ инстинктъ самосохраненія какъ-то притупился, и на смѣну ему пришли другія чувства и среди нихъ—страстное желаніе, чтобы все это скорѣе кончилось. Какъ,—все равно. Лишь бы на смѣну ему пришло другое.
Можетъ быть,—тѣ, которые руководили боемъ, вели его,—тѣ давали себѣ полный отчетъ въ совершающемся. Но втянувшійся въ дѣло полкъ и—вмѣстѣ съ полкомъ— Уго Грандзотто,—они уже были цѣликомъ во власти совершающагося, и не думали ни о чемъ другомъ, кромѣ самого боя. И полкъ разбился на отдѣльныя группы, крутившіяся и двигавшіяся самостоятельно, а вмѣстѣ,—въ одномъ общемъ направленіи, данномъ первоначальнымъ толчкомъ, пославшимъ полкъ именно туда, гдѣ держался и откуда отступалъ уже непріятель. И разбился самый бой на отдѣльныя схватки.
Артиллерійская стрѣльба давно уже прекратилась: гранаты и шрапнель поражали бы и своихъ, и смѣшавшихся съ ними чужихъ. Почти прекратилась и ружейная стрѣльба, и по той же причинѣ. Дрались только штыками, прикладами, саблями, а иногда—ножами, кулаками и камнями. Вихрь уносилъ сражающихся все дальше и дальше и разбрасывалъ отдѣльныя группы и отдѣльныхъ людей, словно вѣтеръ, оборвавшій съ дерева сухіе осенніе листья.
По временамъ, среди сражающихся, поднимался, усиливался, переходилъ въ нестройный, но мощный ревъ, крикъ. По временамъ здѣсь и тамъ, вдругъ, вспыхивала трескотня стрѣльбы изъ ружей на близкомъ разстояніи: отдѣльныя группы, расцѣпившись, разстрѣливали другъ друга, чтобы сейчасъ же снова сцѣпиться, слиться и отъ стрѣльбы перейти къ рукопашной схваткѣ.
Уго Грандзотто дѣлалъ то, что дѣлали всѣ окружающіе въ пылу боя, позабывъ о всякихъ правилахъ: они, эти правила, были сейчасъ уже не нужны. Нужно было одно: убивать, чтобы самому не быть убитымъ.
Онъ не давалъ указаній солдатамъ, крутившимся вокругъ него и вмѣстѣ съ нимъ, онъ не командовалъ ими. И это оказывалось сейчасъ совершенно ненужнымъ, потому что люди не могли слышать команды и каждый дѣйствовалъ за самого себя.
По временамъ около Уго Грандзотто оказывались знакомыя лица, нѣсколько минутъ съ нимъ рядомъ держался его же ротный командиръ, пожилой капитанъ съ сѣдыми усами. Потомъ капитанъ ушелъ. Можетъ быть,—
Сестра милосердія г-жа Родзянко.
Снимокъ нашего корресп. А. К. Булла.
Послѣ—она, Лаура, лежала рядомъ съ нимъ и болтала о пустякахъ. Увѣряла, что онъ, Уго,—ея первый любовникъ. И это,—онъ зналъ,—было ложью. Говорила, что если бы только Уго, въ самомъ дѣлѣ, захотѣлъ, — она, Лаура, ушла бы съ нимъ на край свѣта. И онъ зналъ, что и это было ложью: она никогда не уйдетъ отъ своего мужа, староватаго, толстаго, обрюзгшаго инженера, потому что инженеръ богатъ, а Лаура любитъ рядиться и играть роль свѣтской дамы.
Она ласкалась къ Уго, цѣловала, льнула къ нему своимъ пышнымъ тѣломъ. И Уго отвѣчалъ на ея ласки,—но его страсть была удовлетворена, и близость горячаго и потнаго тѣла женщины вызывала нѣкоторую брезгливость. И въ то же время опять просыпались животныя силы и опять начинало тянуть къ этому, искавшему его ласкъ и его власти, женскому тѣлу.
...Наступали, схватывались, дрались и отступали, чтобы, оправившись, собравшись съ силами, наступать снова, продвигаться все дальше.
Это было первое сраженіе, въ которомъ участвовалъ Уго Грандзотто.
Покуда шла артиллерійская подготовка боя,—его полкъ держался въ прикрытіи, и непріятельскіе снаряды только изрѣдка, и то больше случайно, залетали въ то мѣсто, гдѣ находился полкъ.
А потомъ кто-то рѣшилъ, что и этимъ людямъ, нѣсколько часовъ терпѣливо державшимся въ сторонѣ, — пора принять участіе въ бою. И, вотъ, полкъ двинулся разомъ. Скатывался внизъ, взбирался вверхъ по крутымъ склонамъ холмовъ, перебирался, подъ градомъ пуль и шрапнелей, черезъ извилистое каменистое русло горнаго потока, люди, какъ козы, перепрыгивали черезъ плетни и стѣнки изъ насухо сложеннаго камня, иные падали и поднимались, или... Или ихъ поднимали и уносили куда-то назадъ, въ тылъ.
Сначала почти не видѣли непріятеля. Потомъ, какъ-то неожиданно, оказались въ его непосредственной близости, тамъ, гдѣ межъ камней, подъ плетнями, въ канавахъ, въ травѣ, среди кустовъ, валялись убитые и раненые, и еще потомъ шла свалка—грудь съ грудью, фигуры знакомыхъ, своихъ смѣшивались съ фигурами чужихъ... Иногда почему-то свои оказывались впереди, а чужіе—и впереди, и въ тылу. Но эти, оставшіеся въ тылу, быстро таяли, исчезали.
Въ началѣ боя Уго Грандзотто велъ себя, какъ и всѣ офицеры: зорко слѣдилъ за солдатами, отдавалъ имъ приказанія, направлялъ ихъ, подбодрялъ.
Инстинктъ жизни властно говорилъ въ немъ, и ему стоило огромнаго труда не кланяться пролетавшимъ мимо него пулямъ, не искать убѣжища отъ взметывавшихъ столбы пыли на каменистомъ полѣ гранатъ. Но потомъ этотъ инстинктъ самосохраненія какъ-то притупился, и на смѣну ему пришли другія чувства и среди нихъ—страстное желаніе, чтобы все это скорѣе кончилось. Какъ,—все равно. Лишь бы на смѣну ему пришло другое.
Можетъ быть,—тѣ, которые руководили боемъ, вели его,—тѣ давали себѣ полный отчетъ въ совершающемся. Но втянувшійся въ дѣло полкъ и—вмѣстѣ съ полкомъ— Уго Грандзотто,—они уже были цѣликомъ во власти совершающагося, и не думали ни о чемъ другомъ, кромѣ самого боя. И полкъ разбился на отдѣльныя группы, крутившіяся и двигавшіяся самостоятельно, а вмѣстѣ,—въ одномъ общемъ направленіи, данномъ первоначальнымъ толчкомъ, пославшимъ полкъ именно туда, гдѣ держался и откуда отступалъ уже непріятель. И разбился самый бой на отдѣльныя схватки.
Артиллерійская стрѣльба давно уже прекратилась: гранаты и шрапнель поражали бы и своихъ, и смѣшавшихся съ ними чужихъ. Почти прекратилась и ружейная стрѣльба, и по той же причинѣ. Дрались только штыками, прикладами, саблями, а иногда—ножами, кулаками и камнями. Вихрь уносилъ сражающихся все дальше и дальше и разбрасывалъ отдѣльныя группы и отдѣльныхъ людей, словно вѣтеръ, оборвавшій съ дерева сухіе осенніе листья.
По временамъ, среди сражающихся, поднимался, усиливался, переходилъ въ нестройный, но мощный ревъ, крикъ. По временамъ здѣсь и тамъ, вдругъ, вспыхивала трескотня стрѣльбы изъ ружей на близкомъ разстояніи: отдѣльныя группы, расцѣпившись, разстрѣливали другъ друга, чтобы сейчасъ же снова сцѣпиться, слиться и отъ стрѣльбы перейти къ рукопашной схваткѣ.
Уго Грандзотто дѣлалъ то, что дѣлали всѣ окружающіе въ пылу боя, позабывъ о всякихъ правилахъ: они, эти правила, были сейчасъ уже не нужны. Нужно было одно: убивать, чтобы самому не быть убитымъ.
Онъ не давалъ указаній солдатамъ, крутившимся вокругъ него и вмѣстѣ съ нимъ, онъ не командовалъ ими. И это оказывалось сейчасъ совершенно ненужнымъ, потому что люди не могли слышать команды и каждый дѣйствовалъ за самого себя.
По временамъ около Уго Грандзотто оказывались знакомыя лица, нѣсколько минутъ съ нимъ рядомъ держался его же ротный командиръ, пожилой капитанъ съ сѣдыми усами. Потомъ капитанъ ушелъ. Можетъ быть,—
Сестра милосердія г-жа Родзянко.
Снимокъ нашего корресп. А. К. Булла.